Бирг заиграл на флейте прекрасную мелодию. Грустная музыка испуганно вилась между деревьев, текла вместе с водой Одера и смешивалась с дымом. Звуки далёкого Норрланда, шум ручьёв, щебет птиц, свист ветра в скалистых горах, звук пира и песни скальдов на праздниках слышались викингам. Родина словно шептала им о своём ожидании их возвращения, и любимые лица незримо улыбались им сквозь пространство и время. Ладри плакал, размазывая кулаками грязь по лицу, а служанки княжён закрывали глаза, чтобы не видеть, как корчатся в огне мертвецы. Рагдай только на мгновение подошёл к костру, сквозь расступающиеся ряды воинов и бросил в огонь горсть ароматных сушёных трав и сразу вернулся к раненым.
Вечер, освещённый кострами, где горели погибшие воины, прошёл в напряжённом ожидании. Никто не сомневался, что разбитый отряд авар не единственный в округе Остравы и Оломоуца, и в общем движении воюющих в Моравии сил, он выполнил указания своего властелина. Помешав невольно этому, пока ещё не известному замыслу, рать Стовова становилась врагом силам великим и беспощадным. В самое ближайшее время можно было ожидать их появления. Успех всего похода теперь казался пр зрачным. Отряд полтеска Хетрока, ушедший в долину реки Марицы близ Адрианополя, для того чтобы проверить рассказ Крозека о том, что сокровищ там уже нет, а они скорее всего находятся где-то неподалёку, у Ирбис-хана, должен был вернуться обязательно в эти места. Значит далеко уходить было нельзя. Оставаться станом у спрятанных в чаще кораблей, тоже было неправильно почти двести воинов, сто лошадей, снующие туда-сюда местные сербы и хорваты неминуемо привлекли бы сюда силы одной из враждующих сторон. Франков Дагобера, моравов Само или аваров Ирбис-хана. Раненые тоже не создавали своими жалобами и стонами много вариантов для действий. Им нужен был покой хотя бы на несколько дней. Это всё представляло для кораблей опасность. Лучше было бы воинству Стовова отойти от них в сторону. По крайней мере, в случае нового сражения, если его не удастся избежать при переговорах, дарением подарков и избавлением всевозможного почтения и преданности хоть кому, можно было бы с боем отойти, или вообще бежать. Корабли пришлось бы защищать до последнего. Если на плотах ещё можно было рассчитывать сплавиться вниз по Одеру к устью до Волина и Руяна, но пройти на плотах вдоль южного берега Балтики хотя бы Моонзунда, и мечтать не приходилось. О том, чтобы пойти против течения Новы, Ладоги, подняться через пороги Волхова при противодействии князя Водополка, чьи дочери были у Стовова заложницами, можно было и не думать.
Что бы сейчас не предпринял Стовов, его действия вели к ухудшению положения его воинства. Всё, что он мог сделать, это выслать вокруг себя разъезды из своих дружинников и разведчиков из числа стреблян. По крайней мере они могли захватить любых разведчиков или мелкие разъезды авар, предупредить о приближении крупных сил врага. То, что не было сделано раньше и привело к погребальным кострам, должно было выполняться теперь с великим тщанием и рвением. Ещё чадили, догорая костры, сербы по указанию Стовова, увозили в свои кузницы оружие для починки, стребляне и кривичи, всё же решили насыпать над костровищами холмы, а несколько разъездов кривичей и дозоров стреблян отправились в разные стороны.
После вчерашнего ослепительного солнца, резкого ветра, гоняющего и рвущих в пологих долинах белую мглу туманов, открывающийся взорам простор долины Моравы под пологом серых облаков выглядел уныло. Вся в пятнах перелесков, чередующихся с холмами, скалами останцами, разрезанная широкой извилистой рекой с озерца, ручьями, ключами, дымным шлейфом чадящих селений, неясными бликами, эта долина казалась переполненной тревогой, тоской, ожиданьем. Слева, со стороны сине чёрных гор, дул слабый промозглый ветер. Сладко пахло травами и дождём.
К полудню, миновав череду перелесков и каменистых россыпей, так что среди деревьев и поросших кустами холмов уже нельзя было различить долину, а пологие горы за спинами поднялись под самое небо, слившись с облаками, несколько стреблян на измученных коротконогих моравских лошадях выехали по тропе, идущей от пересечения торговой дороги с Одером у стоянки воинства Стовова, к тому месту, где через безымянный ручей был перекинут бревенчатый мостик. Место было открытое, ручей и тропа просматривались в обе стороны. Невдалеке, в кругу валунов торчала фигура, деревянная, почерневшая, с остатками старой раскраски, похожая на сербского Чернобога. Оттуда доносился хлюпающий звук бьющего водой ключа, и вниз к ручью сбегала тонкая струйка воды, скрытая зарослями кустарника, похожего на малину. Слева начиналась цепи дубрав и буковников, так характерных для всей этой местности. Несколько десятков молодых дубков росли по другую сторону ручья на довольно большом пространстве, образуя неровный круг около расщеплённой, обгорелой коряги, бывшей когда-то могучим деревом. Несколько вертикально вкопанных рядом с ним камней, говорили о том, что некогда это было священным для кого-то местом. За дубравой начинался мелкий ельник, нырял в невидимый овраг и появлялся на другой стороне, уже вместе с редкими вязами. Вокруг всё было застлано сочной весенней травой, вперемежку с цветами. Насекомые радостно носились вокруг, не обращая внимания на яростную охоту на них со стороны разнообразных птиц.
Вспугнув стайку горлиц, всадники приблизились к старому истукану. Один из них, в линялой волчьей шкуре, с головой волка, служившей шапкой, двинулся было дальше по тропе, но, оглянувшись на спутников, передумал и неловко слез на землю.
- Ишь, колченогая лошадка, уморилась, надо ей попить! - сказал он своим воинам, - да и вы, я смотрю, тоже!
Оря Стреблянин, а это был он, не особенно уверенно потащил под уздцы лошадь к источнику. Она гнула серую шею, стараясь ухватить траву, перебирала копытами и всячески показывала норов.
Двое других всадников, рослых, бородатых охотников-стреблян, сейчас измождённо лежали на шеях своих лошадей. Эти лошади, доставшиеся им при захвате каравана торговцев ещё до сражения, были, наверное, самыми неказистыми и захудалыми в Моравии. Под взмыленной, лоснящейся кожей, в судорогах дрожали старые мышцы, сбитые копыта заставляли их попеременно поджимать ноги, а хвосты висели как мочала, не реагируя на мух и оводов, вившихся вокруг в великом множестве.
Тот из всадников, что был моложе и тоньше в кости, разжал наконец пальцы, и на траву из них выпала дубовая палица. Сам съехал с лошади на траву со словами:
- У меня внутри в животе всё слиплось от тряски... Оря, помираю!
- Терпи, Хилоп, тихо! И ты, Крях, тоже не стони! - ответил Оря Стреблянин весьма зло, - тут рядом могут быть степняки!Наш вечно сонный Пордя где?
После этих слов Оря откинул волчью шапку-голову на затылок, разгрёб со лба к вискам совершенно мокрые от пота волосы, и завертелся на месте в поисках места, куда бы привязать лошадь.
Наконец он просто бросил узду - несчастное животное всё равно было занято только травой и радовалось возможности просто стоять на одном месте.
- Этот лентяй отстал, вон, кажется, его лошадь в кустах еле идёт... А вот ты мне лучше скажи, вождь, сто мы тут делаем, на этом Одере, за тридевять земель от нашей родной Протвы, Нары, Пахры и Москвы? - сказал Крях, тоже слезая с лошади, - у нас там эти бессовестные кривичи землю отбирают, а мы тут их князю служим как собаки.
- Кто у тебя твоё заболотье отберёт? - ответил Оря, садясь на замшелый камень и рассматривая орнамент на старом идоле, - на наш простор от реки Нерли до Оки у Стовова Богрянородца сто дружинников и триста ополченцев из челяди и рабов, способных носить оружие. Всяких кузнецов, ткачей, бочкарей и скорняков можно не считать. Волхвов и жрецов тоже. А у меня одних воинов может собраться молодых тысяч пять, и у Претиштя ещё пять тысяч. Куда ему до нас? Твои гречишные поля за Воробьёвыми горами я сам-то не найду иногда, так скрыты в лесах и ручьях, а в Звенящих холмах за Пахрой вообще есть старая голядь, что помнит времена, когда там только острова были и ледяные горы до небес стояли, и таяли непрерывно, а с них водопады устремились к земле со страшным грохотом, более сильным, чем гром гремит. Они ещё Мать-Змею живой видели!
