— Печально. Скоро ведь Рождество, лечитесь и берегите себя. Да… — Грейвс, уже собравшийся уходить, остановился вполоборота, будто что-то вспомнив, и, странно, слишком пристально взглянув на Тину (отчего она почувствовала себя раздетой. Кошмарно!), вынул из внутреннего кармана пиджака длинную открытку. Протянул ей. — Не хотите ли, мисс Голдштейн, навестить Ильверморни? Приглашение на Рождественский бал, в этом году он обещает быть особо пышным, ожидается много гостей из Конгресса, бывших учеников. Думаю, вам будет приятно снова побывать в школе. А учащимся полезно пообщаться с выпускницей, решившей посвятить свою судьбу борьбе с магическими правонарушениями. — Грейвс говорил совершенно серьёзно, а Тине казалось, что он насмехается над ней, правда, не зло, а по-доброму, как друг, подтрунивает. И смотрит прямо в глаза, словно прицеливается, хочет что-то в них разглядеть или отыскать.

— Спасибо. — Она взяла приглашение. Хотела спросить, а нет ли ещё одного, для Куинни, та очень любит балы. Но передумала. Внезапно Тину осенило ошеломляющей мыслью: сам Персиваль Грейвс пригласил её на бал! И пусть формально это не выглядит персональным романтическим приглашением, предполагающим совместное парное посещение мероприятия, однако на деле именно таковым и является. Она, вчерашняя школьница Порпентина Голдштейн, Грета Ото, пойдёт на бал в Ильверморни с мистером Грейвсом. Все ахнут! Сестра задохнётся от восторга.

— Вот и отлично. Встретимся сперва на экзамене, мисс Голдштейн, а потом — на балу. Не задерживайтесь слишком долго, лечите горло. — Вместо прощания Грейвс кивнул и вышел из лаборатории. В дверях оглянулся. Разглядывающая приглашение Тина поймала его взгляд, будто что-то говоривший ей, и потупилась.

Когда шаги Грейвса стихли, она поднесла открытку к носу. От неё исходил тончайший, горьковато-дымный, неуловимо знакомый запах. Пачули. Смолисто-терпкий поцелуй в темноте.

Показалось? Конечно же показалось. У неё просто слишком разыгралось воображение, подстёгнутое этим неожиданным приглашением Грейвса. Не может он быть тем самым незнакомцем, поцеловавшим её прошлой зимой во время школьного бала. И вовсе не пачули пахнет в лаборатории, а миддлемистом.

А почему, собственно, не может?

Тина даже приоткрыла рот и буквально прилипла носом к пригласительному билету. Как заправская ищейка обнюхала его несколько раз, вертя и так и эдак. Теперь ей казалось, что злополучная открытка пахнет вообще всем приятным на свете, вместе взятым, и вычленить из этой какофонии запахов, в большинстве своём ею нафантазированных, какой-то один было нереально.

Ошеломлённая, будто перевёрнутая кверху тормашками Тина взглянула на Грейвса иными глазами. На Персиваля. А у него красивое имя. И мужественный профиль. Твёрдый взгляд, умный и проницательный, романтичная седина на висках. И крепкие плечи, сильные руки, подтянутая фигура… О, нет!.. И ничего, что он так намного старше, ведь она уже не школьница.

Он или не он? Он? Не он?

Тина начала нервно грызть ноготь, когда заметила это, сердито отдёрнула руку и спрятала в карман.

Если подумать отрешённо, прикинуть вероятности, то по всему выходило, что мистер Грейвс теоретически, так сказать, трансцендентно, вполне мог быть тем мужчиной в занавешенной нише галереи. Выходит, что он назначал там кому-то свидание?!

Последняя мысль добила Тину. Окончательно. Представить декана Пакваджи в роли пылкого любовника с эрекцией в узких брюках было выше её сил. Однако теперь и просто отмахнуться от этого совершенно не совместимого с реальностью, но жутко забористого видения не получалось. Поздно. Тина увидела своего бывшего учителя в абсолютно новом свете и не знала, что с этим теперь делать.

Ни эту ночь, ни следующую, ни несколько ночей потом она толком не спала. Ворочаясь под одеялом, мечтала и волновалась. Гладила под подушкой пригласительную открытку. Ей страстно хотелось опять увидеть школу, ёлку в большом зале; скрытую пыльным бархатом, тёмную нишу в секретном коридоре, ведущем в гостиную Вампуса. Внутренний голос шептал, что на балу она непременно встретит его. Кто он на самом деле, значения не имело. Ужасно мучили вопросы: как это произойдёт, о чём они будут говорить, не забыл ли он о поцелуе? Если это всё-таки Персиваль Грейвс, то случайно или намеренно он пригласил Тину на бал в этом году? Хочет повторить то чудесное недоразумение? Думает о ней?

Голова раскалывалась от всех этих мыслей, Тина уже под утро не засыпала даже, а проваливалась в горячечное забытьё. Как переживала следующий день, что делала в колледже, о чём говорила с сестрой, не помнила. Приходила новая ночь, а с ней — размышления о том, что, если вдруг чуда на балу не случится и она не встретит того самого незнакомца вновь, для неё всё равно будет очень приятно и важно уже одно то, что пройдётся по школьной картинной галерее, посидит на диванчике в той самой пыльной нише. И вспомнит…

Темно и тихо. Ни луны, ни звёзд. За спиной — неосвещённая глыба замка. Лишь внизу, под горой, слабое свечение от электричества в домах немагов. Под ногами хрустит снег. Чья-то уверенная рука тянет Тину по узкой тропинке. Вперёд, вперёд. Она знает, чья именно это рука, но боится себе признаться. Или ещё не пришло время для таких признаний.

Снег валит гуще, поднимается вьюга, всё вокруг смешивается в белую массу. Тина не видит своих ног, глотает бьющие в лицо снежинки. У них холодный вкус.

Торопясь за тем, кто ведёт её, и стараясь не упасть, Тина жадно вслушивается и всматривается, но не слышит и не видит ничего, кроме зимы.

Они выходят к водопаду. Замёрзшему. С каменного уступа, из-под корней сухой ели вниз, в щель бездонной пропасти, тянется стена застывшего, впавшего в глубокое забвение хрусталя. Тина осмеливается подойти ближе, перепрыгнуть на скользкий валун, торчащий изо льда, и трогает эту стену. Гладкую. Обжигающую пальцы холодом. Отражающую выглянувшую луну. Множество искр бежит по этой ледяной стене, словно стараясь растопить, оживить воду. Да куда им, глупым, беспомощным. Вот Тине с её волшебной палочкой это, возможно, и по плечу… Да только стоит ли размораживать то, что заморожено не тобой? Принесёт ли это счастье хоть кому-то?

“Как глупо”, — думала она, проснувшись в день перед балом и потягиваясь у окна. От недавнего снега и мороза не осталось и следа, асфальт блестел от дождя, прохожие прятались под зонтами. Разглядывая промозглую улицу, Тина поймала себя на мысли, что ещё сильнее хочет вырваться хоть на пару часов в настоящую зимнюю сказку. Что тоже очень глупо… Нетерпеливое ожидание, неясные надежды, заведомые разочарования в том, что ещё не случилось и, неизвестно, случится ли. И что из того, что она не увидит мужчину, подарившего ей случайный поцелуй, предназначавшийся другой девушке? Напротив, было бы странно, если бы они встретились вновь. Потому что почти всё, происходящее в жизни, даже имеющее для нас огромное, сокровенное значение, на самом деле — лишь цепочка случайных событий, плохих и хороших, грустных и радостных, трагических и счастливых. Вот, например, вода. Дождь. Или водопад на Грейлок. Бежит неизвестно куда и зачем, в любое время года, где-то у подножия горы становится речкой, из той вливается в реку побольше, из реки в море, потом испаряется, обращается в дождь, и, быть может, она, та же самая вода, перед глазами Тины сейчас омывает оконное стекло. К чему? Зачем? А просто так, без объяснений, подчиняясь высшему, непонятному людям смыслу. Или бессмыслице, составляющей закон взаимодействия всего сущего…

Внезапно она почувствовала вкрадчивое щекотание в висках.

— Не смей! — приказала, резко оборачиваясь. В дверях, с полотенцем, уложенным чалмой на голове, стояла Куинни и сверлила её взглядом. — Ты же обещала, что не будешь залезать в мои мысли! — Возмущённо уставила руки в бока Порпентина. — И вообще ни в чьи! Куинн, это не так забавно, как тебе кажется.

— Знаю, знаю, не сердись. — Та примирительно и виновато улыбнулась. — Всё равно тебя не прочитаешь, твои эмоции такие… — она закусила губу, — такие сложные, я их не вполне понимаю. Ты — зашифрованные письмена; всё, что касается меня и нас с тобой, нашего детства — разборчивые, словно каллиграфом выписанные буквы, школа — прыгающие и очень мелкие, ужасно торопливые строчки, как в убористом эссе, а написанное в тебе сейчас — шифр, который мне не разгадать.