“Трудно угадать, — думала она, внимательнее обычного разглядывая парней и мечтая. Ведь кто-то из них, напористый, сильный, сногсшибательно пахнущий, поцеловал её. Ну не идти же нюхать всех поголовно. — Если от Луиса взять только плечи и зубы, прибавить виски, затылок, глаза, голос и ум Соловья, а от того парня из Дурмстранга — походку, от верзилы Синглтона — нос, и, чем чёрт не шутит, осанку, сдержанность и ощущение надёжности — от профессора Грейвса, то…” Сделав в уме сложение, она получила образ идеального парня, целовавшего и обнимавшего её, тот образ, что подсознательно очень хотела, но никак не могла найти в зале. Мечтательно вздохнув, Тина улыбнулась помахавшей ей рукой сестре и налила себе ещё пунша. Выпив бокал одним залпом, она резко выдохнула, словно перед дуэлью, и идеально ровной, будто по струне, походкой направилась приглашать на кекуок скучавшего в углу милого, хоть и неуклюжего очкарика Гриффина…
Отгремели последние танцы и фейерверки, профессора вернули на место чуть было не уроненную ёлку, разгорячённые, усталые, немножко пьяные и очень довольные ученики под их строгими взглядами начали расходиться по своим гостиным. Напевающая Куинни быстро распрощалась с провожавшим её Солли и, забежав к себе в спальню за шубками и сапожками, потащила Тину, так и не дошедшую до своего Третьего дома, на балкон. У той не было сил сопротивляться. После яркого света и шума ночь над Грейлок показалась очень тёмной и тихой. И волшебно звёздной. Луну захотелось лизнуть, как леденец.
— Пойдём погуляем? — дерзко предложила Куинни. — Ты ведь можешь спустить нас. Ну, пожалуйста, пожалуйста, незаметненько, тихонечко, — начала она канючить, ластясь, будто кошка. — А то я спрыгну! — Вдруг схватилась за перила, в её глазах чертенята в балетных пачках плясали канкан.
Тине и самой очень хотелось побродить в ночной тишине по скрипучему снежочку и подышать свежим, похожим на жидкий хрусталь, морозным воздухом, она взмахнула волшебной палочкой, и обе сестры, подобрав юбки, плавно опустились с балкона во двор. До самых ворот шли молча. Были полупьяны, веселы и довольны. Обе загадочно улыбались — каждая чему-то своему.
Сторож коротышка Клементин, тайно обожавший Куинни Голдштейн, растаял от её чарующей улыбки и чмока в косматую щёку и, бурча, разрешил девушкам выйти погулять буквально на полчасика, привязав к ним сигнальный светлячок.
Выпорхнув из ворот, те сразу принялись болтать о всяких глупостях и без причины громко смеяться. Запорошенная тропинка, огибая чудом цепляющиеся за скалу, покрытые ледяной глазурью кусты, спускалась к небольшому незамерзающему водопаду, притаившемуся под корнями гигантской сухой ели. Снег сверкал в лунном свете, легко бежавшая впереди Куинни, одетая в светлую шубку с пушистым воротником, казалась полупрозрачной феей с перламутровыми крыльями, её голосок звенел колокольчиком, сливаясь с журчанием воды. Другой берег оврага, в глубину которого падала струйка ломавшей толстые наросты льда воды, тонул в потёмках. Бурлящий ручей играл дрожащими и расплывающимися отражениями звёзд.
Было так тихо, что девушки скоро смолкли, невольно поддаваясь могучей власти тишины, нарушаемой лишь мелодичным шумом водопада и редкими криками сов, ещё хрустом снега под ногами. Помогая друг другу преодолеть последний крутой и скользкий спуск, Тина и Куинни замерли перед падающим в черноту, кажущимся невесомым потоком. Их тёплое дыхание превращалось в белый пар и крохотными облачками поднималось в звёздное небо. На какое-то мгновение Тине захотелось шагнуть вперёд и обрушиться вместе с прозрачной водой в бездну, превратиться в одну из искристых капель, остаться навсегда счастливой. Если бы рядом, и вообще в её жизни, не было Куинни, она так и поступила бы, без сожаления и с радостью.
Где-то внизу, под горой, между плотно сомкнутых еловых ветвей мигал тусклый красноватый огонёк, и сёстры от нечего делать долго решали, костер ли это, свет ли в окне домика немагов или что-нибудь другое… Тина глядела на этот прыгающий огонь, и ей казалось, что он подмигивает, потому что знает о поцелуе…
Придя к себе в дом Птицы-гром, она погрела озябшие руки у камина в гостиной, поскорее разделась и забралась в постель под тёплое одеяло, устроила в ногах грелку. Однако заснуть не смогла. Поворочавшись, задёрнула полог, чтобы не будить соседок; зажгла у изголовья свечу и попыталась погрузиться в чтение “Быт и нравы колдунов коренных племён Северной Америки”. Но не понимала ни строчки в любимой и выученной почти наизусть книге. “Кто же он?” — думала Тина, рассеяно разглядывая рисунки самых сильных индейских оберегов и ловцов снов. Бизон — тепло, сытость и защита, волк — свирепость и бесстрашие в поединке, интуиция, орёл — власть, медведь — сила… Шея, плечи и даже грудь, казалось, всё ещё были вымазаны душистым маслом, на губах пульсировал трепетный холодок, в сердце — смятение и необычная вибрация. Ко всему ещё и сосало под ложечкой. В воображении мелькали мужские крепкие плечи и сильные руки, чьи-то искренние влюблённые глаза и горячие мягкие губы. Она старалась остановить внимание на этих образах, а они прыгали и расплывались, играли с ней, дразнили, прятались за складками полога и между книжных страниц, превращались в тени. Закрыв глаза, Тина услышала торопливые приближающиеся шаги, шорох отодвигаемого занавеса, звук поцелуя. И в плену душистого горьковато-дымного, сухого и жаркого аромата, таинственного, как сама ночь, беспричинная радость овладела ею. В мыслях и в груди зашевелилось что-то сокровенное, совестное. Отложив книгу, Тина укрылась с головой и, свернувшись калачиком, стала собирать в воображении кружащие вокруг неё образы и соединять в одно целое. Ничего не получилось. Чувствуя в теле бешеный жар, после недолгой борьбы с собой она легла на спину, опустила руку между ног и принялась неторопливо, прислушиваясь к малейшим импульсам и оттенкам желания, ласкать себя, другой рукой ощупывая возбуждённые соски. Щёки горели от смущения и возбуждения. Порпентина самой себе казалась преступницей, но с упоением и упрямством маньяка продолжала ловить новые, ни с чем несравнимые, удивительно приятные ощущения, накрывавшие её волнами сладостной дрожи и словно поднимавшие над кроватью, над крышами замка, уносившие высоко-высоко. К мечтам о любви.
Скоро она уснула, и последней мыслью было то, что кто-то обласкал и обрадовал её, что в жизни совершилось нечто необыкновенное, глупое, несуразное, возможно, неправильное, но чрезвычайно хорошее и радостное. Эта мысль не оставляла Тину и во сне.
Когда она проснулась утром от гомона соседок, ощущения экзотического масла на плечах и волнительного холодка на губах уже не было, но радость по-вчерашнему волной ходила в груди. Тина шумно раздвинула полог, с восторгом поглядела на окна, позолоченные редким зимним солнцем, и нырнула обратно в уютную норку своей постели. Девчонки уже убежали и громко что-то обсуждали в гостиной. Наверное, делились впечатлениями о бале и рассматривали подарки. Никто не мешал ей основательно погрузиться в новые, приятные мысли. Сначала Тина хотела убедить себя в том, что история с поцелуем может быть интересна лишь как маленькое, таинственное, абсолютно лишённое ценности и важного подтекста приключение, ничтожное настолько, что и думать о нём серьезно по меньшей мере глупо; однако скоро она махнула рукой на здравый смысл и самозабвенно отдалась мечтам… Воображала себя в жарко натопленной низкой избе, в мутные крохотные оконца заглядывала тайга, на огромной печи ворочался её мильёночьек Соловей, в подвешенной к потолку люльке сладко посапывали их медвежатки, на столе исходила ароматом горка блинов. Потом видела себя у очага в хижине, покрытой пальмовыми листьями, за порогом плескалось тёплое море, по пляжу сверкали пятками голопопые и кучерявые смуглокожие детишки; Луис, усталый, поцарапанный, но довольный, возвращался с охоты и бросал ей под ноги шкуру ягуара и россыпь ракушек, нежно обнимал за талию. Костюмированные картинки мелькали калейдоскопом, будоража экзотическими красками, звуками, запахами, ощущениями. Вдруг в их чехарде мелькнуло лицо совсем незнакомого парня, с неопределёнными чертами и застенчивой, но очень заразительной улыбкой; он брал Тину за руку и вёл в какое-то удивительное место, такое странное, что просто не может существовать на земле; что-то увлечённо рассказывал, нежно поглаживая её пальцы своими, склонялся к плечу. Над ними высоко-высоко в синем небе мирно кружила птица-гром. Тина представляла диковинных зверей, войну, страшные разрушения и разлуку, потом — встречу, ужин с мужем и детьми, большой, покрытый клетчатой скатертью стол в уютном доме, фарфоровые чашки, чай с молоком, за окошком — изумрудный газон, на котором, звеня бубенчиком, пасётся кто-то забавно неповоротливый, отдалённо похожий на носорога…
