Безземельные нойоны вроде него были обречены на вечные набеги. Как только он попал в поселение, где жила Зери, всегда оставалось для князя с Сизого кургана загадкой. Впрочем, теперь это было не так важно. Главным было то, что отец не чувствовал себя в полной мере наследником своих предков, что жили в степи, что сидели в седле чуть ли не с рождения, что обращались с оружием куда лучше западных лордов и северных графов. Однако Нариман чувствовал.

На Юге он сам назывался нойоном. Приди он в Западные земли, его величали бы герцогом, но здесь считали князем. «Князь Сизого кургана» — звучит так странно и почти унизительно. Ярвинены дали ему этот титул, чтобы унизить, показать, что он ничего не стоит. Однако Нариман готов с гордостью быть князем. Он готов быть кем угодно, если только это способно ему хоть как-то помочь в достижении его цели. Пусть называют хоть псом, хоть падалью — на это ему плевать.

Нариман оглядывает свои владения, кутаясь в пару шерстяных плащей. Помогает не слишком хорошо. Ему бы шубу, какие обычно носили в древности богатые северяне. Однако — где ж её теперь взять?.. Животные, которые могли выжить, прятались или жили в тех местах, в которых колдуны поддерживали для них хорошие условия. Так что, приходилось кутаться в те тряпки, которые были. А они едва ли были способны согреть и спасти от вечных ветров Севера.

Курган красив. Он кажется мрачным и даже пугающим, но так только лучше. Князь не любит стеклянную, прозрачную красоту Биорига — того поместья, которое он однажды видел. В прозрачности скрывается больше лжи и грязи, чем в самых тёмных цветах. Его крепость похожа на настоящую гробницу. Возможно, когда-нибудь он будет похоронен здесь. Если от него что-то останется.

— Что скажете? — говорит Нариману один из его старших дружинников, Колин.

Мужчина едва не вздрагивает от неожиданности и тут же смотрит на документ, который тот держит в руках. Мельком — как можно быстрее — читает, стараясь уловить суть написанного.

Впрочем, уже скоро он понимает, что Колин говорит всё о том же, о чём говорит практически всегда, когда не существует реальной угрозы нападения со стороны одного из северных родов. Колин не хочет умирать. Как не хочет умирать никто из них. Но Колин пытается что-то делать. Не слишком удачно.

— Скажу, что мы живём лишь до тех пор, пока во всех лесах мира не будет срублено последнее дерево.

Голос звучит резко и тяжело. Не так, как хотел бы произнести Нариман. У него всегда были с этим проблемы — даже тогда, когда хотелось пошутить всё выходило… Не так… Раздражённо и зло. Слишком значительно. Слишком… Да почти всё слишком. Обаяние не было одной из сильных сторон князя. Никогда — с самого детства. Нариман редко кому мог внушить симпатию — разве что страх. Хотя и уважение, пожалуй, тоже.

У князя на редкость некрасивое лицо. В нём нет той ледяной правильности, как у жителей сурового севера, нет тонкости, что присуща детям востока, нет приобретённого с годами изящества западных лордов, нет пылкой чувственности южан — он чужой для всех. Он не сумел стать полностью своим даже в южных землях, где родился и рос. Что же говорить о враждебном к нему Севере?..

Он везде был изгоем. А с недавних пор и по своей воле тоже. Потому что был некрасив настолько, что не стоило даже стараться, не слишком умел быть обаятельным, да и не считал это необходимым, презирал правила и законы Юга и Севера… А раз так — не стоит печалиться из-за того, что тебя ненавидят.

Снег на кургане вовсе не белый, как везде. Чуть темнее из-за каких-то веществ в почве. Нариман никогда не знал точно, из-за каких конкретно. Иногда ему хотелось пошутить, что так разлагались души живших некогда в Кургане Зейдергов. Впрочем, возможно так и было. Кто знает этих северян? Чтобы узнать все их секреты, мало прожить даже сотню лет среди них.

Курган за эти годы стал его продолжением. Его детищем… Нариман переделал здесь всё, сломал, подстроил под себя. Монолитные стены крепости, мрачной и неприступной, что он построил на месте белокаменного Зейдергского поместья, радовали глаз, заставляли ненадолго забыть обо всех бедах, что ложатся на плечи любого человека, что осмеливается бросить вызов тому, кто сильнее. Но Нариман уже давно не боится их. Не боится этих выскочек Ярвиненов. Их род доживал свои последние года славы — уже сотню лет среди ландграфов не рождались дети, что имели бы больше двадцати оборотничьих форм. А раз так — бояться не стоит. Нариман и сам не так слаб, как всем казалось вначале. Через несколько лет он, возможно, сможет стать для них весьма опасным врагом.

Нариману хотелось бы, чтобы Ярвинены его боялись. Хотелось бы внушать страх тем, кто считал простых людей ниже себя. Хотелось бы — всей зачерствевшей душой — стать препятствием, угрозой, гибелью… Хотелось бы сделаться человеком, который мог бы дать этим высокомерным выскочкам достойный отпор.

Люди всегда заняты работой. Постоянно ходят, что-то перетаскивают, общаются между собой. Их действия кажутся слаженными и выверенными годами. Нариман уже привык видеть этот прекрасно работающий механизм — день за днём, год за годом… Картина полного порядка радует глаз. Однако уже через пару секунд кто-то нарушает её, спешит куда-то, расталкивая всех вокруг. Ещё несколько мгновений — и Нариман слышит шаги человека, что бегом поднимается по лестнице.

— Господин, в вашем лесу был обнаружен человек, — кричит юный Гвала, сын материнской рабыни, которого князь забрал с собой на Север. — По одежде похож либо на кого-то из людей графа Лешверзи, либо на Асмандрских наёмников.

Срывающийся голос, сверкающие безумным блеском глаза — что с него взять?.. У Наримана самого бы зуб на зуб не попадал, если бы он только не был уверен, что слабость с его стороны может оказаться гибельной для всех его людей. Нужно успокоиться и мыслить здраво. Не волноваться понапрасну — для этого всегда найдутся люди вроде труса Гвалы или старой няньки Саргона, что вырастила и самого Наримана, и его шесть сестёр и четырёх братьев, и его мать. Сам князь права на страх не имеет.

Что же… Если этот человек из подвластных Лешверзи — он дезертир. А значит — человек трусливый и неопасный хотя бы потому, что Нариман может представить его как живое доказательство того, что у графа живётся не слишком-то хорошо. Второе — намного хуже. Наёмники из Асмандры отличались тем, что сначала появлялся лишь один из них, а уже потом они налетали всей шайкой. Они отличались удивительной жестокостью в своих разбойничьих набегах, но любой аристократ Севера знал, что мало кто из соперников сможет после этого оправиться. Их методы всегда были действенными.

Гвала дрожит от страха — что же, князь всегда знал, какой он трус. Гвала напуган до полусмерти, но его страх не является для Наримана показателем угрозы. Возможно, это вообще заблудившийся путник — как знать? И такие встречались в лесах — уставшие и продрогшие, из недавно вымерших от нападения диких зверей деревень. Возможно, ещё не стоит бояться. Только вот… Нариман надеется увидеть пленного своими глазами — до того, как один из преданных ему дружинников решит исполнить ещё не вынесенный смертный приговор.

— Приведите его ко мне! — говорит Нариман. — Мне интересно узнать, что он забыл на моих землях.

Гвала всё ещё трясётся от переполняющего его ужаса. Он не может и слова сказать помимо тех, что как будто застряли у него в голове в данный момент. Колин человек более надёжный — тут же он отвешивает быстрый поклон князю и несётся по ступенькам вниз. К дружинникам, которым удалось поймать незваного гостя в его владениях.

Через некоторое время и Гвала уходит (очевидно, чтобы рассказать всем девицам в округе, какой он был смелый во время поимки их врага, пусть это и было далеко не так), и князь чувствует, что может вздохнуть и вцепиться окоченевшими пальцами в перила. Никто не должен был видеть его слабости. Никто не должен знать, что он устал. Не человечески устал бороться и добиваться чего-либо — того, что большинству доставалось «по праву»…