— Нет, — твёрдо говорит Танатос, прерывая Йохана на середине предложения, и отворачивается к стенке. — Я спасал себя.
Это правда. Он всегда заботится лишь о себе — привык за годы жизни в ордене. Да что там говорить — он и до того считался эгоистом. Просто в культе это было ещё и залогом выживания. И Танатосу Толидо всегда казалось это удобным. Это не требовало почти никаких усилий.
Наверное, другая часть правды в том, что Тан действительно хотел, чтобы Евискориа и бард спаслись. Но правда эта куда меньшая. Своим поступком он добавлял шансов выжить лишь себе. И думал он в тот момент только о себе. Ему были безразличны судьбы обоих попутчиков.
Бард послушно замолкает. Даже всхлипывать старается как можно тише, чтобы не мешать… А Толидо пытается понять, что именно так злит его. И оттого, что ответ никак не хочет находиться, сердится ещё больше.
Комментарий к I. Глава шестая. Вендиго.
https://ficbook.net/readfic/5308422 - драббл, связанный с этой главой
========== I. Глава седьмая. Нойон с Сизого кургана. ==========
Сизый курган был его домом, последним прибежищем и тюрьмой. Всё вместе. Грандиозный в своей задумке замок — и крепость, и произведение искусства, всё во вкусе северной аристократии. Сквозняки, едва отапливаемые помещения, камины, что едва ли способны дать достаточно тепла, и дикий холод по утрам. С точки зрения удобства, стоило жить в деревянной хижине. В той было хотя бы теплее. Однако замок — его любимое детище — придавал больше величия в глазах южных соседей. Это означало то, что к Нариману никто не лез. Во всяком случае, с родного ему Юга. Там его стали уважать, бояться… Они помнили звенящую славу Кургана. Помнили старые летописи — теперь люди снова взялись писать их, так как слишком боялись, что большинство из них не переживёт ещё нескольких месяцев зимы, что никак не хотела смениться весной. Однако никогда ещё замок на Сизом кургане не имел столь зловещей славы.
Нариман знает, что именно в Кургане Фёржёд хоронили раньше союзников Ярвиненов — Зейдергов. Холодная усмешка трогает его губы — Зейдергов больше нет. Нет уже несколько лет. И больше никогда не будет — Нариман вырезал их всех. Одного за другим. Не пощадил никого. И от этой мысли на душе у князя становится радостно. Он помнит тот день, когда со своим войском ворвался в замок после штурма. Зейдерги давно отвыкли воевать — они жили лишь своим законотворчеством, но Курган был важен Нариману. Очень важен. Не только как высота, с которой был виден практически весь Север. Как символ его власти, его победы, его гения — всего, что имело смысл теперь, в эту страшную эпоху холода и снега, когда голод косил целые деревни, целые города… Всё, что сейчас имело значение — сила. Сила, которой никто не мог ничего противопоставить. Сила, за которую можно было уважать. И пока это преимущество находилось на стороне Ярвиненов. Временно на стороне Ярвиненов — они со своей собачьей — волчьей — преданностью старым традициям когда-нибудь доживут свой век. Вряд ли им так уж долго осталось.
Нариман помнит холодные серые глаза — у каждого человека, которого он лишил жизни в ту ночь. Холодные серые глаза, в которых обычно плескалось столько гордыни, столько презрения ко всему живому… Холодные серые глаза, в которых именно в ту ночь читалось столько страха, столько опьяняющего ужаса, что Нариман просто не мог сдержаться. Нариману нравилось видеть страх в чьих-то глазах, а Зейдерги… Зейдерги были родом, который он всей душой ненавидел. И которому отомстил со всей жестокостью, что только имела место в его сердце. А уж в его сердце жестокости было много.
Наверное, это нехорошо. Радость не должна рождаться на чьём-то несчастье и горе. Радость — светлое чувство, которое должно появляться только на чём-то столь же правильном и хорошем, как и оно само. Радоваться можно рождению человека, но не смерти. Радоваться можно теплу, пойманной рыбе или построенному дому. Но не разрушениям, не гибели всего живого в округе…
Порой голос покойного отца твердит ему ночами, что у него ничего не выйдет. Порой призрак матери умоляет его не строить свою жизнь на крови и костях своих врагов. Нариман без сожаления гонит видения прочь. Они ни к чему — все эти воспоминания о прошлой жизни. Тогда ещё люди были полны надежд, что зима когда-нибудь закончится. Ведь бывали же и до того — в летописях были тому упоминания — целые десятки лет, когда снег не таял по всему миру. Но это было тогда. Тогда светило солнце. Тогда ещё оставалась надежда. Но теперь… Солнце погасло. И жизнь будет теплиться лишь до тех пор, пока маги сумеют поддерживать хотя бы то, что есть теперь, пока не будет срублено последнее дерево… И с каждым днём конец их цивилизации всё ближе. Но люди, всё же, не теряют надежды — ждут героев, что однажды осмелятся бросить вызов богам и мирозданию, что зажгут солнце заново…
Нариман не верит в героев.
Существуй они на самом деле, жизнь стала бы гораздо проще и сложнее одновременно. Возможно, они бы спасли людей от неминуемой гибели, но… Нариман не был уверен в том, что эти герои — а чтобы зажигать солнце нужно быть человеком не только недюжинного ума, но и весьма непокорного и буйного нрава — не натворят чего-то такого, что помнить о них в будущем станут не как о героях, а… напротив.
Впрочем, если даже оно так и будет — Нариман не имеет ничего против. Пусть творят, что хочется, если, конечно, сумеют зажечь светило для всех них. Однако кое-что не давало князю покоя — для того, чтобы солнце загорелось вновь, нужна по меньшей мере сотня интариофских воинов. Но в преданиях чётко говорилось, что героев будет чуть больше дюжины.
Разве могут порядочные люди в таком количестве провернуть что-либо?
Бесконечные правила сковывают их по рукам и ногам, не давая ступить лишнего шага. Всё подчинено традициям, обычаям, законам… Никакой свободы. Никакой возможности сделать что-нибудь иначе, не так, как следует. Не так, как предписано. А безумства не описываются ни в одном кодексе. Безумства осуждаются, считаются чем-то, чего ни в коем случае не должно быть. А разве не является безумием попытка — тем более, если она увенчается успехом — изменить жизнь, перевернуть всё мироздание? И не так важны цель и средства, если результат будет достигнут.
— Самое главное быть добропорядочным, — ещё звенит в памяти тихий певучий голос матери Наримана.
Столь многое считалось плохим — ложь, насилие, злорадство, зависть, похоть. Существовало столько всего, о чём нежелательно было даже думать… Столько запретов — ничтожных и жалких. Очевидных, если знать о них всё время — слышать каждый день после своего рождения. И совершенно непонятных — если услышать о них впервые в двадцать, в тридцать лет.
Однако, на Севере — так назывался кусок всех земель от Арн-Шо до Дерникской цитадели — всё кажется другим. Север живёт по собственным суровым законам. Совсем другим, нежели на Юге. И к некоторым законам душа привыкает сама собой. Без всяких усилий со стороны разума. Законы Севера жестоки, но в них есть своя доля истины. Ещё до того, как небесные светила погасли — и солнце, и луна — там было холодно. Добродетели хороши тогда, когда есть еда, когда жизнь не зависит от минутного каприза природы, когда не приходится бояться, что однажды ночью замёрзнешь насмерть. Но когда жизнь становится настолько невыносимой и тяжёлой, когда кажется, что уже нечего терять — тогда все правила разом становятся совершенно бесполезными, бессмысленными.
Мать и отец столько твердили ему о долге и чести, что когда-то Нариман даже верил им. До тех пор, пока не столкнулся с другой жизнью — полной опасности и тревог, недоступным для понимания спокойному и тихому Югу с его размеренностью и раздражающем деятельного человека совершенно абсурдным миролюбием. Мать князя была оттуда — девушка из хорошей семьи, получившая неплохое, пожалуй, образование и просто замечательное воспитание. А отец… Народ отца никогда не имел единого пристанища — они были кочевниками до того дня, который теперь в летописях именовался Великой Катастрофой.
