Какая-то девица присаживается рядом с Астарном. Она кажется Драхомиру жутко неприятной. Всё в её внешности отталкивает — и небрежно рассыпавшиеся по плечам волосы, и густо обведённые чем-то чёрным глаза, и ярко-алые губы, и слишком облегающее и короткое платье.

Даже шлюхи на Еромине выглядели приличнее. Отец предпочитал, чтобы всё выглядело красиво. Он ненавидел всё дешёвое, а мать ненавидела всё вульгарное. Интересно, и чего эта девица так вырядилась? Царевна Варвара как-то говорила Миру, что Лизке Фольмар даже не стоило одеваться неприлично, чтобы выглядеть более вызывающе — всё это было в одних её манерах. Драхомир познакомился со своей матерью, когда ему было лет восемнадцать. И знакомство это оставило не слишком приятные воспоминания.

Девица отхлёбывает из фляжки Драхомира, пьяно усмехаясь. Она что-то пытается говорить ему, тогда как Фольмар думает лишь о том, что вполне ещё хорошую фляжку придётся выкинуть — не хватало ещё чем-то заразиться… Девица как-то странно ёрзает и двигается ближе к нему, пытаясь прижаться вплотную. В конечном счёте, Драхомир оказывается прижат ею к стенке.

Как именно так получилось, что через несколько минут он заказывает выпивку ей и себе — Фольмар старается не думать. Слишком уж тошно. Но они начинают разговаривать — правда, говорит в основном девчонка. Какие-то глупости. Вроде чудовища, что живёт в озере императрицы. Или вроде карнавала, что прошёл пару месяцев назад у крестьянского и рабочего люда на Джурвасаге. Ещё она говорит о том самоубийце, что забрался на шпиль императорского дворца и кинулся оттуда прямо в озеро. Драхомир едва заметно усмехается, думая о том, что не такой уж он на самом деле и самоубийца.

— Я никогда не хотел быть ренегатом, — он выплёвывает слова прямо в лицо обнаглевшей девчонке.

Слова срываются с его губ прежде, чем Драхомир успевает подумать о том, как они звучат и что означают. Интересно, девица это случайно не работает в разведке? Если да, то, должно быть, она там одна из лучших — умеет раздобыть нужные сведения, втеревшись в доверие. Впрочем, это не должно волновать Мира. Он не совершил ещё ничего такого, чтобы им могли заинтересоваться в таких кругах.

Секунд пять спустя Фольмар замечает характерную татуировку на тыльной стороне её левой ладони. Да она воровка!.. И, кажется, ещё убийца — пару линий выходят за круг, а это верный знак… Что же… Это даже лучше. Драхомир и не рассчитывал, что найдёт кого-то приличного в этом трактире. А девица эта была лишь дополнительным подтверждением его тупости. Что же… Драхомир всегда был уверен в том, что отец недаром смотрит на него с едва скрываемой жалостью.

— Но ты ренегат! — смеётся девица с беспечно-наглым видом. — И навсегда им останешься, как бы не хотел измениться!

Странно, что он не чувствует к ней злости. Будь Фольмар в более дружелюбном расположении духа, он бы посмеялся над её словами и пригласил потанцевать. Но танцевать не хочется. Это несколько странно, учитывая то, что он, всё-таки, Астарн. Впрочем, ему ничего не хочется — ни злиться, ни говорить что-нибудь, ни что-либо слушать… Хочется лишь оказаться на некоторое время в полном одиночестве и забыть обо всём. Забыть. Просто всё забыть.

Почувствовать себя хоть немного менее… ублюдком.

— Я, кстати, Лилит, — шепчет девчонка в самое ухо демону. — Ну так что, сладенький, скажешь мне своё имя?

Всё это так мерзко. До ужаса мерзко. До накатывающей волнами тошноты мерзко. Брезгливость накрывает его с головой. К этому проклятому грязному трактиру, к этой наглой девице в столь откровенном наряде, к себе самому… И всё же, ему хочется засмеяться — глупо засмеяться, не отталкивая Лилит от себя.

Леди Мария скривилась бы, если бы узнала о том, как её пасынок проводит свой досуг. Отец бы жёстко усмехнулся и заметил бы, что от таких мест не стоит ждать ничего хорошего. А Гарольд… Гарольд сам довольно часто бывал в подобных заведениях, за что Фольмар всегда осуждал его. Но в данный момент Драхомир не думает ни о чём. Ему смешно. Он и сам не знает, почему ему так хочется расхохотаться.

— Моя фамилия Фольмар. Это всё, что тебе стоит знать, — твёрдо произносит Мир, стараясь не думать о том, как отвратительно всё это выглядит.

Ему бы хотелось верить, что его голос не прозвучал затравленно и робко. И что не прозвучал слишком грубо. Но ему смешно. И ему хочется рассказать ей всё — выплеснуть то, что накопилось в нём за целый день. С самого начала — от глупого спора с Сонгом до ссоры с леди Марией, в которой он чувствует себя ужасно виноватым.

Но Фольмару кажется, что это будет излишним — в конце концов, Лилит ему никто, он, вообще, с ней только что познакомился. Ему кажется, что это будет выглядеть отвратительно с его стороны — нагружать её своими проблемами. Отец никогда не говорил о том, что волновало его, если это не касалось кого-то ещё.

И Драхомир ничего ей не говорит.

— Сердце у тебя слишком большое, Фольмар, — задумчиво произносит Лилит. — Потому ты и ренегат.

Слова произнесены столь тихо, что Фольмару кажется, что, должно быть, ему показалось. Мало ли что может привидеться?..

========== I. Глава шестая. Вендиго. ==========

Танатоса мало что может испугать. Во всяком случае, он на это очень сильно надеется — трусы не выживают. Человек, потерявший из-за овладевшего им страха способность мыслить — мёртвый человек. Человек, потерявший контроль над собой и своими действиями — мёртвый человек.

Эти нехитрые правила мальчик усвоил ещё в ордене. Эрментрауд был не слишком хорошим наставником, пожалуй, но кое-что даже такой упрямец, каким был Тан, уяснил после всего нескольких недель в ордене. Он понял — молчать чаще всего безопаснее. Но иногда куда важнее хоть что-нибудь сказать. Это то, что называется благоразумием — умение понимать, когда что более выгодно.

Если ты боишься — значит чувствуешь вину. Если ты виноват — ты труп. Всё просто до тошноты. Возможно — нет, скорее всего, — первое время Тан боялся. Боялся, что вот-вот допустить какую-то оплошность и погибнет. Боялся, что вот-вот Эрментрауд настигнет его — в любой момент. И изо всех сил старался не показывать своих эмоций, своих чувств. Ему порой снилось ночами — вместо холодных гор и далёкого неба — как Эрментрауд обнаруживает какую-то его оплошность, как настигает его, ни о чём даже не подозревающего и… В голове всплывали самые разные мысли на счёт того, что делал с ним наставник: весьма страшные, пугающие.

Но не настиг же до сих пор.

Пусть послушник Хейден и считался в ордене упрямым, вздорным мальчишкой — наказывать его было практически не за что. Он был довольно послушен во всём, что считалось наиболее важным, он выполнял поручения, стремился обучиться всем премудростям и… Никто же не думал, что Толидо решит сбежать. Все, очевидно, считали, что у него не хватит на это смелости. Или — что в ордене ему хорошо. Какая же чушь! Если утверждение о смелости Танатоса ещё могло иметь место — мальчик считал себя довольно осторожным, — но то, что кому-то может быть хорошо в этих ужасных подвалах… Мальчик не считал жрецов такими глупцами, чтобы они не понимали этого. Большинство из них никак нельзя было считать дураками.

Мало скрывать свои чувства — Танатос понял это два года назад, — куда важнее не чувствовать вовсе. Только в таком случае можно оставаться полностью спокойным и уверенным.

— Это вендиго… — шепчет посиневшими от страха губами Йохан.

Танатосу хочется огрызнуться в ответ на эти слова. Как будто все тут считали его таким уж тупым, совсем не слышавшим легенд и прочего… Он тоже прекрасно всё знал. Просто не придавал такого значения, какое всем этим детским сказочкам уделяли другие. Он не верил во все эти глупости — в героев, в чудовищ, в демонов… Очевидно, несколько зря — некоторые из них оказались весьма правдивыми. Во всяком случае, та часть, в которой говорилось о вендиго.

Танатос не считает себя идиотом. Он тоже всё это читал и слышал. И, пожалуй, его самого едва не бросает в дрожь при мысли об этом костлявом чудовище, что пожирает людей заживо. Не трясётся он только потому, пожалуй, что ситуация кажется ему настолько безвыходной, что бояться просто бесполезно. Какой прок сходить с ума, если вендиго всё равно настигнет? Какой прок бледнеть, покрываться пятнами, пытаться сбежать, если всё это не пойдёт на пользу? Зачем вздыхать, охать и плакать, это ведь никогда не могло помочь хоть в чём-то.