Война когда-нибудь закончится. И вряд ли у Изидор есть какой-либо шанс победить. Двое лучших изидорских военачальника мертвы, и никто не сумеет воевать так же успешно, как и они. А ещё один совсем скоро будет мёртв. Ветта прекрасно это знает. И ей хочется снова оказаться на Леафарнаре. Хочется снова пробежаться босиком по траве, хочется снова окунуться в холодную речку… Только вот княгиня совершенно не понимает, как сможет туда добраться.

В этот вечер всё должно закончиться. Для неё. И для её супруга. Ветта уверена, что рука у неё не дрогнет. Отцовский кинжал всё так же горит огнём на её шее, хотя уже давно перепрятан в другое место, и женщина едва может сдерживать эмоции. Княгиня лежит в своей постели, и чувствует мерное дыхание мужа под своим боком.

Актеон почти засыпает. Ветта чувствует это — уже стала понимать за эти двадцать семь тысяч лет брака. Она стала понимать многое за эти годы. И то, что жалеть его она никогда не будет — тоже. Князь Изидор не достоин жизни уже за одно то, что он сделал с ней в ту первую ночь. Княгиня так и не смогла простить его за это. Впрочем, вряд ли бы она стала мстить ему так жестоко, если бы дело было только в её боли и унижении. За двадцать семь тысяч случилось куда больше. За двадцать семь тысяч лет у Ветты накопилось достаточно обид.

Ветта берёт кинжал в руку. Магией старается приглушить звуки в их палатке — такое вполне возможно, и никому не покажется странным, все подумают, что наследный князь решил уединиться со своей супругой. Никому не покажется странным… А княгиня сможет воспользоваться моментом. Выпитое вино оказывает на её супруга не самое лучшее воздействие — притупляет реакцию и ещё больше погружает в сон. Стараясь не думать слишком долго, чтобы не упустить предоставившуюся в этот раз возможность — в этот раз всё складывается почти идеально — Ветта поднимается на постели и одним движением перерезает супругу горло.

Он явно не ожидал от неё такой подлости.

Актеон смотрит на неё широко раскрытыми глазами — открыл их в один момент, — и Ветте даже кажется, что он пытается что-то сказать — во всяком случае, он пытается закрыть рану рукой, что не очень-то помогает. Он пытается спихнуть руку супруги со своего горла. Пытается ещё что-то сделать, но… Бесполезно.

Ветта усмехается мысли, что ей удалось заговорить кинжал, оказавшийся в её сундуке, ещё давно. Идея была очень удачной — заговорённым металлом можно убить практически кого угодно. А уж Актеона — тем более. Княгиня как-то проверяла, через заговорённое столовое серебро Нарцисса. Должно быть, Ветте стоило чувствовать хоть какую-то горечь от вида крови, вытекающей из раны своего мужа. Пожалуй, если бы княгиня была той благочестивой женщиной, про идеал которой ей твердил каждый, она бы чувствовала боль. Хотя нет… Будь Ветта обыкновенной благочестивой женщиной, каких на Ибере и без того очень много, она никогда не осмелилась бы пойти на такой шаг, как убийство собственного супруга. И даже если бы муж издевался над ней каждый день, она не совершила бы подобного.

Усыпить магией не так-то просто. Ветте пришлось долго этому учиться — ещё с тех самых пор, когда война только началась, княгине хотелось, чтобы всё произошло именно так. Она долго готовилась, долго училась… Она вспоминала все уроки, которые преподал ей давным-давно отец — старательно и аккуратно сама училась использовать скрытую в себе магию, ни на миг не забывая про ненависть. А уж Ветта была талантливой ученицей, когда ей самой этого хотелось.

И сейчас, когда она усыпляет магией воинов, оставшихся в лагере Актеона, она чувствует, что её труды не прошли даром. Она чувствует, как тонкие нити заклинания отходят от её рук и обволакивают всё вокруг, проникая сквозь тряпичные стены — Ветта слышала, что подобное волшебство может пройти даже через самые толстые стены в обыкновенной цитадели — если только сама цитадель не пропитана защитными заклинаниями, словно губка.

От использования такого количества колдовской энергии, Ветта едва может стоять на ногах, и всё-таки она кое-как выползает из палатки. Ей нужно убедиться, что заклинание сработало, пусть оно работало уже долгие годы — княгиня ещё в Вайвиди стала пробовать его применять. Княгиня знает только то, что ей стоит выйти за пределы лагеря, прежде чем завершить свою месть.

Лагерь вспыхивает почти мгновенно. И сама Ветта едва успевает унести ноги.

Она довольно долго ходит, не в силах нигде остановиться. Должно быть, думается ей, она сошла с ума, раз поступает именно так. Должно быть, она сошла с ума, раз в один миг позабыла о собственном плане, который разрабатывала долгие двадцать семь тысяч лет — в тот самый миг, когда увидела кровь Актеона. Должно быть, ей стоило остановиться тогда на этом — смерти супруга было бы вполне достаточно для мести. Только вот Ветте не хотелось. Не хотелось останавливаться. И никаких мыслей не лезло ей в голову — только странная едва с чем-то сравнимая радость. Слишком нездоровая, слишком болезненная — будто бы ей уже давно пора отправиться в лечебницу для умалишённых, откуда её вряд ли бы кто-то выпустил.

Только вот вместо сожаления о смерти тех, кто погиб только что на её глазах и по её вине, Ветта думала о том, что, кажется, замёрзла. Грейминд — не Вайвиди, где всегда было жарко. Ветта и подумать не успела о том, как холодно на Грейминде ночами. Княгиня не успела подумать о том, что сейчас она осталась на уровне почти что одна. И неизвестно — придёт ли кто-то к ней на помощь.

Её воображение раньше рисовало совершенно другую картину. И сейчас Ветта корила себя за то, что не успела подумать о том, что следовало бы взять с собой тёплую одежду и запас еды на некоторое время. Или хотя бы воды — теперь ей жутко хотелось пить. И спать — магия истощила её силы.

В одной исподней рубашке немудрено замёрзнуть. Ветте вспоминалось, как она могла зимой босиком пробежаться по снегу. Но только это было на Леафарнаре — на её родном уровне. Это было тогда, когда у неё ещё были здоровыми крылья. Это было давно. Слишком давно, чтобы об этом помнить.

Вокруг никого. Пусто. И Ветта присаживается на один из тех огромных камней, что находятся рядом. Ветта слышит как наяву, как кричат вороны — те леафарнарские вороны, которых привозил отец, умные, чёрные и говорящие. Когда-то давно певнская княжна гладила одного из них по голове и кормила из рук, а он ел и смотрел на неё своими умными глазами…Княгине кажется, что она вот-вот заснёт. И, должно быть, проходит довольно много времени, прежде чем её выводят из этого состояния оцепенения. Женщина едва понимает, кому это могло быть нужно.

— Дайте мне руку, княгиня, — слышит она насмешливый низкий голос.

Ветта вздрагивает. Она кое-как встаёт с камня и поднимает глаза, чтобы увидеть человека, который к ней обращается. И едва не садится обратно, когда видит его. Этого человека, с которым она танцевала тогда на пиру. Видит эти всё понимающие глаза и усмешку на тонких губах…

Киндеирн был таким же, как и на свадебном пиру. Нисколько не изменился за все эти годы — разве что в зелёных глазах прибавилось… Опыта, знаний, мудрости? Ветта и сама не могла сказать, чего же именно. Он был совершенно таким же — алым смеющимся генералом в чёрной одежде.

Тем самым генералом, с которым она танцевала на собственном свадебном пиру. Он нисколько не изменился за прошедшее время. Остался таким же величественным и насмешливым одновременно, каким и был в тот самый злосчастный день, когда Ветту обвенчали с Актеоном. Он был тем мужчиной, в которого княгиня могла бы влюбиться, если бы не обстоятельства.

— Что же вы так не бережёте себя, милая княгиня? — смеётся Арго, накидывая на плечи Ветты свой алый плащ.

Когда-то давно — княгиня и не помнит, когда это было — Киндеирн был в её воображении одним из самых ужасных чудовищ. Почти таким же как Смерть или Война. Должно быть, он и был самой Войной. Или её воплощением. Когда-то давно — когда Ветта ещё верила в сказки и справедливость — Киндеирн был воплощением всех кошмаров её матери. Он был чудовищем. Самым настоящим чудовищем, заслуживающим если не смерти, то всяческого презрения. Но сейчас Ветта чувствовала чудовищем и себя саму.