Да, я могу повторить каждое слово и, больше того, раскрыть значение последней фразы. Когда это происходило, мне было слишком больно, но я счастлива, что он разговаривал со мной во время акта, хотя, скорее всего, это было вызвано упоенностью собственным положением, а не чем-то иным. Повторяя его слова снова и снова, я опять возбуждаюсь. Вполне естественно, мой палец перемещается с бедра к этому небольшому отверстию, которое я обычно заполняю другими образами, другими мыслями. Но это уже не мой палец, не моя рука, не привычка, даже не половой член Мориса, такой твердый и толстый, это весь Морис внутри меня, хотя больше и не причиняет мне боли.

Дорогой, дорогой Морис! Чудесный, замечательный Морис! Я очень нежно повторяю про себя «дорогой» и «замечательный», потому что слова уже сами по себе доставляют мне наивысшее наслаждение.

Вообще-то мне нужно воссоздать всю сцену: дверь открывается, я вхожу в комнату, а там голый мужчина развлекается с горничной-испанкой, например. Он задирает ей юбку, стискивает ягодицы или засовывает руку в лифчик, так что ее груди набухают и твердеют — и готово: мои груди, хотя и маленькие, сами набухают и делаются твердыми.

А затем мой любимый маршрут: от грудного соска, минуя мой чувствительный к щекотке пупок, вниз. Я напрягаю и расслабляю мышцы живота; такие движения мышц под кожей вызывают у меня дрожь. Затем я играю с волосами на лобке: вычерчиваю зигзаги и арабески, задерживая на этом свое внимание как можно дольше. Когда я не в силах больше сдерживаться, погружаю палец или даже всю руку во влагалище, где иногда так влажно, что я даже вытираю там своей ночной рубашкой или простыней.

Так как я не хочу, чтобы кто-нибудь заподозрил, то прежде чем отправиться в постель, я беру в ванной комнате небольшое полотенце, задираю ночную рубашку и кладу полотенце себе под бедра. Позднее я возвращаю его в ванную, поэтому никто ни о чем даже не догадывается. Сегодня я не предпринимала никаких мер предосторожности, и моя постель, должно быть, выглядит как после битвы. Но это — наименьшая из моих тревог. Мой дорогой замечательный пальчик делает все, что нужно, так быстро, что я даже не успеваю как следует подумать. Я мчусь как сумасшедшая со склона, откуда я обычно скатывалась, когда была маленькой, на луг, простирающийся от дома до берега реки. Я ничего не понимаю… нет, я понимаю одно: до Мориса я, должно быть, доставляла сама себе наслаждение, но сегодня то, что я пережила, было экстазом. Я поняла это сразу, мгновенно уловив разницу между испытываемым мною обычным механическим удовольствием и настоящим экстазом, который поглощает тебя всю.

Однажды я слышала, как двое юношей (можно даже сказать, молодых мужчин, ведь им было как минимум по двадцать лет) употребляли слово «экстаз». Но это было лишь слово, простой звук, как «половой член», «грудь» или «лоно», слово, помогавшее мне самой достичь наслаждения. В действительности же экстаз — это нечто большее, нежели простое механическое удовлетворение. Экстаз, и в этом вся суть, случается только когда занимаешься любовью. Когда мы были близки с Морисом, я была удивлена, и мне таки было довольно больно, в противном случае я достигла бы экстаза, как у меня обычно бывает. Поэтому ощущение кульминационного момента, должно быть, жило во мне подспудно, и только сейчас он наступил по-настоящему. Интересно, смогла бы я когда-либо достичь его снова, без Мориса?

Такой ход мысли все еще очень четко прослеживается моей памятью, но дальше вдруг — пробел. Должно быть, я уснула. Помню, как в ногах появилась какая-то тяжесть, хотя голова, наоборот, остается абсолютно ясной. Я тщательно вычищаю простыню и поправляю постель. Моюсь в тепловатой воде, которую постепенно делаю все более горячей до тех пор, пока могу выносить ее тепло. Биение в висках. Я чувствую, как струйки пота сбегают вниз по обе стороны носа. Хочу, как иногда это делаю, поласкать себя в ванне. Иногда во второй раз все происходит так неожиданно быстро, что я почти теряю сознание. Или еще может случиться так, что я пытаюсь получить удовлетворение, но оно от меня ускользает. В таких случаях я, задыхаясь, сдаюсь или испытываю лишь нечто вроде сухого облегчения, в результате чего я остаюсь скорее неудовлетворенной и раздраженной. Теперь происходит что-то совершенно другое: с самого начала я не испытываю вообще никаких чувств, как если бы моя кожа представляла собой толстую ткань, разделяющую мои чувства и мое настоящее тело. Образ Мориса не помогает мне: наоборот, кажется, я только становлюсь еще суше.

Я быстро вылезаю из ванны и закутываюсь в легкое шелковое кимоно, которое отец привез из деловой поездки в Японию. Это было тогда, когда он еще ездил в командировки. Это был подарок для мамы, но она никогда его не носила — не знаю, почему она отдала его мне. Я люблю его, потому что это самый женственный предмет одежды, который у меня есть. В нем я выгляжу высокой и стройной. Мои волосы падают на плечи, и если я укладываю их в прическу, то выгляжу намного старше своих лет. Я одолжила у Сюзанны косметику и приступила к работе над собой: глаза, губы и даже (актрисы обязаны это делать) внутри ушных раковин. Я уверена, если бы какой-нибудь мужчина увидел меня в этот момент, он бы подумал, что я вполне искушенная женщина.

Но, конечно, для занятия макияжем я выбираю время, когда нахожусь одна в квартире. Маме бы это не понравилось, она вообще считает макияж нездоровым развлечением. Если бы она, бедная, знала! В самом деле, кажется, она считает все, чем занимаются девушки, напрасной тратой времени. Она даже не представляет себе! Она считает себя женщиной с широкими взглядами и всегда говорит нам об этом, особенно когда что-то нам запрещает. В кимоно я не просто чувствую себя старше — у меня всегда возникает непреодолимое желание, которое гонит меня прямо в кресло, заставляя раздвигать ноги и удовлетворять себя немедленно, лишь бы как, торопливо, бездумно.

Мне кажется, во всем виноват шелк, его мягкость и запах.

Однажды я взяла какие-то очень резкие, содержащие мускус духи из маминого туалетного столика. Духи эти очень дорогие, мама никогда ими не пользуется, предпочитая туалетную воду с сильным лимонным запахом. Мое кимоно благоухает мускусным ароматом, смешивающимся с запахом моего тела. Смесь заставляет меня вспомнить фильм «Жижи», экранизированный по роману Колетт, который я видела в фильмотеке. Мне кажется, кокотки должны пахнуть именно так, это тот вид запаха, который придает чувство собственной значимости, ощущения своего тела.

Мне, вообще-то, не очень нравится мое физическое развитие. Сюзанна во много раз лучше в этом смысле, но в какой-то момент я забываю о своих недостатках, размышляя лишь над своими лучшими качествами. Например, моя кожа. У меня очень нежная кожа, ее чудесное бледное матовое строение больше напоминает китайское. У меня никогда не бывает прыщей или угрей. Более того, мысли о своей коже имеют такой же эффект, как и размышления о кимоно и его запахе: это один из моих способов просыпаться — что отнюдь не является автоматическим процессом. Что же касается школы, домашней работы и спешки то в одном, то в другом, то у меня действительно остается мало свободного времени. Но мастурбирую я так часто, как только могу; получается как минимум один раз в день.

Внезапно я начинаю видеть Мориса в другом свете: он кажется далеким, а его образ все более расплывчатым, и я начинаю как бы дискутировать сама с собой. Я интеллигентна, теперь я женщина, женщина, которую он выбрал. Сюзанна ничего не знает о том, что случилось… Что будет? На меня накатывает странная волна гнева по отношению к Морису и прилив неудержимой любви к Сюзанне. Как он осмелился предать ее? Возможно, я и радуюсь этому или испытываю чувство самодовольства, но сама мысль об этом невыносима. Как будто она сближает меня с сестрой, восстанавливает против Мориса и его отказа от нее. По крайней мере, Сюзанна должна знать, что я люблю ее. Он не является членом нашей семьи. Она всегда находила и будет находить мужчин, сколько захочет. Может быть, из-за своей чрезмерной внушаемости она вскоре примирится с этой мыслью: конечно, мама не слишком расстроилась бы, если бы отношения между ее старшей дочерью и «коммивояжером» не получили дальнейшего развития…