Ну так вот, лопаю я, значит, со сковороды свой великолепный ужин, а Сема лопает крекеры с авокадо, курит биди и все пытается выведать, когда я отсюда свалю.

– А куда, Уильям, ты дальше поедешь? – и улыбается; улыбка в свете костра еще хитрее.

– Хм… не знаю, Семен, не знаю! Может, обратно в Гоа… или в Гокарну. Или, может быть, на север, в Раджастан. Хотя нет, на север я поеду позже… по пути в Непал.

– Да, да, ну и когда же? – лыбится он.

– Не сейчас, я еще не отдохнул… Мне пока что и здесь неплохо.

– Ну да, ну да, здесь неплохо в самом деле, – кивает Сема и греет у костра свои ладони.

С Семой я словно уже сто лет знаком, он вылитый один мой знакомый. У него те же повадки. Этот мой знакомый всегда был спортивным парнем: играл в футбол, ненавидел евреев, ходил на футбольные матчи – в общем, обычный молодой человек из спального района. Он только на свое восемнадцатилетие узнал, что сам наполовину еврей… и тогда сразу перестал говорить о евреях. Вообще перестал! Он просто запутался. Теперь он не знал, куда ему приткнуться и во что верить. Он же не мог обвинять самого себя! Значит, евреи не виноваты! Ни в чем! Так-с, что у нас получается: если во всем виноваты не евреи, то тогда кто? Неясно… совершенно неясно! Может быть, арабы?.. Неясно, нет, непонятно… Ему нужно было время! Ну а к двадцати пяти он стал носить всякие иудейские штучки, съездил в Иерусалим, и у него даже акцент появился. И теперь я каждый раз удивляюсь, когда вспоминаю, что раньше у него никакого акцента не было. Он искал себя – он нашел себя! Вот и вся идеология! Красивый урок, ничего не скажешь.

Сема оставил мне сверток с биди и ушел к себе. В свою конуру на втором этаже. И тоже без печки! Ну, зато у него есть деревянный балкон, и он повесил там гамак, в котором и дрыхнет дни напролет. Я бы тоже хотел гамак, да вот только негде его повесить. Слишком редко растут деревья на этом склоне.

Я выкурил еще одну биди, помыл сковородку в ледяной воде и пошел в дом. Рук я уже почти не чувствовал.

Уселся на стул, открыл дневник, засунул руки под задницу – для тепла и стал перечитывать написанное…

От биди у меня закружилась голова, и я отвел взгляд на оранжевую стену – всю в белых разводах. Эти оранжевые стены вечно пачкают мне одежду, когда я забываю, что нельзя к ним прислоняться. Сейчас разводы медленно плыли по стене… к зеленой раме окна, к замызганной коричневой занавеске. Возле голой тусклой лампочки, торчащей из стены сразу над дверью, они плыли чуть быстрее… Красивый все-таки домик.

Из-за головокружения я решил выйти обратно на воздух. Взял плед, сложил его вчетверо и бросил на бетонное крыльцо, на верхнюю ступеньку. Глубоко вздохнул, заварил чаю и сел разглядывать темноту.

Облака вновь стали подползать к моему дому. Костер мало-помалу потухал, угли сверкали среди крупных камней. Я взял тряпку и затащил несколько горячих камней в дом, а затем вернулся сидеть на крыльцо.

В темноте, ниже по склону, где в земле вырыта яма для мусора, послышался шорох. Ну все ясно, гости пожаловали! Я взял светодиодный фонарь и стал светить в сторону помойки. Из тьмы – из-за тумана свет фонаря лишь слабо вырисовывал очертания громадных туш – на меня уставились три пары зеленых светящихся глаз. Не знай я, что это гауры пришли пощипать травки да порыться в мусоре, – точно бы описался. Раньше я не знал, что в свете фонаря их глаза сверкают зеленым.

Я погасил фонарь, закурил биди (но, почувствовав новый прилив тошноты, погасил и биди) и стал прислушиваться. Быки шарились возле помойки. Без фонаря их совершенно не было видно. Туман подползал прямо к моим ногам; я был готов, если что, рвануть в дом… в два прыжка!

Пару минут гауры торчали у помойки, не привлекая особого внимания – у нас, что называется, пакт о ненападении! – затем издалека послышался лай собак (у них-то нет пакта), а потом и голоса людей. Там, за кустами, на тропе, которая ведет с самого верха, от самого кафе, начал мелькать свет фонарей. Свет приближался, голоса людей и лай собак усиливались. Все вместе они вломились на мой склон и начали лаять и улюлюкать. Послышался шум: какой-то хруст и тяжелый топот копыт. Судя по шуму, гауры бежали вниз по склону, мимо дома Маркуса, а собаки не давали им опомниться. Интересно, а моя гончая тоже была среди них? Кто знает, кто знает…

Некоторое время спустя пришел Маркус и рассказал, что быки ни с того ни с сего вышли из леса и стали бродить по всей деревне. Говорят, их было десятка полтора. Маркус их сам не видел, ему рассказали местные. Какой-то турист наткнулся на гаура прямо на дороге и тотчас поднял панику. Обычно-то быки пасутся в окрестностях, а в саму деревню редко захаживают. Особенно в таких количествах.

– Да они уже недели три каждый вечер приходят, – объясняю я Маркусу.

– Ты уверен? Как правило, они сторонятся людей.

– Они у этой помойки каждый вечер ошиваются. Точно тебе говорю! А ночью и на моем крыльце. Мне даже в туалет из-за них бывает не выйти. Ты вот видел, что за туалетом творится?

– Нет, – мотнул он головой, – а что там?

– Да там у них свой собственный туалет! И не хуже моего будет!

Маркус рассмеялся. Опасность быть растоптанным гаурами – единственный существенный минус пребывания здесь. (Это я тогда так думал. О, наивность! О, юный глупый Страхов! Что стало с этим мальцом? Нет его больше нигде!)

Маркус достал портсигар с самокрутками и раскурил косяк. Мы покурили немного и посмеялись над тем, что Маркус на самом деле верит в Шиву и других. Он рассказал мне про своего мудрейшего гуру и про его ашрам.

– Маркус, у тебя случалось несчастье в жизни? – спросил я в лоб некоторое время спустя.

– Э… – замялся Маркус. – А почему ты спрашиваешь? – спросил он вполне серьезно, ведь его уже отпустило.

– Просто мне кажется, что туристы, кто заигрывает с индуизмом, – у них случалось несчастье в жизни.

– Может быть, может быть… – пробормотал он.

Он замолчал, и мне стало ясно, что несчастье в его жизни – было. Я не стал его дальше мучить. Ну что ж, я не хотел его обидеть, просто забыл, как надо общаться с людьми. Этот навык легко утрачивается в таких местах, как это.

– А у тебя было несчастье в жизни? – спросил Маркус минуту спустя.

– У меня – было, – ответил я.

Когда умерла Ника, я сильно себя мучил, много размышлял… А потом принял это. Ну умерла она, что тут поделаешь?! Все умрут рано или поздно. Даже самые живые из нас – и те умерли. Вот Джеймс Дин, например, тоже умер. А кто бы мог поверить?! До сих пор никто из моих знакомых не может поверить! У кого ни спроси, верят ли они, что Джеймс Дин умер, – все, все, как один, недоверчиво хмурят брови и спрашивают: «Ты это к чему, Страхов?»

А вообще, конечно, не так уж и трудно понять, почему люди ударяются в ту или иную религию. В двух словах: так проще жить! Ведь если ты веришь в Бога или в богов, то в жизни есть смысл. Тогда все не зря! Тогда твое любимое существо не пропало бесследно (в никуда… В никуда! Черт, страшное дело…), и ты тоже не пропадешь. И тогда можно не беспокоиться, что тратишь впустую эту – земную – жизнь, ведь потом будет лучше. А если ты ошибаешься и Бога нет, то ты все равно никогда об этом не узнаешь. Ты в любом случае в выигрыше! Верный, как говорится, вариант! Так-с… Остается только выбрать религию поприятней (Шива, например, коноплю любит и лингамы уважает)… Что ж, это нормально – стараться обезопасить свой разум. Самообман – не всегда такая уж тошнотворная вещь. А иногда, в умеренных количествах, даже полезная вещь! Если подойти к вопросу с умом. Главное – знать меру!

Конечно, все это не ново, все это, может быть, даже банально! Пусть, пусть так, смейтесь, если хотите; держитесь за животики и катайтесь по полу – ваше право. Мне, знаете ли, тоже иногда бывает смешно! Мой любимый комедийный актер – Хамфри Богарт…

И все-таки необходимо напомнить о привлекательности пути наименьшего сопротивления хотя бы себе самому, чтобы понять наконец, как адекватный (как минимум на первый взгляд) человек попадает в лапы так называемых мудрецов!