Она позволила трём каплям блестящего снадобья сорваться с края рюмки и слиться с водой в стакане. Сасори поступил так же, после чего без промедления очистил и свою, и её отёко от зелья. Поболтав немного стаканы, размешивая, они пересеклись взглядами и чокнулись прежде, чем выпить.

Они точно чокнулись.

Мгновения шли, складываясь в секунды, минуты. Анко глубоко, тяжело дышала, но пошевелиться не могла: нечто странное происходило с ней, с её телом, мозгом, системой чувств, и травленный за жизнь всем чем угодно организм отчётливо сигнализировал: опасность, яд!

Однако это чувство постепенно рассеивалось, притупляясь и переходя в фон, пока не исчезло совсем. На смену ему пришли другие ощущения, куда менее привычные и нормальные: безоговорочное расположение, готовность полностью отдать себя, всё своё существо в чужие руки, желание добиться внимания… без боязни и единого рефлекса в подкорке. И на душе — легко-легко, нет привычно давящего кома обязательств, предписаний и норм.

«Так вот как… — мысли — обрывками в голове, впервые за годы такой чистой, необременённой. — А он чувствует то же?..»

Сасори медленно поднял руку, приложил ладонь к её щеке, легко поглаживая большим пальцем скулу. Анко улыбнулась и с тихим урчанием потёрлась об его руку, наблюдая, как расслабляются мышцы на его лице, как сползает маска. Помнится, она хотела напоить его, чтобы узнать, каков Сасори без фальши; кто же знал, что поить его нужно Амортенцией?..

Так всё-таки, какой он? Любопытно просто отчаянно. Его рука тёплая, без единой мозоли, но в совсем свежих мелких-мелких шрамах от резца — порой в порыве вдохновения и мастер может порезаться; ничего, если ещё не успел, скоро залечит плоды вечерних трудов. Его взгляд — тягучий, внимательный, изучающий, но не так, как обычно, когда буквально видишь огромную сеть тёмных планов, корректировки в которые вносятся по результатам наблюдений. Сейчас это внимание спокойное, чуточку любопытное и очень живое.

— О чём ты думаешь?

— Странно, но не о том, что ты меня, по сути дела, отравил, — ответила Анко и вновь потёрлась об его руку. — Я сейчас вспоминаю, как пыталась напоить тебя на приёме в Министерстве — помнишь?

— И потом мы ещё целовались в подворотне на глазах у Пожирателей Смерти, — шутливо напомнил Сасори. — И сражались с ними. Ну а после — переспали.

— Да, замечательный выдался вечерок! — засмеялась Анко и прильнула к нему. — А ты о чём?

— О твоей коже, — Сасори вновь провёл пальцами по её щеке, спустился на шею, перебрался на затылок, слегка оттягивая ворот кимоно. — О том, какая она приятная на ощупь, чистая и гладкая, несмотря на то, что можно было бы ожидать у куноичи. Я ведь видел много куноичи, — свободную руку он опустил на пояс её кимоно, — без одежды, даже без внутренних органов — марионеткам они не нужны, сама понимаешь… Но ни одной не было так приятно касаться.

— Так ты — фетишист? — Анко картинно округлила глаза, не скрывая улыбку. — Нет, я что-то подобное подозревала, но кожа…

— А ещё я люблю её портить, — уточнил Сасори многозначительно, при этом начиная неспешно развязывать пояс. — Сама ведь знаешь, верно?

— И потом лечить, — понятливо кивнула Анко. — Так вот чего тебе мои старые шрамы покоя не дают!

— Не приемлю несовершенство, — бросил Сасори едва не ворчливо и позволил поясу мягко соскользнуть на ковёр.

— А в остальном, значит, я совершенна? — поддела Анко, податливо выскальзывая из шелков. Вскоре вся одежда оказалась на полу, и она упёрла руки в бока, открыто демонстрируя своё тело, зная его привлекательность. И сегодня — отчаянно желая, чтобы именно этот, только этот мужчина прикасался к ней, ею обладал.

Скептично хмыкнув, Сасори шагнул к ней и обнял, водя руками по спине, очерчивая пальцами контуры шрамов, старых и тех, что оставил сам на её лопатке и, единственные, не стал залечивать — своё клеймо. Заулыбавшись на это, Анко слегка прикусила мочку его уха, аккуратно расстёгивая рубашку.

— Совершенный раздражитель, — произнёс Сасори. Анко спустилась к его шее и куснула сильней, пока ещё не до крови. — С почти совершенной кожей.

— А ещё?.. — прошептала она ему на ухо, руки опустив на пряжку ремня.

— С забавными эмоциями, — Сасори был слишком занят прикосновениями, её телом и отвечал с задержками, равнодушно. Зато его пальцы дарили непередаваемые ощущения. — И чрезмерным любопытством.

— Мм… да, я такая, — расстёгивая ремень, Анко поцеловала его в угол рта. — А ты стал очень разговорчивым после этой дряни, Сасори.

— Потому что впервые за всю свою жизнь я не ощущаю в голове барьера, — ответил он негромко, глядя из-под ресниц, тёмных, в отличие от волос. — Чувства, обманутые зельем, говорят мне, что опасности нет, можно доверять… Это ужасно, — резюмировал он.

— Это… — Анко запнулась, пытаясь подобрать нужное слово. Сасори ведь прав, по сути: ужасно потерять рамки, в которых прожил всю жизнь. Так страшно, и холодно, и непонятно… — Граница дозволенной долбанутости, а? Знаешь, что Дей мне сегодня сказал, когда я спросила, где эта самая граница проходит? Он ответил, что там, где есть человек, готовый принять твои закидоны, — она чуть отстранилась, поймала его взгляд. — Может, на меня Амортенция так действует, но я готова твои заскоки принять, — доказывая это, она прижалась к нему обнажённой грудью, чувствуя, как чуть крепче сжались пальцы на боках. — Более того, — выдохнула Анко ему в губы, — они мне нравятся, ведь вполне стоят моих собственных.

— Твою страсть к боли мне не переплюнуть, — усмехнулся Сасори, поддаваясь на провокацию, целуя — глубоко и долго, с расстановкой, душа любое сопротивление.

— Удивительно, — выдохнула Анко, когда получила возможность, — как забавно сочетаются старое-родное и эффект зелья.

— В самом деле, интересный опыт, — согласился Сасори, вновь гладя её бока, перекладывая руку на спину, пробегаясь по шрамам. — Что, как ты чувствуешь, изменилось?

— Помимо барьера? Ощущение желания, — Анко обвила его шею, зарылась пальцами в волосы, мягкие и гладкие — редко встретишь такие у выходцев из Суны. — То есть, я хочу тебя так же, как и прежде, чтобы больно и с кровью… но в то же время как-то иначе.

— Как именно? — педантично уточнил Сасори. Разумеется, данные для последующего анализа нужны полные.

— Безоговорочно и безотчётно, — проговорила Анко, не уверенная, что может верно трактовать свои эмоции сейчас. — Без скидки на то, что ты — нукенин, а я — джонин из Конохи. Без подспудного проигрывания в голове сценария с пленом. Чтобы боль была… ну… — она замялась, не в силах подобрать слова.

— Не ради пытки, а ради принесения удовольствия? — вдумчиво подсказал он.

— Ага, — кивнула Анко, игриво целуя его в нос. — И всё-таки гений — ты и есть гений, даже в такой вот херне.

— Это не «херня», а опыт, — возразил Сасори, хмурясь и сжимая её сильнее, демонстрируя недовольство. — Нигде в литературе я не видел описания поведения человека под Амортенцией, когда испытуемый знал бы о том, что отравлен. Поэтому я хочу проанализировать.

— Ну, тогда делись сам, — требовательно заявила Анко. — Как?

— «Как» что?

— Хочешь.

— Ты права в том, что во многом как обычно, — после паузы согласился Сасори. — Удовлетворить собственные потребности притом, чтобы тебе тоже было хорошо…

— Ты правда обычно так и думал? — умилилась Анко.

— Разве по моим действиям в прошлые разы можно в этом усомниться? — неожиданно ощетинился кукловод. — Я считаю, если и ложиться с кем-то в постель, то оба должны остаться максимально довольны.

— Прости, просто странно слышать это от тебя, — быстро извинилась Анко, ловя себя на том, что стало и вправду стыдно: Сасори действительно ни разу не оставлял ей причин после жаловаться. — Ты же типа весь из себя такой правильный нукенин, думающий только о себе.

— Стереотипы, — фыркнул Сасори.

— Опыт прошлых встреч с вашим братом, — едко парировала Анко и, пока он не уколол в ответ, спросила: — А что отличается в чувствах?