— Где ты там, Кирька? С мешком застрял?.. Ну и тяжел! Не надорвись. Вместе потащим…
Мешок шевельнулся, пополз к двери, Кирька ухватился за него с другого конца. Вверху что-то обрушилось, ухнуло, и Кирька почувствовал, как ему обожгло спину. Он простонал от боли, поежился и из последней силы рванул мешок за собой.
Вместе с Ефимом они вытянули мешок из пожарища. Почернелый рукав Кирькиного пиджака был прожжен у локтя и чадил. Резкая тряпичная гарь неприятно ударяла в нос, спина ныла, липла к рубахе. Подбежавший Юшка плеснул в него из ведра. Мокрый Кирька сразу воспрял духом, повеселел:
— В огне, стало быть, не сгорел и в воде не потоп, забодай меня коза!
Он провел влажным рукавом по лицу, размазал сажу, осевшую на щеках и лбу, глянул на пылающий амбар. Дубовая дверь сползла с петель, гулко ударилась о землю, превратилась в огненную груду. Балки вверху обгорели насквозь, с шумом и треском переломились, рухнули, выбросив в небо вместе с густым дымом встревоженный рой искр. Бревенчатые стены заполыхали еще ярче, неукротимее. Людей обдало нестерпимым зноем, удушливым дымом, и они отступили от пожарища, придвинувшись к дороге.
Понуро смотрели крестьяне на дикое буйство пламени и роптали глухо:
— У кого только рука поднялась хлеб губить…
— Кулаки лютостью живут…
— За зерно готовы глотку бедняку перегрызть, звери!
— Ни себе, ни людям…
— Мстят. Запугивают — не трожь, мол, ничего нашего!
— И преже от них житья не было. И теперь нет…
— Хорошо еще — пять мешков вытащили…
— А Кирька-то наш, смотрите, герой! Его кто-то по темени тюкнул, а он как ни в чем не бывало!
— Блаженного Юшку благодарить надобно. Без него хана бы Кирьке! Из огня вынес…
Догорели последние амбарные бревна. Осталось одно лишь чадящее пепелище. Тлеющие угли залили водой из ведер. Головешки прошипели недовольно и угасли.
Спасенные мешки с зерном комбедовцы погрузили на повозку. Дуня сказала возчикам:
— Подгорело зерно-то, с дымком. Не наша вина… Скажите там, в Балакове, полновесный обоз хлебный прибудет вскорости…
Домой Дуня возвращалась вместе с Кирькой Майоровым.
— Стращать нас пытаются богатеи, — сказала она ему. — Пожар учинили. Ну и что? Амбаров пустых теперь много. Найдем, куда зерно ссыпать. Хлеб у нас будет! И много! Мы еще до главной улицы не дошли — до Слободы. Там чуть ли не каждый дом — кулацкий. Вот туда завтра и направимся. И первым делом — к Акиму Вечерину. Тебе, Кирька, придется со мной идти. Голова-то не очень болит?
— Башка у меня железная, — ответил Кирька хвастливо. — От звона, стало быть, очумела, чуть-чуть затуманилась. Но мозги сохранились в целости. Пробить ее невозможно. Одно печалит — без ружьишка остался. Без оружия к Вечерину не подступись…
— Ружье тебе, Майоров, выдадим, — пообещала Дуня и улыбнулась. — Надо ж тебе как-то железную голову оборонить…
В дом Акима Вечерина они торкнулись утром. Приходу председателя комбеда хозяин не удивился — знал, что его дом Калягина не обойдет. А вот на бывшего работника своего Кирьку, который встал у порога с ружьем, взглянул с презрительным недоумением:
— Ишь ты, и червь навозный туда же! Кормил, поил, работу ему давал, а он — извольте видеть! — с берданкой заявился хозяина благодарить… А ну, марш из моего дома! Уяснил? Знай, сверчок, свой шесток, не лезь, куда не просят!
— А мы после злодейского пожара без приглашений, Аким Андрияныч, обходимся, — не растерялся Кирька и стукнул ружейным прикладом по половице. — Меня новая власть прислала, чтобы я, стало быть, посмотрел, сколь много всякого добра из батрацкого пота, из кровушки нашей выжато. Мне-то уж доподлинно известно — вы в этом деле с лихвой постарались. Вот и придется, стало быть, все лишки народу под расписку возвернуть. За тем и пожаловали мы с Дуняшей Калягиной.
— А этого не хочешь?
— Кукиш при себе оставь. Не боюсь. — Кирька ружьем осторожно отвел от своего лица хозяйский кулак. — Теперича, Аким Андрияныч, не вы, а мы, люд общинный, в селе распоряжаемся. Так беднота порешила. И, стало быть, вам непременно меня, представителя власти, слухаться надобно. Иначе дело сурьезный оборот примет.
И Кирька еще раз двинул прикладом по полу, сердито глянул на божницу в углу кухни. Хотел перекреститься, но раздумал. Задержал свои корявые, почернелые пальцы на кончике бороды, поскреб подбородок.
Дуня распахнула дверь, кивнула в сторону темных сеней:
— Веди, Аким Андрияныч, в амбар. Будем хлеб учитывать.
— И не подумаю, — отрезал Вечерин. — Все, чем владею, все мое! Довольно и того, что у других состоятельных мужиков поотнимали, антихристы! Правильно вас бог пожаром-то покарал. Не хватайте чужого! Отрубов нас лишили, а теперь еще и дармовым хлебом решили разговеться. Нету такого закона, чтобы хозяев без пропитания оставлять.
— Не беспокойся. Часть хлеба семье оставишь, чтобы до новины с гаком хватило. А все остальное — бедняцкому комитету для Советской власти продашь.
— Чужим хлебом, Дунька, словно своим распоряжаешься. Да это же открытый грабеж! Сказал, ни зернышка не получишь — и баста! Уяснила? Мое слово твердое.
— Сам не отдашь — силком возьмем, — невозмутимо ответила Дуня и, шагнув в сени, позвала Кирьку. — Идем сюда. Проверим чулан…
Вечерин локтем оттолкнул Кирьку и, опередив его, выскочил за дверь. Встав у входа, схватил с лавки гирю и над головой поднял:
— Не подпущу!
Дуня остановилась. Кирька с порога ружьем уставился в Вечерина, спросил с готовностью:
— Пальнуть в него? Хоть и голова у меня треснутая, но я нонче храбрый. Только скажи — и бабахну. Не испужаюсь. Враг он нашему делу. Явный враг. Такого, стало быть, и пристрелить не грех. Отплачу за все мытарство…
Дуня сказала спокойно:
— Опусти ружье, Майоров. — И обернулась к Венерину. — И тебе, Аким Андрияныч, совет дам — не кипятись понапрасну. Все одно по-нашему выйдет. Ноне зерно не продашь, завтра заберем. Да еще вдобавок контрибуцию наложим как на саботажника, реквизируем и скотину твою, и инвентарь сельхозный. Не мне тебе об этом говорить, сам грамотный и знаешь, какой закон о кулаках вышел… Так что подумай хорошенько, остуди свой пыл. И чтоб к утру весь излишний запас хлебный наготове был. Явимся с подводами. А утаить попытаешься — щепотки ржаной тебе не оставим, подчистую амбар опорожним… Так и знай… Пошли, Майоров! Пусть он до утра поразмыслит. Утро вечера мудренее…
— Мудрецы лапотные, — раздраженно буркнул Вечерин и поставил гирю в угол сеней. — Глядите, кабы не перемудрить вам. Мозги набок вылезут.
Кирька, услышав эти слова, задвигал затвором ружья на крыльце:
— Никак, снова нас пужать задумал… Да я ему покажу, как нас стращать, накажу за башку мою оглоушенную…
— Оставь его, Майоров! Неизвестно еще, кто тебя ударил… Ну, а Вечерин к завтрашнему дню, пожалуй, остынет. Тогда и потолкуем с ним по-мирному. От закона ему не убежать…
Дуня с Кирькой направились вдоль Иргизного яра к Гришке Заякину. Во дворе бывшего старосты было людно. Комбедовцы выволакивали из амбара мешки с мукой, складывали их в фургон, который доверху был наполнен зерном. Оказалось, что перед этим Дунины помощники побывали еще у двух кулаков — благовидного хозяина старообрядческой молельни Степана Агеева и скупщика скота, расторопного и разгульного Моисея Филиппова — и вернулись не с пустыми руками, хотя и пришлось повозиться крепко, чуть до драки дело не дошло. Заякин тоже встретил комбедовцев в штыки, ни за что не хотел отдавать ключ от амбара. Пришлось ломать дубовую дверь кувалдой. И не напрасно — вон какие богатства обнаружились у запасливого земского старосты! Сам он куда-то сбежал и больше на глаза не показывался. Оно и к лучшему, довольно-таки быстро, за каких-нибудь полчаса, управились, парный фургон, словно сеном, выше краев наполнили мешками с хлебом. Есть с чем на новый ссыпной пункт, в пустующий амбар за селом, возвращаться. Лошади натужно тянули отяжелевший фургон по Слободской улице. Комбедовцы брели следом, дымили самокрутками.
