— Кто вы такие? — спокойно спросил поэт непрошенных гостей.

— Приказ синьора Ристы, — коротко ответил один из гвардейцев, он схватил Луиджи Грото за руку и повел за собой.

— Видите ли, господа, — все так же невозмутимо сказал поэт, — я слеп, но способен передвигаться самостоятельно. Идите впереди, а я пойду за вами и буду ориентироваться по позвякиванию вашего оружия.

Пройдя немного, он заговорил вновь:

— Вы можете не сообщать мне, господа, куда мы направляемся. Я только что слышал звон Сан-Джакомо-ди-Риальто и догадываюсь, что мы идем во Дворец дожей. А поскольку я знаю, что в столь поздний час Зал Авогариа и Зал военно-морских инспекторов закрыты, то делаю вывод, что вы ведете меня на четвертый этаж, где размещаются органы, заботящиеся о государственной безопасности, а они, как я понимаю, не спят ни днем, ни ночью.

Несколько минут спустя Луиджи Грото, ощутив под ногами плитки, которыми вымощен внутренний двор Дворца дожей, радостно отметил про себя, что не ошибся.

«А вот и Лестница гигантов, — подумал он, когда его рука, оторвавшись от перил, нащупала цоколь статуи Нептуна… А это Золотая лестница, что ведет на верхние этажи».

Внезапно гвардейцы остановились, открыли какую-то дверь и втолкнули арестованного внутрь. Оставшись один, Луиджи некоторое время стоял не двигаясь, потом вытянул руки перед собой и медленно пошел вперед.

— Идите, не бойтесь, синьор Грото, стол прямо перед вами, посреди комнаты.

Судя по звучанию голоса, помещение было большое. Поэт шел осторожно; наконец он отыскал стул и сел.

— Давно я не был в этом дворце, — заговорил он. — Скажите, в каком зале я нахожусь? Не могу понять, то ли в Зале с потайной дверью, то ли в Зале инквизиторов?

— Вы находитесь в зале, где обвиняемые очень редко задают вопросы.

— Ну раз так, то будьте любезны сказать хотя бы, кто вы и в чем меня обвиняют.

— Пожалуйста, я могу вам назвать мое имя — Франческо Риста. Вы, разумеется, понимаете, какой властью я наделен, и потому станете со мной сотрудничать. Я хочу услышать от вас то, что сообщил вам Якопо Робусти о хартии Ордена миссионеров льва, в которой говорится, если мои сведения верны, о местонахождении некоего сокровища, добытого в Четвертом крестовом походе.

— В последний раз, когда мой друг Якопо приходил ко мне, мы говорили о его картинах и о работах Тициана и Веронезе. Я не помню, чтобы речь шла о чем-либо еще, хотя, видите ли, временами память мне изменяет…

— Меня совершенно не интересует ваша память, и я подозревал, что вы заведете подобные речи. А посему думаю, что пребывание в комнате, скажем… меньше этой и не такой уютной, заставит вас рассказать мне больше того, что я услышал.

— С вашей стороны весьма любезно оказывать мне гостеприимство в самом прекрасном дворце Венеции, — ответил поэт. Его, казалось, ничуть не огорчала ситуация, в которой он находился.

— Что касается вашего местопребывания, — холодно продолжал Франческо Риста, желая отбить у арестованного охоту иронизировать, — то я хотел сначала поместить вас в Поцци[7] на первом этаже дворца — там камеры узкие, темные и влажные, но потом передумал и решил отправить вас в Пьомби[8] — они такие же узкие, но расположены под самой крышей, так что жара, которая бывает там в августе, а сейчас как раз август, быстро заставит вас заговорить.

Сыщик направился к двери и отдал распоряжения. Гвардейцы, которые привели поэта, подошли к нему и схватили под руки. Он очутился в длинном узком коридоре, а спустя несколько минут был с силой брошен на пол; позади раздался глухой скрежет затворяющейся двери, послышались удаляющиеся шаги гвардейцев. Потом все стихло, только временами в резном карнизе Дворца дожей слегка посвистывал морской ветер.

Сколько времени он уже здесь? Луиджи показалось, что он спал; интересно, который теперь час? Не имея ориентиров, ему трудно было отличить сон от яви. Сейчас день или ночь? Ни малейшего представления. Однако усиливающаяся жара наводит на мысль, что за стенами его камеры встает солнце и постепенно накаляет крышу Дворца дожей. Скоро станет невыносимо. Он уже весь в поту, в пересохшем горле жжет. Он машет перед лицом полами рубашки, пытаясь хоть как-то охладиться, но напрасно, он только теряет силы. Вдруг он услышал шаги. Натренированное ухо подсказывало, что идут двое. Остановились возле его камеры. Позвякивание ключей сменилось глухим скрежетом открывающейся двери.

— Вот, это здесь, — произнес властный голос, впуская посетителя. — Помните, что Франческо Риста дал вам только один час.

— Это я, — тотчас сказал Якопо Робусти, увидев старого друга. Тот сидел на полу, привалившись спиной к стене. — Все это из-за меня, я, как только узнал, что тебя арестовали и держат во Дворце дожей, да еще в Пьомби, сразу помчался сюда. Ты не волнуйся, я все сделаю, чтобы тебя вызволить.

— Как же тебе это удастся, Якопо? Чтобы выйти из этой камеры, я должен говорить, а чтобы говорить, я должен знать. А я ничего не знаю о тайне, которую ты нащупал в Сан-Рокко, да и не хочу знать, стало быть, мне путь отсюда закрыт.

— Поэтому я и пришел: я хочу рассказать тебе все, что знаю о местонахождении хартии Ордена миссионеров льва. Как только я уйду, ты позовешь Франческо Ристу и все ему расскажешь. Если он человек слова, он сразу тебя отпустит.

— Ошибаешься, Якопо, ох, как ты ошибаешься, — медленно отвечал Луиджи. — Если я заговорю, орден рано или поздно узнает об этом и твоя жизнь окажется в опасности. Не надо мне ничего говорить, и оставь меня в этой камере. Ведь я слепец и страдаю здесь не больше, чем в любом другом месте: для меня везде тьма. А стоит чуть-чуть напрячь фантазию — и вот я уже в самой роскошной комнате Венеции. Да и что со мной случится? Ну стану бледным через несколько недель, но когда ты будешь писать мой портрет, тебе не составит труда придать моему лицу красок.

— Ты слеп, Луиджи, но не глух, и ты услышишь то, что я тебе расскажу, хочешь ты этого или нет. А тогда сам решай, говорить ли тебе или хранить молчание. Так вот, все началось в апреле 1564 года. Скуоле Сан-Рокко нужен был живописец, и некоторые члены братства, тайно состоящие в Ордене миссионеров льва, решили, что отдадут предпочтение венецианцу. Я оказался самым подходящим. Первый заказ, который мне предстояло выполнить, я получил благодаря хлопотам смотрителя Скуолы, который на самом деле служитель ордена. Мне даже не пришлось предварительно грунтовать полотно — все уже было кем-то сделано заранее. Однако, когда я начал писать, я ощутил под кистью какие-то странные выпуклости. Мне стало любопытно, и я слегка соскреб грунтовку. И увидел, что полотно, которое мне дали, сплошь покрыто золотыми нитями, они образовывали слова и фразы. Я не стал доискиваться дальше, сделал то, что надлежало сделать живописцу, и никому никогда об этом не говорил. Это самое полотно и сегодня находится в Зале Альберго Скуолы, оно прикреплено к потолку, и никто никогда не сможет прочитать, что там вышито золотой нитью, если только не соскоблит нанесенные мной краски.

В этом месте Якопо, уже начавший страдать из-за жары, прервал свой рассказ и вытер платком лицо, на котором выступили капли пота, потом медленно направился к двери камеры, чтобы через узкое окошко вдохнуть немного воздуха.

— Только после того как я случайно услышал, о чем шла речь на собрании членов Ордена миссионеров льва, я понял, что на полотне, которое я расписывал, и спрятана хартия. А уже благодаря тебе я понял, что в этой самой хартии должно быть записано, кроме правил и задач ордена, местонахождение сокровища, то есть трех гвоздей из Креста, на котором был распят Иисус Христос. Вот о чем ты должен рассказать, чтобы вернуть себе свободу. Это все, больше мне нечего добавить. Теперь твоя судьба в твоих руках.

Якопо принялся барабанить кулаком в дверь, зовя стражника. Выйдя из камеры, он поскорее покинул дворец. Лицо его раскраснелось от жары, а душу переполняла горечь и глухая злоба на тайную полицию и ее агента Франческо Ристу.