Идеи великого якобинца не были осуществлены им на практике. Свободы слова не было ни при Робеспьере, ни при Наполеоне, ни во время Реставрации. Но время шло вперед и делало свое дело.
Революции во Франции и в других европейских странах, развитие парламентаризма, расширение юридических прав и свобод – все это не могло не отразиться и на судьбе цензуры. После июльской революции 1830 года во Франции конституционной хартией было провозглашено, что «цензура никогда не сможет быть восстановлена». И действительно, предварительная цензура во Франции никогда более не учреждалась. Однако законы о карательной цензуре были установлены довольно строгие, и печать подвергалась заметным преследованиям.
К началу XX века в ведущих западных странах предварительная цензура прекратила свое существование. Либерализация законов, введение демократических конституций сделали практически излишним и применение карательной цензуры. Судебные преследования печати по политическим мотивам теперь крайне редки, если вообще существуют. Прекрасную характеристику зарубежных взглядов на свободу выражения общественного мнения дал еще Чернышевский в статье «Французские законы по делам книгопечатания».
«Система, господствующая в Англии, Швейцарии и в Северо-Американских Штатах, утверждается на том общем принципе, что делам книгопечатания не придается никакого специального значения или исключительного положения: закон и правительство не делают никакой существенной разницы между этими и другими подобными делами, подлежащими только действию общих законов. Так, во-первых, типографская сторона книгопечатания ставится в одно положение со всеми обыкновенными фабричными производствами или мастерствами. Если не нужно никакого особенного разрешения, чтобы основать столярное или токарное заведение, суконную фабрику или свечной завод, то не требуется никакого разрешения и на заведение типографии. Ее может открыть всякий, у кого есть охота и средства. – Точно так же, если суконный фабрикант или шляпный мастер волен выставлять или не выставлять свое имя на изделии, то и типографщик волен печатать книги с обозначением или без обозначения своего имени на них….
…Точно так же нет особенных законов и наказаний для книгопродавцев… Как без всякого разрешения открывается чайный магазин или мелочная лавочка, точно так же и книжная лавка.
Что касается писателей, сотрудников, редакторов, собственников статей, газет, журналов и книг, они также считаются обыкновенными людьми, вовсе не заслуживающими такого великого внимания со стороны законодательства и администрации, чтобы обращаться с ними по каким-нибудь особенным правилам, чем с другими людьми. Как и всякие другие люди, они могут совершать действия, противные закону… Например, человек может оклеветать или обесславить какое-нибудь лицо разными способами, распуская исподтишка изустные слухи, или…рассылая письма; если есть закон, достаточный для наказания клеветы, для уменьшения охоты к ней, для восстановления чести оклеветанного лица во всех этих случаях, – то считается, что этот закон достаточен для достижения той же цели и при совершении клеветы посредством печати».
Чернышевский дал эту картину полной свободы зарубежной печати более ста лет назад. С тех пор юридическая свобода печати достигла своего возможного предела. Ни в одной западноевропейской стране нет предварительной цензуры. Пятая статья конституции запрещает цензуру в ФРГ. В США вообще нет особых законов о печати, так как первая поправка к Конституции запрещает Конгрессу принимать какие-либо законы, ограничивающие свободу печати и слова. Цензура кино (весьма слабая) в США иногда имеет место, поскольку Верховный Суд определил кинематограф как средство времяпрепровождения, а не выражения общественного мнения. В некоторых случаях теле- и кинокомпании принимают соглашения о самоцензуре – главным образом, по нравственно-этическим вопросам (секс, насилие и пр.). Ряд влиятельных организаций занимается цензурой школ и учебников. Обязательной силы их решения не имеют.
Разумеется, политическая и юридическая свобода зарубежной печати не исключает ее экономической несвободы и возможности идеологического давления государства и правящего класса. В остроумном рассказе одного американского писателя говорится о племени ляп-ляп, в котором все важные вопросы решались демократическим путем: при голосовании полагалось трубить в золотые трубы, и принималось то предложение, в чью пользу трубы пели громче всего. Поскольку золотые трубы были лишь у трех-четырех самых богатых людей племени, только они практически и вершили дела. Издательства, газеты и журналы тоже принадлежат богатым людям, и поэтому класс, который господствует в экономике, господствует и в печати. И, тем не менее, его господство не монопольно, не абсолютно и не однородно. Свобода печати предоставляет возможность иметь свободу высказывания любых политических партий, религиозных и политических групп, отдельных лиц. Ни один писатель и журналист не свободен от общества. Однако эта несвобода оставляет широчайшие возможности для отражения широкого спектра общественного мнения без угрозы административных и юридических преследований. И если говорить о собственно цензуре за рубежом, то писать больше по этому предмету совершенно нечего.
Поэтому оставим эту неблагодарную тему и обратимся к русской цензуре – родной, до боли знакомой, воспетой многими нашими писателями и поэтами от Пушкина до Евтушенко, на каждом из которых она оставила рваные шрамы. («О, варвар! Кто из нас, владельцев русской лиры, не проклинал твоей губительной секиры?» – писал в «Послании к цензору» Пушкин).
Ведь всякое общественное установление принадлежит не только данному строю; оно принадлежит и народу. И цензура советская была продолжением цензуры русской. Между ними больше общего, чем разного – мы еще десятки раз получим возможность в этом убедиться. Вот почему, если мы хотим дойти до оснований, до корней, до сердцевины, изучение русской цензуры нельзя начинать с середины – с 1917 года. Начинать можно только сначала.
О русской цензуре можно писать целые тома – и они уже написаны. Поскольку наша основная тема – советские десятилетия, то мы не станем пересказывать уже известное и пронесемся по истории царской цензуры галопом. И лишь потом, после 1917 года, мы слезем с коня и дальше пойдем пешком, шаг за шагом исследуя этот мало изученный край, где встречаются в противоборстве общество и государство.
Печатный станок, с момента его появления на Руси в 1563 году, находился в руках духовенства и оставался там до Петровских реформ. 2 января 1703 года вышла первая русская газета. Так было положено начало отечественной печати. Первые «Ведомости» печатались ничтожным тиражом (1000 экземпляров), но все равно не находили покупателей. В 1752 году на складах накопилось 11 тысяч экземпляров газет («курантов»), выпущенных в разные годы. Велено было брать их на обертки и продавать на бумажные мельницы. «Рассуждение» сподвижника Петра – Шафирова – о войне со шведами было отпечатано тиражом двадцать тысяч экземпляров, а продано всего пятьдесят. Таким образом, первое столетие с момента своего официального возникновения русская печать еще практически не существовала как средство выражения общественного мнения. Не было еще и литературы – были лишь отдельные писатели, до того немногочисленные, что их можно было пересчитать по пальцам. Поэтому и появление официальной регулярной цензуры отстало в России почти на сто лет от формального зарождения печати. В ней просто не было нужды.
В 1771 году в России возникла первая «вольная» (т. е. не казенная, не государственная) типография, принадлежавшая немцам. В 1776 году им было дано право печатать русские книги (до этого там печатались только немецкие). 15 января 1783 года последовал именной указ Екатерины 11 о «вольных типографиях»:
«Всемилостивейше повелеваем типографии для печатания книг не различать от прочих фабрик и рукоделий, и вследствие того повелеваем, как в обеих столицах наших, так и во всех городах Империи нашей, каждому по своей воле заводить типографии, не требуя ни от кого дозволения…»
