Отца стало затягивать, засасывать нечто дьявольское. И, видимо, обманывая самого себя, он обретал что-то вроде иллюзии своего могущества, ему мерещилось, что он может кого-то "прикрыть и спасти от них". Но годы шли, и его игра с ними стала постепенно превращаться в нечто другое. Страх исчезал, он больше их не боялся, он был с ними рядом. А еще позже я услышала (и своим ушам не поверила), что они стали другими, умными, образованными, способными многое понять. Но - "не все простить", захотелось мне прибавить в ответ. Наши разговоры перестали быть откровенными, часто принимали тяжелый оборот, и отец относился ко мне все с большей настороженностью, побаивался моей прямоты.
* * *
В 1964 году я поступила в Театральный институт на декоративно-постановочное отделение. Во главе этого факультета стоял в то время Николай Павлович Акимов.
Обстановка на факультете была особенной. Николай Павлович сумел найти таких педагогов, которые создали непохожую ни на что атмосферу. Акимов отбирал из абитуриентов юношей и девушек талантливых, что называется, индивидуумов. Слава о Николае Павловиче как о личности незаурядной, о его театре, актерах, постановках шла тогда по всей стране. Я не думала, что смогу попасть на его факультет, но он меня выделил, похвалил и зачислил.
Учиться было интересно. Николай Павлович появлялся у нас на факультете нечасто, но когда приходил, для всех наступал праздник. Мы могли хоть каждый день посещать его Театр Комедии, бывать на репетициях, просмотрах. У нас была возможность наблюдать, как воплощаются рисунки, эскизы для спектаклей сначала в театральный макет (которым занимался талантливый мастер-самоучка Соллогуб), а затем и на сцене в декорации. Кажется, Акимов и Соллогуба выпестовал, с юношеских лет он при театре вырос, был таким своеобразным мастером на все руки.
Еще учась в институте, я начала исподволь помогать отцу в его графиче-ских работах. Начиная с конца пятидесятых отец много работал в детской книге.
Помню его рисунки к книгам Генриха Сапгира, Льва Мочалова, Евгения Рейна, Михаила Дудина.
Почти все будущие "инакомыслящие от поэзии и от живописи" зарабатывали себе на жизнь невинной детской тематикой.
Среди них были прекрасные писатели и художники детской темы, те, кто не хотел больше рисовать портреты вождей, писать помпезных колхозников и рабочих. Что говорить, были мастера кисти и пера, которые делали это вполне цинично, ради званий, заказов и мастерских. В ту пору оставались еще и настоящие "правоверные", которые "верили и вполне разделяли". (Трудно только разделить эту породу сиамских близнецов на хороших и плохих.)
Детская книга стала "убежищем" для многих - Май Митурич, Борис и Сергей Алимовы, Иван Бруни, Пивоваров, Токмаковы, Маврина, братья Трауготы, В. Стацинский, Васнецов, Канашевич... список длинен. Все они сумели преломиться, но не пресмыкаться, это было своеобразным спасением души и совести. Детская тема, сказка, широка и фантастична, здесь может быть и зеленое облако, и причудливый персонаж, и говорить они могут на совсем другом языке (вспомним Хармса). Художники старались идти новыми путями, преодолевая косность, и медленно, но верно совершали маленькую революцию в умах зрителей и издателей. Это был тяжелый путь: старая гвардия ветеранов сухой "кисти" не сдавалась, на художественных советах иногда происходили настоящие баталии.
Изоляция от внешнего мира подталкивала художников к открытию "новых дверей", и неважно, что иногда это было "выдумыванием велосипеда". Для всех, кто пускался в эксперимент (а другого слова не подобрать) с новой формой, наступили радостные и долгожданные времена. Возвращались имена русского авангарда двадцатых-тридцатых годов. Будто заново рождались Наталия Гончарова, Михаил Ларионов, Бурлюк, Родченко... Натан Альтман смог выставить свои работы в ЛОСХе - это было событием! Если очень захотеть, то можно было у букинистов купить Сальватора Дали, Пикассо, Магритта. Стоило дорого, но в то время люди не жалели на это денег.
В начале шестидесятых мы с отцом часто ходили в Публичную библиотеку, в Отдел редкой книги, где смотрели редчайшие образцы рукописных книг с миниатюрами французских и английских мастеров XVI-XVIII веков. У отца был дар учителя-наставника, ему было интересно самому наглядно показать с кистью и карандашом, как нужно рисовать, открыть секреты акварели или композиции. Мне всегда казалось, что им двигало, с одной стороны, большое любопытство, а с другой - некий страх остановиться на достигнутом. Я была благодарной и увлеченной ученицей. В течение десяти лет мы работали вместе, наши рабочие столы стояли рядом, мысли и идеи чувствовались и разделялись с полуслова. За эти годы в книжной графике мы завоевали известность, наши книги для детей издавались в Москве, Ленинграде и Киеве, а потом многие из них были переизданы почти во всех европейских странах.
Мы подолгу жили у наших друзей Порай-Кошицев на даче в Комарово, в так называемом академическом поселке. Это был один из самых счастливых периодов в моей жизни. Комаровская братия была разнообразная: поэты, художники, физики, музыканты... Много выпито, а сколько переговорено - это были наши "университеты", которые нас во многом сформировали, научили быть свободными. От тех лет у меня остался один друг - Катюша И.
Отец был всегда в центре, он был прекрасным рассказчиком, заводилой, танцором буги-вуги и твиста, пел под гитару, молодежь его обожала. Как могла уживаться в душе отца эта дисгармония: с одной стороны, доброта и благородство, а с другой... Чем больше времени проходило, тем явственнее перевешивало другое.
Моя первая любовь пришлась на 1962 год, и случилось это в Комарово. Нас познакомил Алеша Порай-Кошиц, привел меня к нему на дачу, в его "сторожку-мастерскую". С первой секунды нашей встречи я поняла, что люблю этого человека; состояние своей смятенной души и частые удары сердца я помню до сих пор. Это была любовь с первого взгляда, и описание ее мало кого удивит.
Борис Власов был талантливый художник, умный, образованный, веселый, очень застенчивый и как две капли воды похож на актера Пола Ньюмана. У Бориса были совершенно особенные голубые глаза, в них тлело сочетание кротости и безысходности. Наверное, он знал, что нравится женщинам, но совершенно не подозревал, что в него могла влюбиться почти девочка. В тот момент он был женат, окружен славой и поклонницами. Моя любовь была безнадежно несчастной по многим обстоятельствам: сама я была очень молода, скромна, неопытна, он был старше меня на тринадцать лет, у него была властная мама Т. В. Шишмарева, жена-актриса. А у меня был мой папа, который старался всячески мной манипулировать. Так что взаимность, возникшая между нами, была обречена тянуться годами, со взлетами и падениями, муками и слезами, но все закончилось: я просто не выдержала постоянной битвы семейных кланов. Прошло с тех пор много лет, наши встречи стали случайными, где-то в гостях, на концертах, на выставках... И как-то на лестнице Союза художников, зная, что я уезжаю надолго (об этом рассказ впереди), он подошел ко мне и сказал: "Я ждал тебя, Ксю... Смотри красоты Парижа внимательно и не очень увлекайся... Но ты ведь вернешься? Мы ведь с тобой увидимся?" Это была наша последняя встреча.
Прошло несколько месяцев, и я получила весть о его внезапной смерти, но тогда я была уже далеко.
ШАЛЬНАЯ ЛЮБОВЬ
1972 год был тяжелым для всей нашей семьи. В декабре, в день моего рождения, накануне Нового Года мои родители развелись, и почти сразу же после этого умерла моя бабушка.
Ей было 85 лет, аритмия, давление, но до самого последнего дня она одевалась утром, причесывалась и садилась к роялю для занятий с учениками.
В последнее время бабушка тяжело переживала перемены, происходящие с моим отцом (ее Гуленькой). Дело в том, что отец влюбился! Бывали у него и раньше увлечения, но здесь случилось нечто непредвиденное даже им самим. Предмет его переживаний жил в глухой новгородской деревне и преподавал в сельской школе историю и географию. Звали ее Люся. Крашеная блондинка, шиньон, прическа "бабетта". Зеленые узкие глаза, темные густые брови, светлая веснушчатая кожа... От нее всегда сильно попахивало луковичным потом. При этом она употребляла духи с резким запахом гвоздики, шлейф всей этой смеси оставался далеко за ней. С Люсей меня познакомил отец. Жили мы тогда всей семьей в деревне, где в очередной раз отец намеревался купить или построить большой дом. Было жаркое лето, помнится, я сидела на крылечке и что-то рисовала, а тут увидела отца в сопровождении коренастой, крепко сбитой молодой женщины.
