Наши разговоры кончались бурно и не всегда мирно.
Вся процедура стала повторяться: анкеты районного ОВИРа, характеристика с места работы (Ленинградское отделение Союза художников), потом Центральное управление отдела виз и регистраций. Помню, как я волновалась, когда опять шла в Союз художников на партсобрание для утверждения характеристики. Вошла в комнату, все члены группы сидели по периметру, вдоль стен, центр зала был освобожден для очередного "подсудимого". Мне показалось, что до моего появления этот художественный своеобразный парттрибунал бурно обсуждал мой вопрос. Атмосфера была накалена. В выражении лиц и взглядах, которые они исподлобья бросали на меня, у многих сквозила враждебность. В общем, если представить себя на их месте, понятно, что ситуация выходила престранная. Разногласия между художниками разогрели воздух, и недовольное большинство взбунтовалось, но меньшинство в этой "не тройке" было сильнее. Как я поняла, именно им было приказано дать мне положительную характеристику на поездку "замуж в гости"! Опять меня спрашивали, почему жених не может приехать, а я отвечала, что еду "в гости замуж на шесть месяцев", и это не вызывало даже тени улыбки. "А с кем же вы оставляете вашего сына на время отсутствия?" полюбопытствовала одна из художниц. "На свою маму и оформляю опекунство на время моей поездки, жить он будет в квартире, где родился и вырос..." У многих глаза были устремлены в пол, председатель окинул всю братию строгим взглядом и произнес: "Товарищи, пожелаем Ксении Игоревне хорошей поездки и счастливого медового месяца!" За это и проголосовали все единодушно, при одном воздержавшемся.
Свое решение я приняла. Если мне разрешат уехать без Ивана, возвращаться через шесть месяцев я не буду. Постараюсь сделать все возможное, чтобы вытянуть его из СССР. Прекрасно сознавая, что он в этой игре будет главным инструментом нажима на меня, я подумала о получении хоть каких-то подписей от его отца. Я сообщила В., что намереваюсь поехать через несколько месяцев в гости во Францию и возьму с собой Ивана. Просьба подписать такое разрешение вызвала у него бурю возмущения и отказ. Вот, подумала я, началось, неужели они уже успели его научить, как себя вести! Но, поразмыслив, поняла, что пока у них нет оснований мне не верить, еду я на время, мальчик остается заложником, в мое отсутствие он живет с бабушкой. Значит, здесь чисто личный протест. Как при каждом разводе, а наша пара не была исключением, в советском судопроизводстве наличествовала статья о присуждении алиментов и разделе имущества. Денег у него не было, а по всему он должен был мне вернуть сумму за половину машины и ежемесячные долги за сына. Неплохо зная характер В., я написала ему, что отказываюсь от алиментов и не претендую на "авто", если он подпишет мне разрешение на поездку Ивана со мной в гости. Предложение было заманчивым, любовь к железному коню оказалась сильнее, и он написал мне текст заявления. Подпись была, но дата не была проставлена. На это не обратили внимания в жэке, домоуправление заверило мне заявление печатью. В случае моего отъезда письмо я отдам маме. Мой отец ничего не должен знать об этом.
Стоял конец мая, когда раздался телефонный звонок и "николай иванович" попросил меня к телефону:
- Мог бы я с вами увидеться? Мне необходимо обсудить целый ряд вопросов в связи с вашей возможной поездкой. Я буду ждать вас в вестибюле гостиница "Европейская", ровно в восемнадцать часов.
В назначенный день и час я была на месте. Совру, если скажу, что не волновалась, но страха у меня не было, скорее любопытство. "Николай иванович" уже ждал, сухо и сдержанно поздоровался, предложил пройти к лифту. Мы поднялись, сейчас уже не помню, на какой этаж, и пошли по коридорам, застланным красными ковровыми дорожками. Меня поразила безлюдность этой многоэтажной и роскошной гостиницы. Минут десять мы "блуждали", спускались, подымались по лестничкам, с этажа на полуэтаж. На протяжении нашего похода мой сопровождающий молчал, я старалась не нарушать этой тишины. Наконец возник тупик и дверь, "николай иванович" вынул ключ из кармана, открыл, и мы вошли в обычный гостиничный номер.
Комната скорее походила на скучный кабинет, была обставлена уродливым лакированным ширпотребом, шторы на окнах плотно закрыты, в центре огромная двуспальная кровать девственной нетронутости. Необжитость туристами этой комнаты бросалась в глаза.
Он пригласил меня сесть в кресло, зажег настольную лампу, не раздвигая тяжелых штор, хотя на улице было довольно светло, и кинул свой увесистый портфель на кровать. Потом открыл маленький холодильник, и из него появилась бутылка коньяка и блюдо с бутербродами. В голове моей прокрутились банальные кадры кино с приставаниями, и я покосилась на кровать, накрытую красным плюшевым покрывалом.
- Угощайтесь, - нарушил наше молчание "николай иванович", налил коньяк и пододвинул тарелку с бутербродами. - Вы мне вот что расскажите, Ксения Игоревна, видели ли вы когда-нибудь журнал "Континент"?
- Да, и читала несколько номеров, - ответила я, - когда была в Швейцарии.
- Вот видите, а вы утверждали мне, что никогда не разговаривали с Никитой Игоревичем о политике. Он ведь в этом журнальчике печатается... и с друзьями его, борзописцами, вы тоже не встречались? - укоризненно покачал головой "николай иванович".
- Он меня развлекал, мы путешествовали и занимались любовью, а о политике... говорили, но я не понимаю, что вы имеете в виду... - как можно спокойнее ответила я.
- Вы скоро поймете, что я имею в виду, - посмеиваясь, произнес он. - А что вы можете рассказать о его близких друзьях? Он ведь не только с дипломатами общается, хотя в знакомых у него самые известные западные личности. Об истории его выезда из СССР известно даже президентам... письма писались. Но сам он ведет активный образ жизни, и не только переводче-ский. В письмах к вам он об этом не сообщает... - На этой фразе он осекся...
- Я встречала только его коллег переводчиков, несколько друзей Ирины, мы вместе посещали мою тетю Нину, и я бывала в квартире, которую он снимает у своей большой подруги в Ферне-Вольтер... это под Женевой.
- Эта дама из Ферне-Вольтер очень интересная личность, и вообще окружение Никиты Игоревича непростое. Вы ведь знаете, как я интересуюсь эмиграцией, я говорил вам, что семья Кривошеиных знаменитая, много испытавшая... Непонятно нам, на кого работает Никита Игоревич. - Он странно на меня посмотрел.
- Как это - "на кого" он работает?! Вы же знаете, что он работает на международные организации, ЮНЕСКО, ООН, на Министерство иностранных дел, много путешествует...
Я была удивлена. Будто они не знают его места службы, наверняка рядом с ним в переводческих кабинах сидят советские коллеги, и некоторые из них по совместительству пишут доносы в "органы" на таких, как Н.К.
- Да нет же, вы меня не поняли! - раздраженно воскликнул "николай иванович". - ЮНЕСКО здесь ни при чем! На какую разведку он работает, с кем он связан? Вот что нас интересует.
От этих слов у меня закружилась голова. Я могла ожидать чего угодно, только не такого поворота событий.
- Я ничего не знаю об этом, - прямо глядя ему в глаза, сказала я. Мой ответ не понравился, он не поверил мне. Извинившись, что ему нужно отлучиться на десять минут позвонить (телефон был на столе), а главное, принести еще бутербродов, "николай иванович" вышел из номера.
Мысли кипели у меня в голове, нужно было собраться и держаться как можно естественней. Стены комнаты смотрели и слушали, увесистый портфель на плюше кровати будто приглашал меня в него заглянуть, я сняла трубку телефона, мембрана издавала странный звук шумящей воды, отодвинула край шторы и увидела напротив стены Большого зала филармонии... Он вернулся минут через пятнадцать, принес тарелку с жареными пирожками. Будто продолжая прерванный на полуфразе разговор, произнес:
- Ведь ваш жених активно занимается антисоветской деятельностью... а в друзьях у него такие, как Буковский, Кузнецов, Амальрик и Максимов!
