- Что же мне делать? - спрашиваю растерянно.

- Вы мне это приглашение оставьте, я позвоню в центральный ОВИР и посоветуюсь, а вы мне перезвоните через недельку. - По ее ответу мне стало ясно, что направлять ее действия будет не центральный отдел виз и регистраций.

Вернулась домой, позвонила Никите в Париж и пересказала ему, в чем заключаются трудности. Он был удивлен, кажется, самому факту, что его приглашение дошло до меня по почте так быстро. Он растерянно ронял что-то многозначительное, с паузами: "Да?.. Странно... Подождем, что скажут... А как же без Ивана? А будет ли против его отец?.." Мне хотелось ему сказать, что если захотят, то прикажут, пригрозят, и В. подпишет любую бумажку против, вплоть до лишения меня материнства.

Поэтому приходится действовать осторожно, твердо и обдуманно.

Я сама не представляла, как можно поехать без Ивана, и твердо решила, что это будет мое последнее пересечение границы. Вся ситуация может сложиться, как ее замыслили они, а я на подобный шантаж не потяну. По сценарию - "материнское сердце не камень" и к единственному сыну привязано больше, чем к любимой родине, а следовательно, назад меня может вернуть только Иван. Вот он и должен остаться в виде заложника до моего пока добровольного возвращения.

В тот же день я видела отца. Ответ блондинки его не удивил, будто он знал об этом заранее. Я плакала и говорила ему, что без Ивана никуда не поеду. Он начал на меня орать страшным голосом и вдруг сказал:

- Я клянусь тебе, что твой Иван будет с тобой! Но сейчас тебя с ним не отпустят. Решай сама. Подожди, что тебе скажут через неделю в ОВИРе.

- Но как ты не понимаешь, что я не хочу, чтобы Иван оказывался в положении "подсадной утки". Я не хочу иметь его в качестве заложника! рыдала я.

- Глупости, никто так не рассуждает. Ты не понимаешь, сколько тебе предстоит дел в Париже, и Иван тебе будет только помехой! Оформишь брак, вернешься и заберешь своего Ивана, кому он здесь нужен... Никогда не нужно ничего рубить сплеча... Этот вечный твой максимализм, все без нюансов: или белое, или черное...

Отец был взволнован моим настроением и чувствовал, что я многое понимаю из задуманной операции. Ему очень не хотелось, чтобы я резко сказала "нет", а для себя я решила идти до конца и постараться раз и навсегда избавиться от кошмарных манипуляций отца и маячивших за ним "николаев ивановичей".

Через неделю я позвонила в ОВИР, и блондинка мне сказала, что достаточно, если Н. И. Кривошеин пришлет в дополнение к приглашению (недействительному!) телеграмму, где будет сказано, что он приглашает меня "в гости, замуж, на шесть месяцев". Об Иване чтобы не было ни слова!

По этому ответу я поняла, что они отказались от мысли зазывать Н.К. в СССР. Может быть, мой разговор с "николаем ивановичем" и многократные с отцом убедили их, что я стою на своем. Хоть в этом от меня отстали, с радостью думала я. Когда я позвонила моему дорогому Никитушке и сказала о телеграмме, то его эмоциональным отрывочным восклицаниям не было конца. Он понимал, что вопросов задавать не нужно. Телеграмму я получила на следующий день.

- Ну что вы волнуетесь за мальчика. Вы будете ездить туда, сюда. Заключите брак и вернетесь. Не обязательно вам сидеть в этой Франции шесть месяцев. А потом и с Иваном поедете, только его отец должен будет дать разрешение... - не забыла напомнить мне "овирная" блондинка. Меня удивила логика и простота ее рассуждений, будто подобные ситуации она встречала и разрешала в каждый свой рабочий прием посетителей. Ее непринужденная манера держаться со мной выходила из рамок обычной, то есть стервозно-агрессивной. Но как ни была она профессионально вышколена, женское любопытство взяло верх:

- А что же он сам-то сюда не приедет? Ведь проще бы было... - но тут сама, как бы испугавшись, что зашла далеко в своих вопросах, осеклась.

"Каждый сверчок знай свой шесток" - к кому и почему я еду "замуж", знать ей не положено. Но история настолько необыкновенная в ее практике! Кто же он, этот НК=NK, что невесту к нему посылают?

- Работа у него такая, тяжелая, ответственная... все время ездит из страны в страну. Да и родителей не может оставить надолго, - объяснила я ей совершенно заученно.

Но не поверила она ни одному моему слову. В ее глазах я прочла страх, растерянность и раболепие перед начальством - если что не положено ей знать, то так и надо.

- Ах, он дипломат! Так бы и сказали, тогда все понятно, - с облегчением заключила она, выдала мне анкеты, и на этом мы с ней расстались.

Куда меня несло, я с трудом понимала. Возникло чувство, что сама судьба уже управляет ситуацией, которая мне неподвластна. Зачем и почему я решилась на столь страшный шаг, как поездка без Ивана, в неизвестность? И что скажет на все происходящее Н.К., когда я его увижу? Ведь по телефону и в письмах я не могла рассказать подробности сетей, которые расставляются вокруг нас. Мне так хотелось соединиться с Никитой, вытащить Ивана из СССР, навсегда избавиться от отца, страшных гэбэшных теней и начать жизнь с нуля.

Машина времени из стали, но руки в бархате велюра.

Быстрее всех она бежала, настигла и уже подмяла.

Костяшки треснули,

душа ушла не в пятки,

и испарилась, как могла, спасая память без оглядки.

А что мне делать без тебя?

Ведь я лелеяла, любила

И думала, что навсегда то равновесие лекала подвешено посередине,

не отклониться...

Но настало, с приходом стали, лязга, брызг и отклонение магнита.

Оно случилось в перевес всему, о чем мечталось летом,

зимой забылось,

и настигло.

Машина времени без стука, на лапках в бархате вошла

и обняла тебя любя.

ГОСТИНИЦА

Отец был человеком чутким и проницательным. Он был талантливым художником, мыслящим человеком, читал Гете и Байрона в оригиналах, был большим поклонником Запада, прогрессивным человеком, но с навязчивыми идеями поиска "русского бога" и особого предназначения России. Он все больше замыкался, совершенно изолировался в Парголово, и мне казалось, что пустота, образовавшаяся вокруг него, была искусственной. Старые друзья его избегали, новых я не встречала, Ирина перестала ему писать, с дочерью Дуней связи никакой, единственное, что оставалось, - это живопись. Идеи, бродившие в его голове, приводили к бурным и не всегда последовательным размышлениям вслух. Он любил со мной спорить, я, пожалуй, стала его единственным слушателем и собеседником при наших редких встречах.

Из его рассуждений выходило, что ярлыки "Империя Зла" и "колонии-сателлиты" изобретены и приклеены нам злонамеренно. Никаких оснований у Запада на то нет. Что сбежать и процветать "за бугром" в трудные времена всегда удобно и выгодно. Американская пропаганда с антисоветизма переключилась на русофобию.

"Они с чем и с кем борются?! - восклицал отец. - С советской властью или с русским народом? Для Бжезинского, я думаю, сомнений нет, конечно с народом. Замечала ли ты, что стреляющий по всаднику стреляет также и по лошади. Этот "тонкий" момент выводит из круга моих симпатий большое число стреляющих. Все эти изменники, а особенно разведчики-перебежчики, оправдываются, что боролись против КГБ. Отлично. А кому они присягали?! И кому они приносят вред? Конечно, не КГБ, который уже не тот, что в прежние годы, люди другие, умнее, образованнее... Нет, они приносят вред прежде всего русскому народу. А мы, русские, должны иметь свое государство и устраивать его сами, не привлекая для этого врагов. Ведь привлечение печенегов к династическим разборкам и в десятом веке было предательством. Я хочу быть патриотом своей страны, будущей России, но мне мешают. Нам мешают! К вопросу о патриотизме и государстве имеет прямое отношение одно стихотворение Киплинга. К сожалению, никак не найду его, чтобы тебе его прочитать, Ксюша... В чем там смысл: гребец, прикованный к галере, гордится подвигами, совершенными галерой. Вот и я горжусь своей Россией будущего и прошедшего. Мы все в этой лодке, но есть люди, которые от страха кидаются за борт... Надеюсь, что ты никогда не решишься на столь самоубийственный поступок! Все это - испытания, выпавшие на долю русских, праведные испытания".