В том году была ранняя весна, тепло, начинались белые ночи со своей бессонницей, и однажды к нам напросился на ужин отец. К середине вечера он повеселел, к нему вернулись его прежний светский лоск, обаяние, и он с увлечением стал рассказывать о своей жизни в Женеве. Ближе к полуночи, напившись чаю, он предложил мне проводить его до такси. Пахло черемухой, и по набережной Невы, в окружении гуляющей молодежи, мы шли все тем же знакомым маршрутом, через Дворцовую набережную к Марсову полю. Папа говорил о своей тетушке, о том, как она похожа на его покойную мать (мою бабушку), что с ней он мог обсуждать те тонкие и глубокие философски-отвлеченные темы, которых он никогда не касался со своей матерью. И вдруг он резко замолчал. Предчувствие мне подсказало, что сейчас последует нечто важное, сердце защемило. Конечно, вся наша прогулка была задумана им не для сентиментальных рассказов о его обожаемой Ниночке.

- Ты что думаешь, я вернулся из-за тебя, твоей мамы или из-за Дуни? Ничего подобного, я смог бы пережить разлуку с близкими мне людьми. Я много думал об этом и хотел остаться... мне предлагали швейцарцы. У меня была одна ночь, за которую я решил все, страшная ночь, потому что я вспомнил свою жизнь и взвесил на весах все, что теряю и что приобретаю. Знаешь, я ведь совершенно свободно владею немецким, поэтому мог общаться не только с русской эмиграцией в Женеве. Но они там другие, уже не такие русские, как мы, и о нас у них странные представления. Но я помню таких русских, они еще оставались в двадцатые годы, их Сталин выкорчевал.

Отец говорил тихим, спокойным голосом, видно было, что он много думал о своем решении и далось оно ему с большим трудом.

- Папа, но скажи мне, если бы ты остался, решение принимал бы сам, без давления какого-либо?

Мой наивно-провокационный вопрос отец оставил без ответа.

- Я понял, что не смогу без России, ты не думай, что это пафос, ты еще слишком молода, в эмиграции я бы не выжил. Хотя там я познакомился с интереснейшими людьми, на меня нахлынули воспоминания детства, когда в наш дом ходила еще "та интеллигенция". Я никогда не думал, что это вызовет в моей душе такой покой. Мне было с теми русскими так близко по сердцу, но я уже стар, чтобы начинать жизнь сначала. Ты помнишь актера Юла Бриннера? Мы еще ходили все втроем, ты, Алешка и я, пять раз смотреть "Великолепную семерку". Представь себе, я познакомился с его двоюродной сестрой. Она скульптор, ювелир, сейчас живет в Женеве, хотя всю молодость, двадцать пять лет после эмиграции, провела в Америке. Мы с ней очень подружились. Сколько интересного я от нее узнал, ведь у всей семьи Бриннеров интереснейшая судьба. Ее отец был консул. Они бежали из Владивостока, потом период харбинской эмиграции, в Сан-Франциско у нее был свой магазин-ателье, а сейчас она живет в Швейцарии, много работает и выставляется. С Юлом они больше чем двоюродные, у них дружба, и когда он не занят Голливудом и бродвейскими спектаклями, приезжает к сестре в Женеву. Знаешь, он здорово поет, я слышал пластинку цыганских песен в его исполнении вместе с Алешей Дмитриевичем.

Вся меланхолия с отца сошла, он преобразился, помолодел, говорил увлеченно, в подобном состоянии я не видела его лет пятнадцать.

Я смотрела на него, и моему удивлению не было предела: воспоминания о той жизни возвращали отца к нежности, любви и покою. Ему было в той стране хорошо и наверняка менее страшно, там он был куда счастливее, чем сейчас. Так почему же он мне сказал, что не смог бы там остаться? Мы присели на скамеечку Марсова поля, и отец неожиданно произнес:

- Скажи, ты хотела бы туда поехать? Ты молодой человек, тебе необходимо увидеть Запад! Тебя это наполнит энергией, даст силы, ты художник, и при твоем таланте ты бы столько узнала! Хочешь поехать в гости в Женеву?

- К кому же "в гости" я могу поехать и зачем? У меня сейчас грядет развод, я совершенно разбита морально, и подобные проекты никак не входят в мои планы.

Что за странный оборот принимает наш разговор, подумала я, и откуда исходит столь странное предложение ехать в Женеву неизвестно к кому "в гости"?

- Да ты не думай сейчас ни о чем, отложи свой развод и поезжай! Я устрою тебе приглашение через Ирину Бриннер, она тебя примет как родную...

- Почему как родную? Она ведь не моя тетя... - удивилась я.

- Понимаешь, Ксюша, мы с ней очень близко сошлись, ну, если хочешь правду, то у нас с ней серьезные отношения... а последнее время я даже жил у нее в квартире.

Тут меня стал разбирать смех. Что за удивительный человек мой отец! Даже там, в незнакомой стране, при больной умирающей тетушке он сумел устроить себе безбедное существование в окружении ласки, достатка и любви. Я знала, как он мог быть неотразим, какое впечатление производил на женщин. Его красота, напускная грусть, элегантность, светскость и талант били дам наповал. Они влюблялись как кошки, но частенько и он, увлекшись игрой, становился жертвой этих вулканических страстей.

- А сколько же ей лет? И неужели она всерьез думает о вашей возможной совместной жизни? - спросила я.

- Я сейчас ничего не знаю! Я здесь, я решил вернуться, и что будет через месяц, не мне решать... - сорвалась у него странная фраза.

- А кому решать за тебя?

- Слушай, прекрати меня мучить вопросами. Надо решать очень быстро. Если ты захочешь, я дам тебе денег на поездку. Ксюша, подумай, но советую тебе, поторопись, потому что Ирина осенью уедет в Америку почти на год и не сможет тебя принять в Женеве.

Весь разговор был для меня в диковинку. Я была настолько погружена в свои семейные неурядицы, в заботы о хлебе насущном, выращивании сына без отца, что ни о каких прогулках по заграницам не могло возникать даже мыслей в моей голове. Жила я в то время как-то по инерции, видимо, последние годы семейных "перипетий" да папиных экспериментов совсем меня пришибли. Для меня было бы проще и приятнее поехать в деревню, чем окунаться в сложности оформления поездки в Швейцарию. И потом я объявила В. о начале нашего развода.

- Я подумаю, но пока не знаю! Как решится, так и решится. Знаешь, я так устала от всего, что мне уже ничего не хочется. Просто хочу восстановить вкус к жизни, побродить на природе, ни о чем не думая.

- Да, да... конечно, я тебя понимаю. Во всем этом есть и моя вина. Ты не сердись на меня, ты ведь знаешь, как я тебя люблю... больше всех на свете, - сказал отец виновато и как бы смущаясь своих чувств.

Он остановил проезжающее такси, обнял меня на прощание, и я слышала, как он сказал шоферу: "В Парголово поедешь?" - и машина помчала его через Кировский мост.

Я возвращалась домой и думала обо всей запутанности, драматичности и комичности ситуации. Отец, который был талантливым художником, ярким и значительным человеком, был растерзан и подавлен. Казалось бы, чего ему не хватало? При его увлеченности творчеством ему повезло, что он не состоял ни в КПСС, ни в каких-либо комиссиях ЛОСХа, презирал чиновников от искусства и никогда не стремился преподавать в советских художественных вузах. У него были "свободные" ученики, которые его ценили и любили, он был хорошим воспитателем, даже не побоюсь сказать, тренером. Более того, он сумел научить меня мастерству, профессии, рассказать мне, что мир велик, а искусство не ограничивается только "русским фольклором", и именно поэтому, оказавшись через много лет на Западе, я совершенно естественно вошла в незнакомый художественный мир.

Так почему же, вопреки происхождению, семье, культуре, воспитанию и чувству "своего", затягивало отца в это совсем страшное, с которым не то что бороться, а было невозможно обмануть или перехитрить? И все его разговоры о том, что через пару лет грядет новая Россия и те, кто придет на смену, будут иначе руководить страной, мне казались сплошным бредом. Вроде вечных рассказов об инопланетянах, которые из космоса за нами наблюдают и не дадут нам погибнуть, потому что только они знают, какие мы (русские) хорошие. Он походил на путника, попавшего в зыбучий песок пустыни, который его все глубже и быстрее засасывал. А до руки, протянутой в спасение, он уже не дотягивался.