Карл Тобиас Паулюс Стрит, по прозванию Олаби, - исключительное явление в Гренландии. Ни разу в жизни он не садился в каяк, никогда не бывал на охоте, не имел собак и совершенно не умел ими править. Вся область чисто мужской деятельности была вне сферы его опыта. Однако Олаби был прилежный работник. Он ходил собирать топливо с женщинами, возвращаясь с таким тяжелым грузом, какой большинству из женщин был не под силу. Он носил воду, готовил пищу, выполнял домашнюю работу. Вместе с мальчишками и женщинами Олаби ловил акул, что и было основным источником его средств к существованию. Он превосходно умел шить, проявляя в придумывании фасонов и изготовлении одежды оригинальный вкус, отличавший его от других гренландцев, неуклонно следовавших давно установившимся модам. Он вышивал белье, вязал кружева, делал на заказ вязаные шапочки и шарфы, изготовлял вышивки из бус. Олаби был ладно скроенный, крепкий мужчина, среднего роста. Ходил он мелкими шажками, несколько жеманно, покачивая бедрами. Опыт его по части европейских манер не больше, чем у самых некультурных мужчин и женщин поселка, но манеры у него вообще и в частности за столом в моем доме были деликатные. Олаби жил вдвоем с матерью, дряхлой, но энергичной старой вдовой. Когда-то, много лет назад, Олаби жил у гренландца Ганса Нильсена и, так как дом был переполнен, спал на полу с сыновьями Ганса. Раз ночью он сделал попытку пристать к одному из них и тут же получил отпор. Кажется, в жизни Олаби это единственный известный явный проступок; о нем помнят. Волосы Олаби спускаются длинными локонами на плечи. Лицо усеяно преждевременными морщинами - ему всего тридцать девять лет. Можно было бы отметить, что лицо Олаби, когда оно спокойно, бывает грустно, но гренландские лица часто выражают грусть. Пожалуй, его улыбка смягчает грустное выражение. Об Олаби говорят, что он похож на женщину, но никто этим его не дразнит. Как будто жители поселка жалеют его за то, что он должен чувствовать себя одиноким.
Вот эта четверка замешивала и укладывала бетон, возводя стены моего подвала. Когда опалубки заполнились до половины, а наш запас цемента - две бочки - иссяк, мы были вынуждены прекратить работу. С этого времени значительную часть дня из длинного ряда дней, остававшихся до прихода шхуны, мы проводили на холме над гаванью, обозревая вместе со многими другими пятидесятимильное пространство спокойного моря между нами и Уманаком. Так я, последний из прибывших на остров, стал, как и все остальные, ожидать следующего прихода шхуны. Теперь, сидя на вершине холма в совершенном безделье, я расскажу историю своего прибытия - не так, как я ее знаю, но в том виде, в каком она представлялась людям на берегу, в частности глазам одной девушки, вся жизнь которой странным образом изменилась под влиянием этого случайного события. Правильно будет начать рассказ о ней в этом месте, а начав, я должен буду довести его до конца, хотя это и заставит нас перескочить далеко вперед в нашей повести. Итак, начнем со дня моего приезда на остров.
V. ЗОЛУШКА
Июль в Игдлорсуите - ни одна душа ничего не делает.
Женщины не заняты домашней работой - ее нет.
Мужчины не охотятся - охотиться не на что.
Дети не в школе - каникулы.
И все на открытом воздухе.
Безветренный, пронизанный солнечным светом день. "Боже, что за день!" - сказали бы мы. Но они ничего не говорят. Они просто дышат его красотой, впивают ее, как можно делать или как делают в раю; как делают люди в течение многих веков летом на севере, где ничего не случается. Внезапный отдаленный пронзительный крик:
У-ми-ат-си-ар-тор-пок!
Рев сотен голосов, подхватывающих его, рвет тишину.
К холму над гаванью беспорядочной толпой бегут все: старые и молодые. До вершины холма далеко, длинный, крутой подъем. Жители карабкаются наверх. Там, откуда их глазам открывается мир Гренландии, море и далекие горные хребты, они стоят и смотрят. И на этой спокойной, залитой солнцем водной глади они видят вдали крохотную, еле заметную точку. Лодка! Нужно жить на севере, чтобы понять, что это значит.
Что это за лодка? Кто едет? Хорошие вести, конечно, но какие?
Какое напряженное драматическое ожидание! Как медленно приближается это маленькое суденышко, и нет ничего, что бы позволило судить о его продвижении! Незаметно оно растет: оно возникает из ничего! Наконец становится слышно равномерное та-та-та - шум мотора! Как будто этот стук, похожий на тиканье часов в тихой комнате, существовал всегда. И вдруг внезапно с шумом от разбегающейся носовой волны лодка надвигается на людей, проходит мимо. Все поворачивают и бегут с холма следом за ней, вдоль берега; толпа сопровождает ее, как свита. И когда маленькая лодка бросает якорь напротив поселка, на берегу стоит, приветствуя ее, уставившись на нее, все население.
Прибытие чужого человека, белого, в отдаленный гренландский поселок, конечно, событие потрясающего местного значения. По какой-то непонятной причине оно заставляет прикованных к постели встать, калек бежать, слепых видеть, глухих слышать, а девушек прихорашиваться и умываться. Но мне никогда не забыть чувства удовлетворения, чистого глубокого наслаждения, которое охватило меня, когда, появившись на палубе, я увидел, с каким удовольствием глядят на мое лицо и на мою манеру держаться все жители вообще, а в особенности многочисленные ярко разодетые восхитительные девушки. О, принц Уэльский, у нас тоже бывают гордые, незабвенные мгновения!
Судьба благоприятствовала мне в тот день. В переполненной лодке негде было сесть. Меня доставляют на берег на веслах. Лодку вытаскивают из воды. Ступаю на сушу, не замочив подошв. С величественным видом, лишь изредка украдкой бросая взгляды направо и налево, прохожу сквозь ряды пораженных жителей к дому начальника торгового пункта - моему жилищу на две недели. То, что последовало за этим, я узнал лишь спустя несколько месяцев.
В одном из самых маленьких, самых ветхих и самых грязных домиков во всем поселке жил знаменитый охотник, почтенный человек и один из виднейших граждан, Абрахам. Вместе с ним жили его жена, четверо детей, приемный сын и бедная родственница - племянница по имени Юстина. В этом однокомнатном доме размером не больше чем десять на десять футов и высотой едва в человеческий рост ютилась вся семья. Ели они из одного горшка и спали, тесно прижавшись друг к другу, - так теплее и уютнее, на одной большой постели, на нарах. Здесь были зачаты и рождены все дети, здесь со временем умрут родители. Жизнь гренландцев проходит на общей постели.
В этом неряшливом хозяйстве было мало домашней работы: полы мыли редко, одежду почти не стирали. Так они жили, беззаботно пренебрегая хозяйством по обычаю своего племени, сложившемуся издревле по необходимости. Тем не менее Юстина, таскавшая ведра из отдаленного грязного ручья, снабжавшего поселок водой для стирки, носившая с берега глыбы льда, из которого получали питьевую воду, ходившая за морской водой, в которой варили тюленьи ребрышки, а главное ухаживавшая за самым младшим ребенком, вытирая за ним лужи, расстилая на солнце перину, промоченную младенцем, носившая на руках ребят и забавлявшая их, чтобы они не плакали, Юстина, исполнявшая всю эту работу, была на вид такая же домашняя прислуга, как Золушка, такая же забитая и грязная и, как показали события, столь же счастливая.
Юстина - скромная, державшаяся в тени девушка, так ревностно выполнявшая свои обязанности, что ее редко можно было встретить на берегу, где гуляли жители. Во всяком случае, ее редко можно было заметить, потому что детская нежность ее лица, тонкие восточные черты, белые безукоризненные зубы не в силах были преодолеть покров запущенности. Одежда на Юстине грязная, под цвет той почвы, из которой эта грязь образовалась.
Но, как это ни покажется невероятным, Юстина в шестнадцать лет не имела даже теоретического понятия о тех сторонах жизни, которые практически были известны нормальным юношам и девушкам ее возраста. В умственном отношении Юстина была ребенком, и все порочное отскакивало от нее просто потому, что она была неспособна его постигнуть. Недостаток разума оказывался добродетелью и в сочетании с рано пробудившимся чувством материнской любви придавал Юстине в противоположность ее распущенным подружкам характер непритворной святости и душевной чистоты. Ее мысли и чувства, проистекавшие из неправильного понимания действительности, не были глубокими, но они облагораживались теми усилиями, которые прилагал ее слабый ум, - их можно было прочесть на болезненно морщившемся лбу.
