Народ на кухне - ну, эти еще будут там сидеть. Они лягут спать на полу; девушка вытрет перед сном пол, он в этом нуждается. В гостиной Саламина разостлала наши спальные мешки.
- Спокойной ночи, Павиа!
Слава богу, спокойной ночи!
XXXIV. В УМАНАК (ПЕРВЫЙ ДЕНЬ)
Около полуночи в сочельник для моей истерзанной мыслями души пришла, как я уже говорил, радиограмма. С той поры мой мозг постоянно сверлила одна мысль: ответить на нее, доставить телеграмму в Годхавн.
Одно из основных преимуществ Игдлорсуита перед большинством других поселений округа состоит в том, что лед вокруг него крепок. В начале зимы, иногда несколько раньше, иногда позже, пролив неизменно замерзал, и море превращалось в большую дорогу к Нугатсиаку и фьордам материка. Охотников мало беспокоило или даже совсем не интересовало, что будет делаться на обширном пространстве Уманакского фьорда и будет ли в Уманаке лед или нет. За последние годы замерзание фьорда стало скорее исключением, чем правилом, и зимнюю почту отправляли иногда попеременно на лодках и на санях кружным длинным путем через Сатут, Увкусигсат, Кангердлуарсук и Кангердлугсуак. Но кого это беспокоило? Почтальонам платят с мили.
В первые дни января, о которых мы рассказываем, кружной путь мало годился для путешествия из-за того, что фьорды не замерзли. В этом мы убедились собственными глазами в новогодний день. Сообщения охотников в последующие дни не обнадеживали нас: лед образовывался медленно. Я поднимался на вершину горы для наблюдений, но это не ускоряло дела: когда смотришь кастрюлю, она никогда не закипит и не замерзнет.
Давид был моим оракулом.
- Завтра, - наконец сказал он, - мы трогаемся в путь.
Было прекрасное раннее утро, безлунное, но светившееся звездами, девственной белизной земли и замерзшего моря. Дымка снежной пыли, низко висевшая над землей, скорее чувствовалась, чем была видна. Сани уложены, собаки пойманы и запряжены. Готово? Пошел! Стремительным броском с горы вниз, через ровный участок, через прибрежную полосу с треском и толчками через нагромождения прибрежного льда - выехали! Сани плавно скользят по равнине. Из темноты перед нами возникает человеческая фигура: старый Томас осматривает свои удочки на акул.
- Инувдлуарна, Томас, желаем счастья!
- Ивдлудло! И вам того же!
Темнота проглатывает его, мы одни. Высоко вверху, позади нас, к югу, северное сияние машет рдеющим занавесом над снежными вершинами нашего острова.
По воде до Уманака пятьдесят миль. Кружной путь, по которому мы ехали, втрое длиннее. Мы рассчитывали проехать его за три дня с двумя ночевками в пути. Более детально зимнюю дорогу не планируют. Из Игдлорсуита выехали в восемь.
Теперь в оправдание за подробное описание арктического путешествия, которому будут посвящены эти страницы, я должен сказать следующее: если эта книга хоть чем-нибудь напоминает настоящую жизнь, то прежде всего тем, что главное в ней не достигнутая цель, а случившееся попутно. Гренландская жизнь прекрасна тем, что здесь совсем не думают о жизни ради достижения какой-нибудь цели. Все идет само собой. Приятно не нести с собой флага, не тащить глупого плаката со странным лозунгом, чувствовать, как хорошо остановиться по дороге в никуда и оглянуться назад. Завесы северного сияния над снежными вершинами Игдлорсуина так же трогают меня, как и звезды над туманом, окупающим наш путь. Последуйте за мной, ибо мы с вами в путешествии по Арктике, и разделите со мной, если это возможно, удовольствия и тревоги, восторги и усталость - все, что мы испытываем в пути миля за милей.
Нас двое, Давид и я. У нас семь собак. В Гренландии обычно двое мужчин не ездят на одних санях. Но у Давида нет собак, а я не мог и не хотел путешествовать один. Два человека при хорошей дороге - это для семи собак не груз. Мы не везли с собой ничего тяжелого, немного одежды, оборудование для привалов, фотоаппарат, киноаппарат, провизия, корм для собак.
На пути до Кангердлугсуака не было других препятствий, кроме редких нагромождений торосов или отдельных больших обломков ледникового льда, которые мы могли легко обогнуть. Собаки взяли такой аллюр, что я, решив бежать позади саней, скоро был вынужден поддерживать темп, моментально меня измотавший. Насквозь мокрый от пота, я, задыхаясь, бросился наконец на сани рядом с Давидом. "Ты схватишь смертельную простуду", - сказали бы мы всякому, кто сел бы такой мокрый и разгоряченный, как я. Почему-то там, на севере, не простужаешься. Просто делается холодно. Я замерз и скоро опять был на ногах, собираясь бежать. Снова разогрелся и взмок. Жарко, холодно, жарко, холодно. Хорошо бежать так, если только хочется. Мне же следовало бы помнить, что в этот день нам предстоит проехать сорок пять - пятьдесят миль до ночлега и что жизнь в течение трех месяцев на маленьком острове как в клетке, - плохая подготовка к марафонскому бегу. Черт с ней, с осторожностью! Мыслимо ли было сидеть с таким пылом внутри? С такой телеграммой, какую я вез прижатой к груди? "Лопум, дубку, дубев, дубме, дубог", - говорилось в ней. Пылающие, магические слова. Написанные кодом? Конечно. Пусть так и остаются.
До Кангердлугсуака было пятьдесят миль. Оглянувшись назад, когда огибали мыс, мы увидели южное небо, освещенное дневным светом. Здравствуй, день! Прощай! Перед нами был мрак каньона. Мы въехали в него и сразу как будто съежились до размеров насекомого рядом с подавляющей грандиозностью горных обрывов.
Казалось, что мы ползем. И действительно, мы почти ползли. Покрытую снегом равнину внезапно сменила ледяная поверхность, ровная, гладкая, без единого препятствия, как только что замерзший пруд. Молодой черный лед был едва прикрыт белым инеем: "Снег", - подумал я; но это были кристаллы соли, выделившейся, как я предположил, при замерзании. Собаки налегли; железные полозья саней скрипели по соли, как по наждачной бумаге. Теперь мы оба должны положиться на свои ноги.
Облегченные от груза собаки могли бежать рысью. Собачья побежка, мы в тот день изучили этот аллюр, слишком быстра, чтобы человек мог идти шагом, но слишком медленна, чтобы он мог бежать. Этот темп, заданный ногам человека, может довести до исступления. Милю за милей мы терпели и наконец скорее от умственного утомления, чем от настоящей усталости, не выдержали и решили ехать на санях. Только один из нас садился на сани, другой бежал. Мы ехали на санях поочередно, не делая остановок. За этот день и вечер нужно было проехать еще много. Полная темнота настигла нас скоро - мы не проехали по фьорду и полдороги. С этого момента мы могли ориентироваться только по свету, который падал от маленькой полосы безлунного неба, видневшейся в зените между горными обрывами; ничего, кроме этого света и освещенных звездами вершин.
Мы двигались уже несколько часов, большей частью пешком, рысью, по поверхности, твердой и неподатливой, как бетонное шоссе. Мы были обуты в эскимосскую обувь - камики на подкладке из собачьего меха и снизу набитые травой, но для той нагрузки, которую несли наши ноги, подошвы камиков были недостаточно мягки. Мы оба начали хромать - больно топать натруженными ногами по твердому льду. Но, когда я пытался сочувствовать Давиду, тот только ухмылялся. "Аюн-улак", - говорил он и продолжал ковылять дальше.
Тьма впереди была непроницаема; время для меня тянулось бесконечно, бесконечными представлялись и льды, и мили, и расстояния. Впереди на фоне неба виднелась громадная черная масса. "Там, - сказал Давид - мы устроим привал". Но прошло уже много часов с того времени, как он сказал это, а до привала, казалось, было все так же далеко, как и раньше. Мы смотрели вперед и жили ради достижения цели. В ту ночь мы считали, что достижение цели имеет значение. Естественно! Что значило для нас окружавшее черное однообразие? Если вы должны жить ожиданием будущего, то сделайте для себя настоящее унылым, заставьте его в истинно христианском духе превратиться в юдоль скорби и живите надеждой на рай. Можно сказать, что пылкость веры в блаженство рая обратно пропорциональна способности человека весело проводить время.
