Чтобы обойти машину Нолена, Саге пришлось шагнуть на клумбу. Колючки шиповника с шорохом отцеплялись от ее камуфляжных штанов. Качнулись ветки, и осыпалось, кружась, несколько розовых лепестков.

Под входную дверь, чтобы не дать замку защелкнуться, была подсунута свернутая в трубку брошюра.

Сага бывала здесь много раз и знала, куда идти. Когда она шла по коридору к вращающейся двери, под ногами на плохо убранном полу похрустывал гравий.

Взглянув на банку, на мутную жидкость с кружащимися в ней частицами, Сага улыбнулась.

Воспоминание ожило в теле, и свободной рукой она бессознательно коснулась шрама на лице – памятный знак, глубокий разрез, рассекавший бровь.

Иногда Сага думала, что он разглядел в ней что-то особенное и потому пощадил, а иногда – что он просто подумал, что смерть – это слишком легко, и ему хотелось вынудить ее, Сагу, жить с ложью, в которую он заставил ее поверить, в аду, который он сотворил для нее.

Она так и не узнает, в каком аду.

Одно она знает наверняка: он решил не убивать ее, а она приняла решение убить его.

Идя по пустому коридору отделения судебной медицины, Сага вспоминала темноту, тот глубокий снег.

– Я попала, – прошептала она самой себе. Облизала губы, снова увидела, как стреляет, как попадает ему в шею, в руку и в грудь. – Три пули в грудь…

Сага тогда вставила новый магазин и выстрелила еще раз, уже когда он упал в ручей, высоко подняла факел и видела, как вокруг убитого ширится облачко крови. Она бежала по берегу, стреляла в темную массу и продолжала стрелять, хотя тело уже унесло течением.

Я знаю, что убила его, подумала она.

Но тела тогда так и не нашли. Полиция спускала под лед водолаза, обследовала берег с собаками-ищейками.

Возле кабинета Нолена красовалась опрятная металлическая табличка: «Нильс Олен, профессор судебной медицины».

Дверь была открыта; тощий судебный медик сидел за прибранным письменным столом и читал газету, в латексных перчатках. Под халатом у Нолена – таково было его прозвище – была надета белая тенниска; очки-«пилоты» блеснули, когда он поднял глаза.

– Ты устала, Сага, – приветливо сказал он.

– Немного.

– И конечно, красива.

– Нет.

Нолен отложил газету и стянул перчатки. Сага вопросительно посмотрела на него.

– Это чтобы на пальцах не осталось типографской краски, – объяснил он, словно читать газету в перчатках – нечто само собой разумеющееся.

Сага ничего не ответила и молча поставила перед ним банку. В спирту медленно покачивался отрезанный палец и какие-то бледные частицы. Распухший, наполовину сгнивший указательный палец.

– И ты, значит, думаешь, что этот палец принадлежит…

– Юреку Вальтеру, – коротко сказала Сага.

– Как он к тебе попал? – спросил Нолен.

Взяв банку, он поднял ее повыше, к свету. Палец уперся в стекло, словно указывал на медика.

– Я искала больше года…

Для начала Сага, позаимствовав ищеек, исходила с ними оба берега ручья, от озера Бергашён до истока возле Хюсингсвика. Она прошла у воды, прочесала оба берега, изучила морские течения в Норрфьердене и ниже, до самого Вестерфладена, побывала на каждом острове и поговорила со всеми, кто ловил рыбу в этой местности.

– Продолжай, – сказал Нолен.

Сага подняла глаза, увидела спокойный взгляд за блестящими стеклами очков. Вывернутые наизнанку перчатки двумя комками лежали на столе перед Ноленом. Одна подрагивала – от сквозняка или от движения воздуха под латексом.

– Утром я шла по берегу Хёгмаршё, – снова заговорила Сага. – Я и раньше там бывала, но пришла опять… Это дремучее место на северной оконечности острова. Густой лес до самых скал.

Она вспомнила старика, который вышел с другой стороны леса, держа в руках серебристо-серое, принесенное морем бревно.

– Не замолкай.

– Прости… и встретила церковного сторожа на пенсии… он явно видел меня в прошлый раз и спросил, что я ищу.

Сага тогда прошла со сторожем до обитаемой части острова. Там жили сплошь старики, меньше сорока человек. Позади белой часовни со звонницей располагалась сторожка.

– Он сказал, что нашел мертвеца у самой воды еще в конце апреля…

– Тело целиком? – тихо спросил Нолен.

– Нет. Торс и одну руку.

– Без головы?

– Без живота жить невозможно. – Сага услышала свой голос – как в лихорадке.

– Невозможно, – спокойно подтвердил Нолен.

– Сторож сказал, что тело, наверно, пролежало в воде все зиму – оно страшно раздулось, стало грузным.

– Они выглядят чудовищно.

– Он перевез тело на тачке через лес и положил на пол в сарае за часовней… но собака ошалела от запаха, и пришлось отвезти тело в старый крематорий.

– Он кремировал тело?

Сага кивнула. Крематорий перестал существовать несколько десятков лет назад, но на прочном каменном основании по-прежнему стояла закопченная кирпичная печь с трубой. Сторож обычно сжигал в ней мусор и знал, что печь в рабочем состоянии.

– Почему он не позвонил в полицию? – спросил Нолен.

Сага вспомнила, как пахло в доме у сторожа – кухонным чадом и ношеной одеждой. У сторожа была грязная шея, а на бутылях с самогоном, стоявших в холодильнике, чернели пятна от пальцев.

– Вроде бы он самогонщик… Он, правда, сделал несколько фотографий мобильным телефоном на случай, если полиция явится и начнет расспрашивать… и сохранил палец в холодильнике.

– Фотографии у тебя?

– Да. – Сага достала телефон. – Это должен быть он… посмотри на следы от пуль.

Нолен вгляделся в первый снимок. На голом бетонном полу сарая лежал заросший грибком торс в мраморных разводах, с одной только рукой. Толстая кожа на груди отстала и сползла. На теле виднелись четыре рыхлых входных отверстия от пуль. Вода образовала на светло-сером полу черную лужу – тень, которая истончалась возле стока.

– Отлично, просто отлично, – одобрил Нолен, возвращая Саге телефон.

Взгляд у него вдруг сделался тревожным. Нолен поднялся, взял банку, посмотрел на нее так, словно собирался сказать что-то еще, но потом вышел из кабинета.

Следом за Ноленом Сага прошла по темному коридору со следами колесиков от каталок на полу и оказалась в ближайшей секционной. Несколько раз мигнул, а потом ровно зажегся холодный неоновый свет над белыми кафельными стенами. Возле одной из каталок стоял письменный стол с компьютером и бутылкой «Трокадеро».

Пахло моющим средством и канализацией. На смеситель был насажен оранжевый шланг, от которого к стоку в полу тек ручеек воды.

Нолен сразу подошел к длинному, обтянутому пластиком столу для вскрытия, с двумя раковинами и сточными желобками.

Патологоанатом притащил еще один стул, для Саги, и поставил стеклянную банку на стол.

Сага смотрела, как он надевает защитную одежду, маску, латексные перчатки. Потом Нолен замер над банкой, словно старец, погруженный в воспоминания. Сага уже хотела заговорить, когда Нолен глубоко вздохнул.

– Правый указательный палец от тела, найденного в соленой воде, хранился в крепком спирте при температуре восемь градусов в течение четырех месяцев, – сказал он самому себе.

Он сфотографировал банку под разными углами, после чего открутил крышку с надписью «Малиновый джем».

С помощью пинцета Нолен извлек длинный палец, дал ему немного обтечь, а потом поместил на пластиковое покрытие на секционном столе. Ноготь отошел и так и остался покачиваться в мутном спирте. По помещению распространилась тошнотворная вонь протухшей морской воды и гнилой плоти.

– Действительно, палец отделили от тела через много месяцев после смерти, – сказал он Саге. – Ножом или, возможно, острыми щипцами, большим секатором…

Нолен шумно сопел, осторожно перекатывая палец так, чтобы сфотографировать его под разными ракурсами.

– Можно снять хороший отпечаток пальца, – серьезно сказал он.

Сага отступила на шаг и прижала руку ко рту. Нолен осторожно поднял палец и приложил его к сканеру для снятия отпечатков.