Спок не стал заканчивать фразу и ещё пару раз провёл расчёской по чёлке. Всё равно неудовлетворительно. Как и то, что Джим до сих пор на нём виснет. А между тем на одевание у него осталось очень мало времени.

– Ты помнишь, о чём я тебе говорил четыре часа пятнадцать минут и приблизительно сорок восемь секунд назад?

– Ммм? – Джим продолжает целовать его шею, только над плечом (в зеркале) виднеются его голубые глаза с очень хитрым выражением. – А мы разговаривали? Только-только из постели вылезли же.

– Да, о сложной ситуации с лейтенантом Чеховым и доктором МакКоем.

Не проявлять никаких эмоций всё сложнее. И не откинуться спиной назад – тоже.

– Ммм…

Кирк урчит прямо в стык шеи и плеча, это странно и щекотно.

– Да, я понял тебя, – кожи коротко касается влажный язык, это чересчур ощутимо. – Юный лейтенант влюблён, а старый доктор холоден. Приворот?

– Я не знаю значения этого слова… – Расчёску приходится откладывать на ощупь, пальцы уже плохо слушаются, – но если ты имеешь в виду некие действия, направленные на эмоциональное сближение двух людей… то да.

– Ну ладно, – голос капитана неожиданно собранный и серьёзный. Сам Кирк смотрит на электронное табло со временем. – У нас с тобой восемь минут. До мостика дойдём за две быстрым шагом, ещё одну на лифт. Я узнаю у Боунса, как обстоит ситуация с его точки зрения сегодня после смены. Алгоритм приемлем?

– Приемлем, – Спок восстанавливает дыхание и приводит в состояние покоя эмоции – на всё три вдоха-выдоха. Он уже думал встряхнуть Джима несильным болевым захватом, если не сумеет собраться, но этого, к счастью, не потребовалось.

Как и всегда.

– Хорошо. У нас пять свободных минут. – Кирк приглаживает волосы пятернёй. – Пойдём, заклиним лифт.

После слов коммандера Кирк и сам начал замечать, что кудрявое русское солнышко совсем померкло. Сулу у панели навигации улыбался за двоих, тормошил друга, и иногда ему даже удавалось, остальные, присутствующие на мостике, пару раз спрашивали, не случилось ли чего, но после мотания головой в ответ и заверений, что всё в порядке, тактично отстали. Отвечая кому-то, Чехов ещё старался улыбаться, но в основном был грустен и, что хуже, безучастен к происходящему.

Ну а ещё когда Спок нагибался к своей панели, его форменные штаны обрисовывали издевательски классный зад. Но с этим отвлекающим фактором капитан худо-бедно научился справляться, переключая сознание в «рабочий» режим.

Дело было за Боунсом. А то чёрт его пойми, если ему и правда Павел не глянется, то на мостике станет совсем грустно. Не будет историй про бабушек из Москвы, про русские пироги – прародители пиццы, про некоего «ёжика в тумане» и про настоящий русский виски. А ведь они здорово скрашивали тоскливые смены, когда на экранах статичная пустота космоса, и в ней не происходит никаких битв-исчезновений-контактов с иным разумом.

Поэтому ровно через час сорок пять после смены (хватило и чтобы перекусить, и чтобы отлюбить Спока разок, предварительно наслушавшись его занудства по поводу недописанного отчёта) Кирк уже стоял у дверей маккоевской каюты с бутылью не-крутого и не-русского виски. Сонный голос доктора ответил только после второго звонка.

Дверные панели бесшумно разъехались в сторону, пропуская в каюту. Боунс, заспанный и более обычного недовольный, сел на кровати и хрипло скомандовал системе поставить освещение на 20.

– Кого я вижу, – прохрипел злобно. – А один почему? Зеленоухая любовь по пути отвалилась?

– Заткнись, алкаш аэрофобный, – Кирк ставит на стол бутылку. – Не ворчи, у меня впервые за всю жизнь нормальные отношения.

– А у меня впервые за четыре дня намечался нормальный сон, – Боунс перебрался к тумбочке, из которой извлёк парочку небольших стаканов. – Так что потерпишь, герой.

– А раньше что мешало?

Кирк подтаскивает к себе небольшое лёгкое кресло, плюхается в него. У Боунса уютно, можно говорить что угодно и делать что угодно. Только на пол плевать не стоит – твоей же рожей вытрут.

– Какая разница. – Он разливает сам, плескает щедро. И никакого тебе сибаритского реплицированного льда. Кирк тянется за своим стаканом и попадает под хмурый взгляд. Вот какой бы доктор сонный ни был, а чуется, что насквозь видит. Рентген хренов. – А с тобой что? Гоблин не при смерти, иначе ты бы мне тут дверь лбом вынес. У вас с ним, судя по твоей сияющей роже, всё в порядке. Бухло зачем?

– Гоблин здоров, – Кирк широко ухмыляется. – Его задницей орехи колоть можно. Начал изучать искусство человеческих интриг.

– Подложил тебе на капитанское кресло подушку-пердушку и сделал вид, что ни при чём? – МакКой красноречиво приподнял бровь, после чего изрядно хлебнул из своего стакана. Даже не поморщился, зараза. Уставился через стол. Выражение задолбавшееся. – Или клей в ботинки? А я-то думал, ваши отношения только на стадии чтения друг другу познавательных энциклопедий на ночь.

– Ты пей-пей, – Кирк, едва отпив из своего, потянулся доливать товарищу. – Тебе не понравится.

Отпил ещё, занюхал рукавом форменки и пошёл шариться по встроенным в стенку шкафчикам. Хотя б что-то нежидкое и без градуса найти, чтоб с репликатором не мучиться.

– Крайний шкаф справа. С Земли гостинец, – буркнул Боунс.

– Угу, – пошёл по направлению к искомому. – Ты это, как градуса благодушия достигнешь, мне скажи. А то пока ты злой, я по сути вопроса говорить не буду.

В шкафчике обнаружилась упаковка сушёной рыбы и немного сухарей. Негусто, но сойти должно.

– Насмешил! Одной бутылкой… Выкладывай, короче. – Хмурость всея вселенной повернулся к нему на стуле. Но со стаканом. – Сегодня убивать не буду.

– Ага, а завтра вспомнишь, так полдня будешь за мной с гипо гоняться. Ну, уговорил. – Кирк кидает нехитрую закуску на стол, возвращается в кресло. – Как поживает твой недотрах?

– Хочешь слегка отсыпать? – Вот теперь – живой сарказм. И из стакана живей хлебнул. Прямо живая вода, а не виски. – Обойдусь.

– Э-э! – Кирк выставляет вперёд ладонь. Смех-смехом, а к сути-то реально не по себе переходить. – На Спока слюни не пускать. Эта зелёная и занудная конфетка моя. Я не про то. Я про то, что наша русская берёзка листочки повесила.

МакКой вместо ответа плеснул себе ещё. Выпил залпом.

– А вот об этом… – помотал головой, – не ко мне. Как повесила, так и отвесит обратно. Я-то тут при чём?

– Так, Боунс… – Время быть серьёзным, поэтому стакан Кирк отставляет. – Ты у нас царь и бог медотсека, это я не оспариваю. Но и ты, и берёзка – члены моего экипажа, мне нужна нормальная работоспособность от обоих. Так что, раз уж он тебе никаким боком не привлекателен – помоги придумать, что с ним делать.

– Ты не хуже меня знаешь, влюблённость в его возрасте лечится только другой влюблённостью, ну или сильными впечатлениями. – Боунс свой стакан тоже отставил, хотя и не без сожаления. Слегка склонился над столом. Заглянул в глаза. – Джим, не знаю, откуда ты узнал, да и знать не хочу. Я стараюсь ему на глаза не попадаться. Пройдёт, может.

– Ну, другая влюблённость…

Кирк откидывается на спинку кресла, почёсывает подбородок.

Колючий. Времени побриться нормально вообще нету, а надо.

– Как вариант, – кивнуть с задумчивым видом. – Если придумаешь хорошую кандидатуру, попробую… не знаю, в одну смену их ставить. Из медиков, может? Ну, чтоб по аналогии.

Наблюдать за Боунсом. Внимательно. Раз словами изо рта не хочет начистоту разговаривать, то нужно смотреть на реакции. А чтобы были реакции – нужно провоцировать.

– Да понятия не имею. – Он тяжело вздыхает и трёт виски. – Я могу вылечить болезнь, но не… влюблённость длиной в пару лет.

– Два… чего?! – Кирк хлопает обоими ладонями о стол, наклоняется вперёд. – Два года? В тебя? Боунс, ты упускаешь сокровище с ангельским терпением. Два?!

– Сам узнал на днях.

– Ну, дело дрянь. – Вздохнуть и принять старую позу. – Тут не перебьёшь. Обидеть пробовал? Отвадить?

– Пробовал, – коротко. – Джим, солнышко, вали уже трахать своё зелёное чудо, вместо того чтобы ебать мне мозг. А то ты явно начинаешь.