– А ты в какого бога веришь? – спросил он меня.

– В своего, православного.

– В церкви бываешь?

Хм, и правда, что это я, мог бы хоть разок и в храм зайти. Наверняка в это время в Нью-Йорке имеются православные приходы. И уже на следующий день я шагал по улицам бруклинского района Гринпойнт. Как же приятно было слышать практически повсюду русскую речь! Словно дома оказался. Правда, и польской хватало, но я на это уже почти не обращал внимания.

– Православный храм ищете? – переспросила встретившаяся по пути женщина, одетая вполне цивильно, а не в сарафан с кокошником. – Ближайший отсюда собор Преображения Господня.

Объяснила, как найти, и вот я уже стою перед собором, выстроенным в стиле византийского возрождения. Трижды перекрестившись по православному обычаю, переступил порог храма. Да и внутри всё привычно, как у нас, в России. Конечно, не рублёвский приход с иконами в золотых окладах, но тем не менее образов хватало, да и красивая настенная роспись притягивала взгляд.

В соборе как раз шла служба. Я нащупал пальцами деревянный крестик, подаренный ещё отцом Илларионом, прошептал следом за батюшкой слова молитвы. Когда действо закончилось, я купил свечи и поставил их у иконы Богоматери за здравие родных и близких. Пусть они ещё не родились, но, думаю, если по чьей-то воле меня закинуло на восемьдесят лет назад, что иначе как чудом не назовёшь, то по этой же воле может сбыться моя просьба о здравии дорогим мне людям. Заодно слева от входа в храм на большой подсвечник поставил свечу за упокой тех, кто мне был дорог.

На выходе меня неожиданно на чистом русском окликнули:

– Господин, мистер… Можно вас?

Я обернулся. Цивильно одетому человеку было точно за пятьдесят. Аккуратные бородка и усы, пристальный взгляд из-под тёмных с лёгкой проседью бровей. Трость с серебряным набалдашником весьма шла к его костюму-тройке и шляпе, а по выправке в нём угадывался бывший военный.

– Разрешите представиться – Виктор Аскольдович Вержбовский, – сказал он, приподнимая тремя пальцами головной убор. – В прошлом пехотный подполковник Русской императорской армии.

– Ефим Николаевич Сорокин, – также приподнял я свою Федору. – Чем обязан?

– Я знаю всех прихожан нашего храма, а тут увидел новое лицо и заинтересовался. Дай, думаю, подойду познакомлюсь.

– Да, я нездешний, снимаю квартиру в итальянском квартале на Маллбери-стрит. В Америке я меньше месяца, а в православном храме бывать как-то ещё не доводилось, вот, решил, так сказать, восполнить пробел.

– А откуда прибыли в Соединённые Штаты, если не секрет?

Скажу ему, что из СССР, и могу попасть впросак. Вдруг он работает на советскую разведку? Хотя внешность вроде подтверждает его слова, мне он сразу показался из «бывших». Да и имя своё я уже назвал, теперь даже если я придумаю левую историю своего появления в Новом Свете, агент НКВД по своим каналам всё равно узнал бы, кто такой Ефим Сорокин.

– Из Советского Союза, – глядя в глаза собеседнику, ответил я твёрдым голосом.

– Ого, а по какой линии?

– По уголовной.

Новый знакомый вздёрнул брови, выражая немой вопрос. Я же просто пожал плечами.

– Ну, я не сказал бы, что вы похожи на уголовника… Слушайте, если у вас есть время, давайте заглянем в одно неплохое заведение, здесь неподалёку, да и пообщаемся в более приватной обстановке. Не ресторан «Медведь» на Большой Конюшенной, где я любил бывать во времена оные, однако, смею вас заверить, вам придётся по вкусу.

«Неплохое заведение» оказалось трактиром «Русь», и по пути я понял, что трость у Вержбовского не для форсу. Он слегка прихрамывал на правую ногу, что, впрочем, не мешало ему сохранять выправку.

В трактире пока ещё не было той аляповатости в стиле а-ля рюс, свойственной эмигрантским кабакам будущего. Всё дышало дореволюционной Россией, как я её себе представлял, включая полового с прилизанным пробором и полотенцем через руку, который учтиво раскланялся сначала с моим знакомцем, которого, видно по всему, хорошо знал, а затем со мной.

– Я угощаю, – предупреждающе поднял руку Вержбовский, когда я попытался заглянуть в меню. – А относительно выбора можете положиться на меня.

Спустя пять минут на нашем столе стояли графинчик с запотевшей «Смирновской», тарелки с солёными огурчиками и квашеной капустой, блюдо с половинками варёного картофеля, посыпанного зеленью и политого топлёным маслом, тарелочка с тонкими ломтиками сала в розоватых прожилках мяса, маринованные грузди, ломти ноздреватого белого хлеба с хрустящей корочкой… Я невольно сглотнул слюну, что не укрылось от намётанного глаза Вержбовского.

– Предлагаю выпить за наше знакомство, – поднял он свою рюмку, и я проделал то же самое.

Закусив, Виктор Аскольдович закурил сигару, и только после этого перешёл к интересующему его вопросу:

– Что ж, Ефим Николаевич, не изволите ли поделиться своей историей? Начало её, во всяком случае, меня очень заинтриговало.

– Отчего же, поделюсь в общих чертах. Началось всё в Одессе, где я работал докером, хотя по жизни мне пришлось сменить немало профессий, но все они, сразу предупреждаю, были легальны. Повоевать, кстати, по молодости не удалось, я вообще человек мирный. Но только если меня не трогают. Меня или моих близких, – уточнил я. – А тут получилось, что как-то вечером мы с моей знакомой решили посидеть в кафе, где у меня и случился конфликт с группой молодых мерзавцев. Словом, за то, что заступился за девушку и слегка покалечил сына местного партийного начальника, мне присудили шесть лет лагерей. Отбывать срок отправили в Коми, а там у меня вышло недоразумение с местными блатными, кое-кого пришлось отправить на тот свет. А чтобы лагерное начальство меня следом не отправило, решился на побег. Шёл зимой через тайгу, заболел, спасибо местному охотнику, выходил на своём зимовье. А по весне отправился дальше, в Архангельск. Там пробрался на американский сухогруз и приплыл сюда, в Нью-Йорк.

– Однако… – прищурился Вержбовский, качнув головой. – Весьма, весьма занятная история. И как же вам удалось устроиться в Нью-Йорке?

– Благодаря протекции капитана сухогруза познакомился с антикваром, который держит свою лавку недалеко от Манхэттена, а ему как раз был нужен помощник. Жалованье небольшое, но на жизнь пока хватает, а там, глядишь, со временем ещё что-нибудь придумаю. А вы, наверное, уже лет двадцать как эмигрировали? – перевёл я стрелки на собеседника.

– Примерно так, – кивнул бывший офицер. – Предательство Думы и восстание большевиков не оставили выбора мне и моей семьей, как, впрочем, и многим русским людям, не захотевшим жить при новой кровавой власти. Уехав со своими близкими в Париж в тысяча девятьсот восемнадцатом, обустроив их там, год спустя я вернулся в Россию и воевал с красными на Северо-Западном фронте под знамёнами генерал-лейтенанта Родзянко. Во время наступления на Петроград был ранен, после госпиталя оказался негоден к строевой службе, вернулся к семье в Париж. В тысяча девятьсот двадцать третьем мы по примеру многих соотечественников решили искать счастья в Новом Свете. Приплыли в Нью-Йорк, обосновались в более-менее русском районе Бруклина. Оставшиеся средства удалось удачно вложить в одно предприятие, так что пока мы с женой держимся на плаву. Кстати, Александр Павлович Родзянко также эмигрировал в Америку. Здесь он возглавляет полковое объединение кавалергардов США и председательствует в отделе Союза пажей, мы периодически с ним видимся.

– А дети у вас есть?

– Да, сын и дочь. Дочь вышла замуж за мормона, – он поморщился, – уехала жить к нему в Колорадо-Сити, штат Аризона. Даже приняла их веру, так что мы с ней особенно не общаемся. А сын женился на дочери русских эмигрантов, у него в Нью-Йорке свой, как тут принято говорить, бизнес.

– А что за бизнес, если не секрет?

– Так вот этот трактир и есть его бизнес, который он три года назад открыл на паях с родителями невесты. Поэтому угощение для нас с вами ничего и не стоит. А вот и мой Андрей.