– Дава-а-ай! – заорал во все горло Гришатка.

Четверка заседланных шла позади саней. Остановив весь поезд, Степан пересел вместе с Гришкой верхом. Он заметил немую тревогу в глазах Алены и молча же, взглядом ее успокоил.

Все, все миновалось!.. Прежняя сила влилась в упругие икры Степана, когда он оперся о стремена, ветер ожег морозцем лицо... Жизнь летела навстречу...

С седла он опять поглядел Алене в глаза, – глаза, как синее небо... – присвистнул и полетел, избоченясь, перегоняя своих казаков.

– Батька, батька в седле! Гляди, сел! Гляди, скачет!.. Ну, стало быть, здрав! – пролетело между казаками.

А он обогнал весь их строй и выехал наперед. Наумов с двумя веселыми есаулами поспевал за ним с белым мятущимся по ветру бунчуком...

В белой бескрайней степи вдоль Донца после недавних метелей дорога, которую не успели заездить, едва заметно бежит на холм, с холма снова вниз и опять поднимается в горку. По сторонам то вздымаются, серебрясь на солнце, сугробы, то низко стелется снежная пелена и щетинки сухого ковыльника в ветре мотаются, не покрытые снегом...

Вон далеко-далеко в степи показались какие-то всадники, сани... Должно, в Кагальник откуда-то новые скачут, не то казаки с верховьев Донца.

Степан чуть присвистнул коню и понесся вперед...

Нестройной ватагой навстречу скакали казаки с верховьев. Солнце садилось в степи и било в глаза золотыми лучами, так что слепило зрение и мешало видеть... Встречных скакало с сотню.

– Стой! Стой! – понеслось им навстречу.

Черт знает ведь, что за народ по степи. Там тоже играет по ветру казачий бунчук.

Не Минаев ли снова?!

Махнули условленно бунчуками, перемахнулись саблями... Дали по выстрелу из мушкетов... Узнали: свои!

Уже без опаски съехались казаки. Замелькали знакомые лица. Встрепаны, окровавлены, в ранах, кто как попало одет; несмотря на мороз, иные в одних лишь кафтанах, закутаны в конские чепраки, молча сгрудились на дороге...

Есаул Сеня Лапотник выехал наперед.

– Что стряслось? – спросил его Разин, и холод уже пошел у самого по спине...

– Беда стряслась, батька! – глухо ответил Сеня. – Побили нас воеводы.

– А Фрол? – через силу, тихо выдавил Разин.

– В санях, атаман, – указал лишь глазами Сеня.

Разин тяжело и неуклюже пополз с седла. Наумов успел подхватить его под руки. Неверной походкой направился атаман к саням, укрытым медвежьей полостью. Оседланный каурый конь без привязи шел за санями.

Казаки расступились, давая Степану дорогу. Ездовый, склонясь с облучка, откинул полость в санях. На сене, выпятив к заходящему солнцу русую бороду, навек запрокинув большую кудластую голову, с нерастаявшим инеем в волосах, лежал мертвый Минаев...