Каждый полк, кроме оружия, брал с собой воз батогов, кнуты и плети. Кроме того, Долгорукий послал в Москву гонца с требованием выслать сто человек палачей и сколько возможно пыточных приборов для пытки атаманов и «пущих» воров.

Во все стороны перед выходом войска были высланы из Арзамаса разъезды, чтобы открыть места пребывания рассеянных толп мятежников, бегущих от Симбирска и других городов...

Один из таких разъездов поймал в лесу пробиравшегося с нижегородской стороны казака. Его привели к Долгорукому. Молодой «вор» не противился схватившему дозору и сам потребовал доставить его к боярину. Связанного пленника поставили перед воеводой. Долгорукий взглянул на него. Донская шапка на голове, синий кафтан под грубой епанчой, татарские сапоги, руки связаны за спиной. Лицо безбородое, совсем молодое, левый глаз косоват. Казак смотрел в лицо боярину без всякой боязни.

– Отколь, куда пробирался, вор? – спросил Долгорукий.

Пленник не выдержал, прыснул смехом и загигикал:

– К тебе добирался, боярин Юрий Олексич. Не ведал, что ты так почетно встретишь! Да что ты, боярин! Аль не признал?!

Долгорукий удивленно взглянул на пленника.

– Господи, Ваня! Право, ведь Ваня! Да как же ты в эком нелепом обличий? – воскликнул старый боярин, узнав нареченного зятя, младшего князя Одоевского. – Да что ж вы стоите-то, олухи! Распутывай князя Ивана Яковлича! – прикрикнул воевода на дозорных стрельцов, приведших пленника. – Пошли вон отселе! – приказал он, как только были срезаны с рук Одоевского веревки. – Ну, сказывай все ладом – как, откуда? – подставив для поцелуя щеку и усадив Одоевского, спросил воевода.

– Вот как, боярин! Через скопища воровские, через нечистые их собрания я к тебе пробрался! Лихо, а?! – похвалился Одоевский. – Три тысячи нас, дворян, к тебе шло, ан под Нижним у переправы стоит воровское скопище. Мы в схватку сошлись... Куды там! Побили да за Оку нас погнали... Звал я дворян, кто смелый, со мною к боярину пробираться. Никто не пошел. А я – вот, князь-боярин! Я тут, возле вотчинки нашей, все с детства в седле обскакал... Пустился по памяти...

– Сколь же воров там скопилось у переправы? – в нетерпенье перебил боярин.

– Да кто же их считал, боярин! Сказывали дворяне: не менее – с десять тысяч. А подлинно – кто же ведает! В лесу казак на меня наскочил, заколол его да раздел, а свое-то платье кинул в лесу – вот и стал казаком. По пути сколь раз воры меня спрошали. Я врать-то ловок! Такого им набрехал! – в увлеченье собой продолжал Одоевский.

– Как там воры оружны? – опять перебил воевода.

– Пушки у них, пищали, мушкеты, а самих – не менее тысяч с пятнадцать.

– Ты только что молвил, что десять тысяч, – остановил воевода.

– Не-ет, более будет! – настойчиво возразил Одоевский. – Да тут по пути-то повсюду ворье – по просекам, на мостах, на всех росстанях по дорогам... Тут недалечко есть нашей вотчины атаман – Харитонов Мишка. Как бы попал я ему – уж содрал бы он шкуру. Я его добро знаю: с братишкой его галочьи гнезда в лесу зорил, как малые были...

– Три тысячи, говоришь, дворян шло? Куды ж вы посланы были? Чего же Оку не перешли?

– К тебе шли, боярин Юрий Олексич. Да как перейти? Из-за Оки-то воров не собьешь! Едино лишь – на них с тылу грянуть, через леса подобраться к Павлову перевозу. А то и на Нижний отселе тебе не пройти...

– Что ты врешь! – рассердился боярин. – Вор Стенька разбит и бежал назад в Астрахань. Теперь, я чаю, воры все побросали, от Нижнего утекают...

– Когда вор разбит? – удивился младший Одоевский.

– Вечор получил вести. Молебен служили по всем церквам.

– Ну, слава богу! А ведаешь ты, боярин Юрий Олексич: у бати в Земском приказе сидят воры, кои в Москве по торгам вели речи, что Разин скоро бояр побьет и его стречать всей Москвой с хлебом-солью... Многи дворяне глядят из Москвы, куды в дальние вотчины ехать!

– Вот ведь дал тебе бог языка, князь Иван! – оборвал Долгорукий. – Я про Нижний спрошаю, а ты мне пустое – про воровскую брехню на Москве!.. Сможешь ты войску вожем быть? Проведешь ли до Павлова ратных людей лесами? Мы весь скоп воровской захватим под Нижним, покуда ворье не прознало, что Разин побит, да все по домам не ушли. Разбегутся – тогда их не выловишь в деревнях. Надо нам поскорее выходить...

– Проведу! Я, как ехал сюды, примечал дорогу. Под самый великий скоп, к Павлову, выведу, – обещал Одоевский.

– Коли вывести можешь, пойдем-ка, покуда не спит Леонтьев, я тебя проведу к нему. Да не беда. Идем так. После оденешься в доброе платье. Найдем для тебя по плечу, – нетерпеливо сказал Долгорукий, заметив, что молодой дворянин растерянно оглядел свой «воровской» наряд.

Они вышли во двор. Наступил уже вечер. Долгорукий взглянул на небо.

– Зарево? Али заря до сих пор играет? – сказал Долгорукий.

– Ночь на дворе. Какая, боярин, заря!

Оба остановились. Осеннее мглистое небо на юго-востоке все светилось то тускнеющим, то вновь разгорающимся широким багряным заревом.

– Должно, там какой-то пожар, – сам не зная чем вдруг взволнованный, произнес Долгорукий.

– Пожар... – подтвердил Одоевский.

И вдруг они оба услышали в той стороне отдаленные и глухие удары пушек.

На ночной тихой улице послышался бешеный конский топот. У воеводских ворот всадник отпрукнул коня и, бросив его у калитки, вбежал во двор, вгорячах не заметив боярина.

– Чего ты? – спросил Долгорукий вдруг дрогнувшим голосом.

– Несметными силами воры идут в Арзамас, боярин! – воскликнул гонец. – Кадом взяли. Ратных людей побили... Кадомский воевода убит!.. – Гонец указал на небо: – Вишь, горит. Верст пятнадцать отсюда, у засеки, битва...

– Молчи! – весь дрожа, неистово прошипел Долгорукий.

Это был славный поход «четырех атаманов», которые взяли Саранск, Верхний и Нижний Ломов, Шацк и Кадом и шли теперь разорять воеводский оплот – Арзамас...