— Я пошел стричь газон! Чтобы все уроки были сделаны, когда я вернусь. И без фокусов!

Как только дверь закрылась за его спиной, Билл в мгновение ока был притянут за шиворот так, что его глаза оказались в сантиметре от носа Тома. Тайлера не было дома — он учился в средней школе, в совершенно в другом здании, и домой приезжал не раньше четырёх, на машине со своими приятелями.

— Билл, почему ты молчишь о том, что этот болван бьёт тебя? — тихо прошипел Том ему в ухо.

Билл обреченно отложил ручку и учебник по математике.

— Том, он — мой отец, понимаешь? И я … люблю его, каким бы он ни был, — Билл вздохнул. — У меня нет другого выхода.

— Билл, есть! Анонимные службы, социальные работники, да что угодно! Такое нельзя допускать!

— Том… ты будешь моей анонимной службой, хорошо? Когда я с тобой, я не думаю об этом. Поэтому, пожалуйста, давай оставим эту тему. Об этом никто не должен знать, кроме … нас, — его голос стих под конец фразы, но взгляда он не отвёл.

Эти большие, грустные, карие глаза так пронзительно и проникновенно смотрели на Тома, что язык как-то сам собой завязался в узел. Слишком уж в последнее время много накапливалось тем, о которых никто не должен догадываться. Тёплые пальцы скользнули вниз по руке Тома доходя до сгиба локтя. Билл словно умолял друга оставить его в покое. Кулак мальчика разжался сам собой, выпуская серую футболку и позволяя объекту допроса отстраниться.

— Ты не знаешь, что делаешь, Билл, — буркнул Том, хотя уже и вполовину не так решительно, как до того.

— Том… Ты ведь любишь своего отца? Даже не смотря на то, что он ушёл от вас или просто делся неизвестно куда?

Том нехотя кивнул. Билл повёл плечом.

— Вот видишь. Родителей не выбирают, это то, что Тайлер мне однажды сказал. Единственная мудрая вещь, которую я от него услышал. В тот день, когда мама ушла от нас к другой семье.

— Так почему вы не выберете ту семью, где родители не бьют своих детей? Почему не уедешь к матери?

Билл моргнул, немного дёрнувшись от этого движения.

— Мой дом здесь. Моя школа здесь. Я с рождения живу здесь, и мне не из чего выбирать. Вдобавок, отцу нужна наша помощь, он не сможет жить один!

Он звучал так удивительно по-взрослому сейчас, что Тому даже стало не по себе. Как можно так рассуждать о человеке, который лупит тебя и не уважает твои интересы? Он гневно отвернулся от друга, заглядывая в свою тетрадку, где за пятнадцать минут так и не написал ни единой строчки. Клеточки расплывались перед глазами, сливаясь в одно мутное чернильное пятно.

— Мягкость твоя вторая натура, Мёрфи. Ты посмотри на своё лицо! — заканчивая ворчать, сказал Том, без толку глядя на примеры в учебнике.

— Это все пройдёт. Та машинка действительно была ему дорога. Я знал, что не стоило этого делать.

Том хмыкнул. Машинки. Он не помнил ничего ни про какие машинки.

— У меня этот момент вылетел из головы. Как тогда в лесу. Я ещё не говорил тебе.

Карие глаза чуть прищурились и печально опустились.

— Ты опять забыл? И про рисунки?

— Какие рисунки? — Том удивленно посмотрел на друга.

— Те, которые … В общем, не важно. Загляни в свой дневник, — что-то неопределённое мелькнуло в глазах соседского мальчишки, когда он поспешил сменить тему.

Том посмотрел в книгу. А ведь действительно, его дневник. Он был так напуган второй вспышкой, что совершенно забыл о нём! Надо вернуться к этой мысли и сделать вечером пару записей, а может, попытаться вспомнить что-нибудь.

В понедельник вечером Симона не давала ему писать. Она велела сыну не напрягать глаза и не слишком выкладываться в школе. В ту ночь Том отошел в туалет и видел, как из-под её двери пробивался свет. Тихий голос матери доносился из комнаты, она снова звонила Брайтману, чтобы тот утешил её своими психоневрологическими теориями.

По счастью, тащиться в Сиэттл не пришлось, всё закончилось на том, что миссис МакГрат просто велела сыну не напрягать голову. Было так сложно не знать, что это за чёртовы пробелы и как нужно их избегать. Будто куски жизни просто с мясом вырывали из головы, не спрашивая никакого разрешения. Это как провалиться в темный колодец — просто раз! — и ничего нет.

Это безумно раздражало. Впрочем, Билл был прав, стоило заглянуть в дневник.

— У меня не получается второй пример, ты поможешь мне? — вырвал Тома из неприятных размышлений тихий голос.

— Дай сюда свою тетрадь, — вздохнул мальчик, подъезжая к другу на своем стуле. — Ты вот тут в умножении ошибся, сегодняшняя тема. Эх ты, — он аккуратно перечеркнул карандашиком неверный ответ во втором действии. — Не напряжешься тут с тобой.

— И правда… Вот видишь, социальная служба помогла! — Билл засмеялся, заставляя Тома улыбнуться против воли.

— Очень смешно, — отозвался Том и отвернулся в сторону. Голос его не прозвучал и вполовину так сурово, как хотелось бы.

— Ну ты же улыбаешься, — Билл нагнулся, нарочно заглядывая ему в лицо.

— Отстань, — Том отвернулся от него к другой стене.

— Я всё понял… — Билл продолжал лукаво щуриться. — Том мне правда приятно, что ты беспокоишься, — он ткнул друга кончиком ручки под рёбра, заставляя того подпрыгнуть от такой неслыханной наглости. — Но я обещаю тебе, всё будет хорошо. Мы просто больше не будем делать глупости.

Том покосился на него. Ему почему-то хотелось сказать на это только: «Свежо предание…»

Он попытался игнорировать слегка болезненную из-за побоев улыбку Билла. Взяв ручку, он принялся отчаянно выписывать в своей тетради постылое задание по математике.

========== 1996 год, 17 сентября, вторник. Две недели спустя. ==========

I can never leave yesterday

Lookin back at something, far away

I am half the man I used to be

There´s a shadow over me

I am sorry, for not giving

I can never let go

There´s no way out

There´s no second chance

I can never let you go

(Liam Espinosa — What About Yesterday)

Так, в неизвестности прошли ещё две недели. С началом школы осталось меньше времени на тяжёлые мысли и занятие всякой ерундой. Время шло, а Том почти не замечал его бега. Как и ожидалось, учеба давалась ему легко, он прекрасно успевал сделать всё и вовремя. Большую часть времени приходилось заниматься повторным втолковыванием Биллу некоторых тем, в которых тот пока не разбирался.

Так уж вышло, что в новом классе Мёрфи пока оставался Тому единственным другом — ровно как и наоборот. Мальчишки сидели рядом на уроке и на обеде, жуя одинаковые сэндвичи, которые готовила Симона. Потом торчали дома, за одинаковым домашним заданием, за играми, которые они придумывали, если оставалось свободное время.

Том порой невольно ловил себя на мысли, будто Билл был в его жизни всегда. У Симоны даже появился новый предмет для шуток. Раньше она всегда говорила, что ее сын совершенно не социальный, угрюмый и избегающий людей ребёнок. А теперь она просто молилась о том, чтобы мальчишки помолчали хоть немного на заднем сидении машины, если ей выпадала честь забрать их из школы, когда Гордон был занят.

— Ты жулик! — Том возмущенно хлопал Билла по козырьку кепки, когда тот со смехом прижимал его большой палец к своему кулаку. В игре в пальчики Биллу не было равных, он был шустрый, как кошка.

— А вот и нет, — заливался на всю машину Билл. — Я не виноват, что у тебя реакция как у черепашки!

— Это у меня медленная реакция! А ну сюда иди, сейчас я покажу у кого медленная реакция! — вспыхивал Том и лез месить Билла кулаками прямо на заднем сидении, не обращая внимания на его крики о помощи.

Симона усмехалась, выпуская струю сигаретного дыма в сторону и радовалась моментам, когда видела своего сына таким живым и беззаботным, несмотря на не самое простое время в их жизни. Ей хотелось, чтобы он подольше побыл маленьким мальчишкой. Рядом с Биллом это выходило у Тома просто на ура. Гордон с ворчанием, а Симона с улыбкой, отмечали, что когда они проводят время вместе, им, кажется, не нужен весь остальной мир — им было хорошо и так, в той вселенной, которую они с потрясающей скоростью возводили на двоих.