Упорные занятия не замедлили дать свои плоды: каждую четверть Пери снова и снова становилась лучшей ученицей в классе. Если ей требовалось подпитать веру в себя, она бежала к отцу. Менсур, узнавая об успехах дочери, всегда реагировал одинаково.

– Учись, душа моя, – говорил он. – Образование – вот единственное, что может нас спасти. Ты гордость нашей горемычной семьи, но я очень хочу, чтобы ты училась на Западе. В Европе много прекрасных университетов, и все же лучше Оксфорда ничего нет. Там ты станешь по-настоящему образованным человеком. А потом вернешься домой. Только такая молодежь, как ты, умная и образованная, может изменить судьбу этой усталой страны.

Когда-то в юности Менсур познакомился со студентом Оксфорда, бледнокожим хиппи, все имущество которого умещалось в потрепанном рюкзачке, и проникся к нему внезапной симпатией. Студент собирался в одиночестве пересечь Турцию на велосипеде. Он сообщил Менсуру, что держит все деньги в носке, чтобы обмануть карманников и гостиничных воришек. Опасаясь, что этот наивный иностранец попадет в беду, Менсур решил отправиться вместе с ним. Вдвоем они пересекли на велосипедах Анатолийский полуостров, после чего рыжеволосый британец направился в Иран. Больше Менсур о нем никогда не слышал. Но, взглянув на родную страну глазами западного человека, он испытал мучительную растерянность, о которой так и не смог забыть. Он впервые понял, что иностранцы воспринимают их жизнь совсем не так, как они сами. То, что привычно и нормально для них, вовсе не обязательно должно быть принято остальными так же. Он впервые понял, что есть и «другой мир». И теперь он хотел, чтобы его дочь получила образование именно там. Это было самое страстное его желание. Он верил, что Пери и еще сотни подобных ей молодых людей, образованных, энергичных, свободомыслящих, сумеют вырвать эту страну из плена многовековой отсталости.

Она понимала, что некоторые дочери приходят в этот мир для того, чтобы воплотить в жизнь мечты отцов. Даже если для этого им придется спасать отечество.

Стамбул, 1990-е годы

В то лето, когда Пери исполнилось одиннадцать, ее мать решила исполнить свою давнюю мечту и совершить паломничество в Саудовскую Аравию. Ее старший брат по-прежнему сидел в тюрьме, второй пропадал неизвестно где. На время отсутствия Сельмы отец и дочь были предоставлены сами себе. Они сами готовили себе еду (на обед кюфта с жареной картошкой, на ужин кюфта с макаронами), сами мыли посуду (просто обдавали горячей водой) и смотрели телевизор сколько душе угодно. Такая жизнь очень напоминала каникулы, только была еще лучше.

Как-то раз Пери проснулась от ноющей боли в животе. Все эти кюфты и макароны все-таки дали о себе знать, решила она и с сожалением подумала, что придется, видимо, предложить отцу сменить их рацион. Но когда она пошла в туалет, ее ждал неприятный сюрприз: пятна на белье. Хотя они и были слишком темными, она знала, что это кровь. Мать предупреждала ее, что это может случиться, и велела быть очень осторожной с мальчиками. «Не позволяй им прикасаться к тебе!» – говорила она. Но Пери не ожидала, что это будет так скоро. В школе она иногда слышала, как девочки постарше жалуются друг другу. «Тетя снова приехала!» – говорили они беспечно. Или спрашивали у подруг: «Посмотри, у меня все в порядке сзади?» Одна девочка из класса Пери тоже похвасталась, что у нее уже начались месячные, но все знали, что она лжет. Таким образом, среди ровесников Пери стала первой. За прошедший год она очень сильно выросла и развилась физически, хотя и пыталась это скрыть. Ей довольно часто говорили о ее привлекательности, и в конце концов она поверила, что люди именно так ее и воспринимают. Сама она оценивала свою внешность весьма критически. Ей бы очень хотелось, чтобы волосы у нее были не светло-каштановыми, а черными как смоль и прямыми, как струны, без этих дурацких кудряшек. И вообще, она предпочла бы появиться на свет мальчиком. Хотя не известно, стала бы ее жизнь легче, будь она третьим сыном Налбантоглу.

Она нашла старую чистую простыню и разрезала ее на полоски. Если расходовать бережно и разумно, их хватит надолго, и ей не придется ничего говорить матери. Тряпки можно выстирать, высушить и использовать вновь, как делают многие женщины в этой стране. Она будет скрывать, что повзрослела слишком рано, до тех пор, пока ей не исполнится четырнадцать – этот возраст Пери считала наиболее подходящим для первых месячных. Видно, Бог допустил небольшую ошибку в своих расчетах. Придется ее исправить.

Две недели спустя вернулась Сельма, похудевшая и загоревшая дочерна. Опустившись на диван, она принялась рассказывать о своем путешествии в Мекку, слова неслись вскачь, обгоняя друг друга, – в точности так, как сделали бы стоявшие на полке фарфоровые лошадки, если бы им вдруг довелось ожить.

– В прошлом году из-за давки в пешеходном переходе погибло больше тысячи паломников, – сказала она. – Теперь власти приняли меры предосторожности. Но предотвратить болезни они не в состоянии. Я заболела так тяжело, что уже собиралась умереть. Прямо там, на Святой земле.

– Хорошо, что этого не случилось и ты благополучно вернулась домой, – вставил Менсур.

– Слава Аллаху, я дома! – вздохнула Сельма. – Но если бы я умерла, меня похоронили бы в Медине, недалеко от могилы Пророка, да пребудет душа его в мире.

– Зато стамбульские кладбища расположены на холмах, откуда открывается прекрасный вид, – усмехнулся Менсур. – И туда прилетает свежий морской ветер. Если бы ты лежала в земле Медины, то стала бы удобрением для какой-нибудь финиковой пальмы. А в Стамбуле выбор куда больше. Может, над тобой вырастет клен, может, липа, может, мастиковое дерево. Лучше всего, конечно, жасмин. Будешь купаться в его чудесном аромате.

Сельму передернуло от слов мужа, словно они были раскаленными угольками, опалившими ее кожу. Пери, опасаясь, что между родителями вспыхнет очередная ссора, поспешила вмешаться.

– Что у тебя в чемодане, мама? – спросила она. – Ты нам что-нибудь привезла?

– Я привезла вам всю Мекку, – последовал ответ.

Пери и Менсур оживились, лица их просияли, как у детей в ожидании подарков. Один за другим Сельма вынимала из чемодана пакеты и разворачивала их. Финики, мед, мисвак, одеколон, коврики для молитвы, четки, мускус, головные платки и замзам[11] в крошечных бутылочках.

– Откуда ты знаешь, что это святая вода? – не удержался Менсур. – Кто проверял ее на святость? Может, тебе всучили обычную воду из-под крана.

Сельма схватила бутылочку, открыла ее и осушила одним глотком:

– Это чистейший замзам! А вот твоя душа покрыта грязью.

– Не буду спорить, – пожал плечами Менсур.

Пери тем временем вынула из чемодана большую коробку:

– А здесь что, мама?

В коробке оказались настенные часы в форме мечети, с висячим маятником и минаретами по обеим сторонам. Сельма объяснила, что их можно настроить так, чтобы они отмечали время молитвы в тысяче городов по всему миру. Долго не раздумывая, она повесила часы на гвоздь в гостиной так, чтобы они смотрели в сторону Мекки, и как раз напротив портрета Ататюрка.

– Мне не нужна мечеть под крышей моего дома, – заявил Менсур.

– Вот как? Но ведь я живу под одной крышей с неверным, и ничего, – возразила Сельма.

– Не вводи меня в грех. Если бы ты не купила эти часы, я не стал бы богохульствовать. Убери их немедленно!

– Не уберу! – взвизгнула Сельма. – Я их выбрала, заплатила за них и тащила всю дорогу со Святой земли. Это притом, что сил у меня после болезни почти не осталось. Не забывай, теперь я хаджи. Прояви хоть какое-то уважение!

Пери впервые услышала, как мать кричит на отца. В течение многих лет эта женщина выражала свое недовольство либо угрюмым молчанием, либо язвительными, но едва слышными словами. И вот наконец она взорвалась. Часы остались в гостиной, но, по соглашению, не удовлетворившему ни одну из сторон, они не били, указывая время молитвы.