Должен заметить, что в людных местах было намного интереснее, чем в лесу. Как-то раз со мной заговорила юная особа, чье выражение лица выдавало крайнее простодушие натуры. Ее крупные руки и ноги указывали на привычку к тяжелому труду, но тщательно заштопанное платье было перевязано алым кушачком с неуклюжим кокетством, а косы изукрашены разноцветными ленточками, как голова храмового коня на церемонии встречи паломников.

– Ты кто? – спросила она меня непосредственно, как ребенок, когда я проходил мимо дома, носившего следы былого достатка.

– Я Сард из «Дома в камышах». А ты кто?

– А я Аррава. Помоги-ка мне... – она пыталась протащить сквозь узкую калитку тачку для глины.

Я помог. Разве мне жалко? Пока протискивал громоздкое устройство, стараясь не проломить его ободранные бока, слушал ее болтовню. Из непрерывного потока слов, произносимых не совсем внятно, с пришепетыванием, я понял, что девица очень-очень хочет скорее выйти замуж, и чтобы свекровь попалась милая и славная, а один добрый человек дал ей особую штуку и вот сейчас она накопает глины, добавит в нее волшебного порош... штуку добавит эту, слепит Малиновую Тетку и непременно-непременно выйдет замуж, может, даже за того доброго человека, хотя он уже старый, а ей хочется молодого красивого мужа, и свекровь ей достанется милая и славная...

– Ну, удачи тебе... – я долго смотрел, как Аррава, грохоча тачкой по камням и радостно подпрыгивая, удалялась в сторону озера с его глинистыми берегами. Что-то не давало отвернуться.

География походов с каждым днем расширялась, и я все же добрался до центра квартала – небольшой площади, огороженной высокими заборами зажиточных домов. Да, они были чуть меньше моего особняка, но выглядели не в пример лучше: их крыши были затейливо выложены разноцветной черепицей, а фонари над воротами приветливо покачивались от дуновения легкого ветерка.

Где-то в отдалении стучал ткацкий станок.

На площадь внесли украшенный позолотой паланкин, в котором с комфортом расположился рыхлый мужчина лет сорока в многослойном официальном одеянии. Прическу прикрывала шапочка, удерживаемая гребнем чиновника, на виске ярко светились синим тушечница и кисть, почти перекрывая желтый колос семейного знака, – татуировка администратора среднего звена, вышедшего из крестьянской семьи. Я отвесил поклон, подобающий его рангу. Чиновник было поднял руку, чтобы подозвать, но сопровождающий его секретарь что-то шепнул на ухо... Мужчина, не изменив выражения лица, больше напоминавшего раскрашенную маску, отвернулся и жестом велел продолжать движение. Паланкин внесли в широкий двор Управы квартала. Ворота с грохотом захлопнулись.

На следующий день я снова добрался до площади, и обратил внимание на яркую вывеску платяной лавки: «Салон "Надежда": одень одежду!»… Н-да, жителей квартала Ворон из рук вон плохо учат грамоте.

Движимый любопытством и необходимостью, вошел внутрь. Грубые воинские туники, заложенные складками «лошадиная голова», стопки нижнего белья – рубашек и широких штанов, ряды простеньких платьев... Кто здесь будет носить такое? Армию не квартируют в столице, а гражданскому человеку в «Надежде» и купить-то нечего, кроме белья. Хозяина поначалу даже не заметил, ибо ворох тканей затмевал буйством красок неопрятную кособокую фигуру в отвратительно сидящем буром костюме.

– Чо надо? – проскрипел он, не особенно церемонясь.

– Здравствуйте, – я вежливо улыбнулся, ибо человек моего происхождения должен быть всегда вежлив с теми, кто стоит ниже его в общественной иерархии, – меня интересуют рубашки...

Хозяин почесал бок и оскалил выступающие, как у крысы, зубы:

– Ты кто такой, пацан? Чужак. Ты уже отметился в Управе у господина Дзиннагона?

– А может быть, Вы сначала поинтересуетесь моей платежеспособностью? – холодно заметил я. – У меня есть деньги, и мне нужна пара рубашек.

Хозяин лавки боком, по-крабьи, выполз из-за прилавка:

– Убирайся вон, молокосос! Может, ты вор какой или бродяжка... Я сейчас вызову стражу!

Его слова оскорбили меня до глубины души. Что же это за торговец платьем, если он не видит, что только моя куртка, пусть мятая и несвежая, стоит больше, чем весь его товар? Или видит, но притворяется невидящим?.. Спорить с таким неприятным типом я счел ниже своего достоинства и просто покинул помещение. Не помня себя от унижения, добрался до бакалейной лавки. Только покупка горячих булочек помогла вернуть душевное равновесие.

– Ай! – смеялась и махала руками Шая. – Не бери в голову! Это Бубнежник Бу, сквалыга и дурак. Он и выглядит, как сквалыга и дурак... – доверительно шептала она мне на ухо, дыша ароматом яблок и корицы. – Лавка – это наследство от дяди. В таком хорошем месте! А он дурью своей распугал половину покупателей. Совсем не разбирается в торговле!.. Ты непонятный, а это многим не нравится. Я-то вижу, что ты парень хороший... Воспитанный и нос не дерешь...

От ее грубоватого кокетства и добродушных утешений мне стало легче, и я отправился домой умиротворенным.

Внимание привлекла стайка детишек, сгрудившаяся у канавы на обочине дороги. Они подпрыгивали и пели какую-то веселую песенку, перекидывая друг другу ярко-синий мячик. Время от времени их песня прерывалась тоскливым воем, но я его поначалу списал на усилившийся ветер. Когда до детей осталась пара шагов, один из них кинул мячик мне и помчался вглубь квартала. За ним с топотом и гиканьем бросились остальные.

Вой все не утихал, становился громче и тоскливей, наводя на неприятные мысли. В канаве сидел ребенок. Грязный, всклокоченный, возможно даже битый. Он выл горько и самозабвенно, а по замурзанным щекам градом катились слезы.

– Это твой мячик? – спросил я его, уже понимая, что «мячик» был головой куклы-мары, домашнего оберега, окрашенного в ритуальный синий цвет. – На, возьми! Не плачь, малыш... – и протянул ему булочку, одуряюще пахнущую горячей сдобой.

Ребенок поднял на меня глаза. Синие и бездонные, они затягивали в пустоту, на дне которой плескались алые кляксы, безжизненные, но цепкие до жизни... Резкая боль в протянутой руке вернула в реальность: ребенок схватил булку и вцепился в мою ладонь зубами, прокусив ее до крови. Рефлекторно пинком отбросив чумазого, швырнул вслед голову куклы. Взвизгнув, он перекатился через плечо и убежал. А я остался стоять на дороге. Дурак дураком.

«Дом в камышах» до сих пор числился частью родового наследия и не входил в зону ответственности Управы квартала. Поэтому, когда наутро я нашел подвешенного к воротам дохлого кота, жаловаться не стал. Некому.

От тельца ощутимо тянуло бездонно-синим, с красными кляксами на дне. Не нужно упрекать меня в противоречивости суждений – высказывание нелепо, ибо истинно. Именно синюю бездонность пустоты видел я в глазах чумазого кусачего ребенка, именно на дне ее ворочались кровожадные красные кляксы. Не знаю, как иначе передать словами то, что видел и что это было вообще, но виновник котовой смерти был узнан.

Я надел остро пахнущие новой кожей перчатки, осторожно раскрутил проволоку, обмотанную вокруг шеи, опустил трупик в свой единственный мешок, с которым вчера ходил за едой. Выкопал под яблоней ямку, положил мешок, подумав, кинул туда же перчатки... жаль их было, они у меня тоже единственные. Но носить их после того, как касался тела мертвого животного, я бы уже не смог.

Так в моем саду появилась безымянная могила, а я долго размышлял о природе бездонной синевы и хищной жизни красных капель, но так ничего и не понял. Пришлось даже перечитать «Поучения» Учителя Мина.

Не помогло.

Удушающим нотациям я мог внимать только на свежем воздухе, поэтому в текст погрузился лишь когда удобно устроился на старых мостках.

– Хи-хи-хи... – за моей спиной стоял сухонький старичок в вылинявшей хламиде непонятного цвета, – вьюнош тянется к знаниям? Так отрадно сие созерцать...