Ломакин припозднился с защитой главным образом потому, что упрямо добивался признания результатов, ради которых несколько лет работал. Не на диссертацию, а на серьезное исследование. Он изучал мембранное разделение газовых смесей. И получил-таки данные, что прохождение газа через мембрану не исчерпывается уравнениями диффузии Фика и эффузии Кнудсена. Особенно четко это отклонение выражалось при весьма значительных давлениях. Но "режима" или "эффекта Ломакина" в науке так и не появилось, своя кафедра результатов не приняла. Ломакин настаивал на достоверности и значимости полученных данных, встречал в ответ вежливое недоумение. Дальнейшие исследования в результате оказались замороженными. Противостояние длилось несколько лет.
Наконец, тему официально закрыли. И Ломакин пошел на таран. На "Процессах" такие условия игры поддержали, как самый приемлемый выход. Был привлечен к сотрудничеству некто Крыкин, который снабдил результаты Ломакина математикой столь забойного уровня, что кафедра, а затем и ученый совет института обошли эту часть почтительным молчанием. Интересная работа приобрела черты заурядной пусто-порожней диссертации. А получив корочки, и сам научный сотрудник покинул кафедру при взаимном согласии сторон.
Может показаться, что дело не в обстановке, позиции кафедры, а, всего-навсего, в слабых способностях к науке тех, кто не стал или не сумел "защититься", или, защитившись, без оглядки покинул кафедру. Подвижников, подобных Ольшанову или Ломакину среди нашего поколения почему-то не нашлось. Конечно, доля правды есть и в этом, нас набирали без особого разбора "под общую гребенку". Были среди нас и поумнее, и поталантливее, а кое-кто и совсем наоборот. Но тут можно остановиться как раз на судьбе кого-нибудь из тех, чей талант сомнений не вызывает. Конечно, в первую очередь на память приходит Борис Кабак.
Кабак Борис Леонидович был, пожалуй, самой запоминающейся фигурой в отраслевой лаборатории. Не во всем молодом пополнении кафедры; там хватало колоритных индивидуумов, и все они вольно и частенько самовыражались. Но у Рудова в лаборатории порядки были жестче, контроль строже, и как следствие - контингент тише и скрытнее. Шеф не полагался на табельную, находился в институте безвылазно, умел пристыдить, а если надо - и приструнить. На этом фоне самоуверенность и подчеркнуто-независимое поведение Бориса проступали очень отчетливо. Он не дерзил, как некоторые, и не ловчил. Он снисходительно, обстоятельно высказывал свое мнение. "Голова-а!" - нараспев, со смехом, но с несомненной похвалой высказала однажды Надежда Симонова, сама отличница и лауреатка.
Но все-таки немного предыстории. Впервые за эту приметную фамилию моя память зацепилась еще на 2-м курсе. На стенде кафедры теоретической механики обнародовали фамилию победителя конкурса курсовых работ: "Б.Кабак". Какие-то конкурсы, кто-то их проводит, а самое главное, кто-то всё-таки участвует! Например, вот этот Б.Кабак. Я почему-то ни капли не сомневался, что студент с запомнившейся мне фамилией непременно парень.
Года через два я убедился в верности своего впечатления, проходя мимо доски почета факультета. Под одной из фотографий отличников стояло всё то же - Б.Кабак. Личико может быть и не заслуживало пристального внимания, но фамилия заставила вглядеться. Темные, серьезные глаза, жесткая, еще более темная шевелюра. Узкий, обтянутый смуглой кожей подбородок с родинкой, чуть-чуть пробившиеся усики. Значит, вот он какой, победитель. Нет, его точно никто не заставлял идти на конкурс. Он это сделал сам и намеривался взять первое место. Можно не сомневаться, приложил столько усилий, сколько нужно, чтобы выиграть.
С тех пор ухо невольно улавливало имя Кабака в случайных упоминаниях. Постепенно составилось мнение, что личность эта в своем роде в институте известная...
Лето 1978 года, военные лагеря в Кинешме. Томительные, нескончаемые сборы. Команды; дни, заполненные беготнёй и маетой, бесконечные построения. Осточертевшие сапоги, ремень, пилотка и жесткий воротник гимнастерки. Редкие паузы по вечерам, в которые можно приткнуться возле палатки, сволочь пропотевшие, пыльные кирзачи, распоясаться и расстегнуться...
И в такой вот благодатный момент, когда, кажется, не только ты, а и весь мир отдыхает, почтительно-панибратское восклицание Маслова: "Ну! Боря Кабак не может не тренироваться". Мимо палатки идет паренек в трико. Он ничего не отвечает, только улыбается. Вежливо, но слегка. И тут же, напружинившись, переходит на быстрый бег, и исчезает где-то за пределами видимости. Маслов ничего не добавляет к сказанному, никто не комментирует, никому ни до чего нет дела. Что там Боря Кабак, бегающий, когда все отдыхают. Даже взрывпакет главного шутника кафедры - капитана Лобахина, грохнувший неделю спустя в Ленинской комнате, не вывел лагерь из вечернего оцепенения. Говорят, два студента, проходившие мимо, не полюбопытствовали заглянуть в окно палатки: что там такое долбануло. Наоборот, поспешили убраться подальше. Вдруг сейчас заметут, заставят что-то убирать или чинить.
Я бы не упоминал мимолетное видение Кабака, если бы через несколько дней оно не воплотилось в явь. Лагерь вышел на кросс. Предстояло пробежать километр. Не в сапогах с автоматом, а налегке, в спортивной обуви. Но всё равно, ужас как не хотелось. Не зря мы за полгода до лагерей, посреди зимы потащились в Измайловский парк. Нам клятвенно обещали, что кросс будут сдавать те, кто не сдаст лыжи. К словам преподавателей, как всегда, отнеслись с полным доверием. И вот, в мерзкую погоду: ветер и секущий мокрый снег - лыжные гонки. И я, и Женя (желающих от нашей группы нашлось только двое) окоченели, еще не дотопав до Измайлова. Страшно было и думать о лыжах, посему мы завернули в магазин. Запаслись "Вермутом". Одну сейчас - согреемся, а вторую уже после лыж, чтобы окончательно не задубеть.
Слишком поздно пришла догадка, что вторую, запасную нам будет некуда спрятать. Помаялись: бросить - не бросить, пожалели. Словом, дело кончилось тем, что стартовали мы с бойкой песней, заехали невесть куда и финишировали, когда на базе был уже объявлен розыск. На лыжи собирался встать даже сам капитан (а может быть уже майор) Лобахин...
Но, разумеется, летом на зимние результаты всем было откровенным образом наплевать. Студенты повзводно растянулись вдоль линейки, уже облаченные для предстоящего забега. Было приказано размяться, кто-то из сержантов даже вышел проводить упражнения организованно. Вообще-то в лагере был специальный физкультурник с кафедры физвоспитания. Проделывали мы под его команду различные комплексы, и самого его, кстати, тоже величали "Комплексом". Но в этот день Комплекс был или занят, или в отлучке. И вот тут раздался голос из масс - пусть разминкой руководит знающий парень.
Возражений сверху не было, и перед строем возник маленький худенький студентик, с головы до ног в черном. Спортивный костюм, черные кроссовки, укороченная черная гривка на голове. Перед показом каждого упражнения для мышц ног, он четко и уверенно пояснял, как его делать и зачем. Непогрешимый тон вселял убежденность: вот сейчас мы правильно разогреемся и пробежим легко. В общем-то так и получилось. Мне осталось добавить, что настраивал нас на бег никто иной, как тот же Борис Кабак. И честно сознаюсь, лично я был ему благодарен.
Военные лагеря стали первым предвестьем скорого окончания института, время покатились, как с горки. Не успели опомниться, уже и распределение. Незадолго до него ходили по группам в перерывы между занятиями всякие тихие личности. Спрашивали кого-нибудь, отзывали в сторонку. И очень быстро стало известно: предлагают с разных кафедр остаться в институте. К слову говоря, не так уж много было на это охотников, не раз, и не два кто-то отказывался. Наконец дошла очередь и до меня - в лице Владимира Сергеевича Талачева. Он предложил распределиться в отраслевую лабораторию при "Процессах".