Мы уже привыкли, что и на овощной базе, и на картошке к нам приставляют военщиков. Почему же им не быть и на стройке? Никто ведь из нас еще не подозревает, какую стезю избрал себе Гуркин, и какая его поджидает на этом поприще слава. Но это всё потом. Прежде, чем превращать общагу в казарму, ее надо было достроить.
Единственный раз мы услышали громовой голос Гуркина, в тот день, когда на строительство прибыл представитель комитета - В.Э. Маслов, собственной персоной. Сейчас я даже удивляюсь, как спокойно и без обид мы с Женькой встретили Маслова в таком непривлекательном качестве. Всё равно в наших глазах он в первую очередь оставался Володькой, нашим соучеником и сотрапезником. А комитет комсомола - что ж, каждый старается, как может. Зато другая группа не была столь лояльна. Они осведомились у Маслова, как там поживает Миша Москвин, не хочет ли и он сюда приехать. Разговор шел в комнате, где мы ожидали, когда крановщик подаст очередную бадью с раствором. Маслов ответил что-то девчонкам с дежурной улыбкой, посмеялся собственной шутке. Потом оставил портфель с документами и не спеша зашагал в сторону Гуркина, который продолжал стоять столбом на прежнем месте.
Пошел раствор, застучали лопаты, мы взялись за носилки и совсем уже не слышали, что там такое говорит Маслов Гуркину. А потом вдруг, поверх всего этого рабочего шума - голос-труба: "Да комсомол привык бросаться словами!". Видим, быстро трусит в нашу сторону Маслов, следом медленно шагает Гуркин, затем разворачивается, и на прежнее место.
Володька раскрыл свой "дипломат", выхватил из него курточку. Скинул пиджак, облачился. "Брюки есть какие-нибудь?". Как ни странно, кто-то нашел ему брезентовые штаны. Для себя приносили, что ли? Мы, помнится, с Женькой стали его даже отговаривать, мол, чего это ты вдруг, брось! "А пусть не говорит на комсомол!". Подхватил носилки, штук пять отнес. Всё, стоп, бадью выработали. Маслов выглянул в коридор: Гуркин отлучился по какой-то надобности. Мы немного постояли, поболтали. Вдруг Володька повернул к себе руку с часами, досадливо хмыкнул и стал собираться. Ему, оказывается, еще в райком поспеть надо. Ну надо, так надо!
Вернулся Гуркин, на этот раз он подошел к нам. "А где секретарь? Нет? Вот! Все вы такие!". Кто поднял брови, кто вздохнул, кто пожал плечами и отвернулся. Тут снова подали бадью, и работа пошла сызнова. Подполковник зашагал на свой пост.
И таким манером всю неделю. Ночевал я у Женьки. Дом, старая прочная пятиэтажка, в которой он проживал со своими чудесными дедом и бабушкой, стоял в соседнем дворе. Так что и потом, бывая у своего дружка в гостях или по делу, я бросал взгляд на общежитие, к постройке которого мы тоже приложили руку. А обитали в нем уже представители нового поколения михмачей. Им, как говорится, и карты в руки...
Но для полного завершения воспоминаний, я вернусь к Соколу. Признаюсь, слукавил, говоря, что побывал там только два раза. Был и третий.... Заключительный выпускной день нашей студенческой жизни. После ресторана, те, оставшиеся, из нашей группы, кто еще не разъехался по домам, приехали в общежитие. Так вот и случилось, что моя институтская жизнь оборвалась на том самом месте, с которого стартовала пять лет назад. Судьба в своей прихотливости описала круг.
Хотелось расстаться тепло, по-домашнему. А вышло сухо и скучно. Еще за несколько часов до последнего расставания я вдруг ощутил весь холод слова "никогда". В ресторане к нам первыми подошли прощаться Зина Малиновская, Лариса Смирнова и Лена Сидорова. И до меня вдруг дошло, что их я больше не увижу. Никогда и ни при каких обстоятельствах, сколько бы я еще не прожил на этом свете. И этот холод уже не отпускал. Не хотелось ни веселиться, ни шутить, ни, даже, разговаривать. Тоску не могли разогнать никакие проверенные средства. Они только отняли последние силы.
Осталась фотография. Безлюдная улица в лучах раннего рассвета. Вдали круглая станция метро. И вот они, мои однокашники, которые расстались самыми последними. Наташа Савина, Рая Зубцова, Галя Пугачева, Таня Болденкова и Лариса Серегина. А рядом Женя Якоби, единственный из группы, сумевший остаться джентльменом. Каким собственно он и был всю жизнь.
Часть 2 Группа
Итак, в августе 1974 мы стали студентами.
Тот драматичный день, который не раз с надрывом расписывали разные авторы - день вывешенных списков - я почти не помню. Как и особых волнений. Мы с Калитеевским Витькой заскочили в МИХМ ближе к вечеру, а до этого покупали в каком-то магазине мясо. За ним, в основном и ездили в Москву. Да и о чём было волноваться? Во-первых, ничего уже не поправишь. И во-вторых, а это главное, количество набранных баллов говорило само за себя. А еще больше - предварительные списки отсеянных за двойки. Они были настолько огромны, что казалось: где же те, кто всё-таки остался в институте. Хватит ли их на все студенческие места?
Первое собрание в актовом зале показало - хватит вполне! О-го-го еще сколько. В этой толпе я пытался угадать - а где же среди них те, с кем вместе мы теперь будем учиться. Нет, куда там! Единственный, кто всё-таки обозначился и застрял в памяти - Юрка Терентьев, и тот из-за приметного свитера в крупную контрастную полоску на спине и на груди.
Впрочем, главное, что я тогда стремился уяснить из речей, выступлений и болтовни - что такое курс, поток, факультет, семестр, кого называют деканом, а кого ректором. Это было несложно, зато очень интригующе и необычно. Ведь таких слов я еще не слыхал ни в школе, ни дома. Хотя, откровенно говоря, на первых порах все эти словечки представляли собой исключительно декоративный антураж. На самом деле ректора МИХМа - Н.И. Басова, в его благородной сплошной седине - я впервые чётко увидел уже на 3-м курсе, а деканом нашего, органического, факультета до самой весны считал Глебова, не подозревая, что он только заместитель. Уж больно властно он распоряжался в деканате. И первую нахлобучку, той же весной, выдал мне и Маслову тот же Глебов.
В общем, так оно и получалось в реальности. Для среднего, ничем не запятнанного студента главными официальными лицами института остаются преподаватель ( на время текущего занятия ) и, конечно же, староста. Вот уж кого нельзя не знать и на всю жизнь не запомнить. Все прочие михмовские "начальники" практически живут лишь грозными - золотом по черному - табличками соответствующих кабинетов.
Старост нам представили на следующем собрании - уже не курса, а потока. И не в торжественном зале, нет, просто в тесной переполненной аудитории. Это значило, что начались повседневные будни. И здесь же, что по-своему также символично, нам, с моим дружком Витькой, уже не досталось места, чтобы сесть рядом, как это было до сих пор буквально на всех беседах, собраниях и даже экзаменах. Что ж делать! Я приткнулся возле парня, которого запомнил по жесткой темной шевелюре еще в библиотеке, где мы сегодня получали учебники. Витька сел по другую сторону прохода, рядом с круглолицым, невысоким, но очень солидным пареньком.
Стали зачитывать списки по группам. Старост представлял лично Глебов. Первая группа! Вот ваш староста! Поспешно вскочил какой-то худощавый, светловолосый. Он выглядел очень смущенным, по-моему даже покраснел. Имени этого молодого человека я не помню, вернее, просто не разобрал - было шумно. Впрочем, пробыл он в старостах и группе недолго, а на его место из комсоргов передвинулся Осипов, он же Сусик.
Вторая группа! Одаряя всех любезной улыбкой, с места поднялась приятная блондинка с нежными щечками. Огласили третью группу...
К концу ее списка я сидел в легком шоке. Витькина фамилия прозвучала, моя нет! Значит, мы теперь не просто с двух сторон прохода. Нас развели по разным группам. Я смотрел, как с удовольствием раскланивается вправо-влево староста группы номер три - кудрявый здоровяк Киреев. А припоминалось совсем другое. Когда-то, перед началом первого класса меня определили вместо "Б" в "А". Но тогда рядом была решительная мама, мы тут же пошли выяснять, и меня переписали в нужный класс. А здесь надо идти самому. Только стоит ли? Глебов не зря начал с того, что предупредил: " Не ходите просить - переведите меня в одну группу к моей подруге Анечке". Этот грозногласный мужчина явно не шутил.