Чтобы не нарваться на какие-либо неприятности, он на сей раз решил сначала позвонить. Телефон Надечки был у него в записной книжке под кодовым наименованием «Волгоградский спортинвентарьсбыт». Чтоб некогда ревнивая Раиса не заподозрила плохого. Хотя что плохого в невинных прогулках по набережным и рассказах о заморских странах!..
К телефону подошел мужчина с хриплым, не то пропитым, не то простуженным голосом.
— Кто ее спрашивает? — рявкнул он на запрос Выкрутасова о Надежде.
— Это ее стар… ринный друг, — растерялся московский беженец. — Дмитрий.
— Митька! — воскликнуло хрипатое чудовище. — Ты, что ли? Дуй скорее сюда! Бери такси и — в атаку! За такси я плачу!
— Может, вы другого Дмитрия имеете в виду? — пробормотал бывший политинформатор. — Моя фамилия Выкрутасов.
— Выкрутасов, Тарантасов, Дурандасов! — хрипело в трубке. — Давай быстрее! Дуй сюда, старый! Тебя я имею в виду, тебя! Соскучился — сил нету!
— Простите, я адрес забыл.
— Ну ты даешь, поросенок! Запоминай.
Хриплый бас продиктовал Выкрутасову несложный и легко запоминающийся адрес. Через двадцать пять минут, испытывая некоторое головокружение, Дмитрий Емельянович поднимался по лестнице на пятый этаж, где у распахнутой двери квартиры его встречало неистовых размеров и весьма опасное с виду существо — мужчина лет пятидесяти, двухметроворостый, с плечами, подобными скалам, и монументальными ручищами. Несмотря на весь свой смертоносный вид, существо улыбалось и дружелюбно ревело:
— Митька! Димоноид! Дай обнять тебя поскорее!
Несмотря на все опасения, Выкрутасов смело поднялся и канул в пучину каменоломных объятий. Затем он был почти внесен внутрь квартиры, где кроме этого людоеда никого не оказалось. Зато на столе стояло множество объектов спаивания и закармливания гостей, и Дмитрию Емельяновичу померещилось, будто он прямо так и вошел сюда со стаканом водки в левой руке и черноикорным бутербродом в правой. Во всяком случае, и то и другое у него в руках уже было, и он уже чокался, пил и закусывал.
— Добре дошли, как говорят мои братки-сербы! — хрипло грохотал хозяин дома. — Гондурасов ты мой дорогой! Давай сразу, чтоб между первой и второй пуля не пролетела! И брюнеточкой, брюнеточкой… Ты помнишь Лимпопо, Димка? Помнишь, как мы там Валерку положили? Помянем Валеру, братан!
Не помянуть Валерку было никак нельзя, но дольше оставаться в таком нелепом положении Выкрутасов не мог. Выпив вторую и съев еще один бутерброд с «брюнеточкой», он честно признался:
— Вы меня простите, ради бога, но вы явно меня не за того принимаете. Хоть убейте, но я вас впервые вижу.
— Ай! Ай! — воспрокинулся хриплоголосый. — Удивил, поросенок! Да я ведь тебя тоже впервые вижу. Но я замечаю в тебе русского военного человека и скажу честно, я тебя сразу полюбил. Приезжаю — дома никого. А я ведь три месяца не был. Выпить хочется, поговорить с родным человечком хочется. Думаю, кто первый позвонит, тот и будет моим побратимом. Давай еще по одной — за Кандагар. Ты был в Кандагаре?
— Не был.
— Тем более должен за него выпить!
Они выпили за прославленный афганский город. Выкрутасов старался пить по-военному — как будто воду пьет. И получил одобрение:
— Молодец! До чего ж ты мне нравишься, Димоподобный ты мой! Дай я тебя поцелую! Я для тебя, поросенка, все готов сделать, всем поделиться. Жена моя, если сейчас придет, не стесняйся, бери. Вали ее в кровать!
— Да вы что! — опешил Выкрутасов. — Чтоб я?!
— А я говорю — вали! — стукнул кулаком по столу излишне гостеприимный хозяин.
— Нет, не буду. Это уж, знаете ли…
— Вали!!! — Второй удар по стулу был таков, что валяльному приказу подчинилась одна из еще не откупоренных бутылок.
Дмитрий Емельянович возмущенно вскочил со стула:
— А я говорю — не стану!
— Молодец! — расплылась по лицу самодура широченная улыбища. — Выдержал проверку. Прости, Димограф, это ж я проверял тебя. Я свою Галку никому не дам валить!
Тут только Выкрутасов понял, какой особенный авангардизм присутствовал в лице этого страшного человека. Глаз! Левый глаз у него был исковеркан. Точнее, от зрачка на левом глазу жалобно попрыгивал лишь небольшой секторок, будто оставшийся от целой головки зубчик чеснока.
Тем временем по стаканам булькала водка, а на вилки цеплялись ломтики душистого сала с высокохудожественными радужными прослойками.
— За знакомство! Меня Виктором зовут, — сказал хозяин дома. — Да ты наверняка слыхал обо мне, генерал Гвоздилов. Слыхал о таком?
— Кто ж о Гвоздилове не слыхал! — тихо промолвил Дмитрий Емельянович.
— Правильно, Димаша! Ну, пуск ракета!
Выкрутасов хотел о чем-то спросить, да забыл, о чем. Выпив и закусив салом, вместо этого спросил про глаз.
— Гла-а-аз! — оживился генерал Гвоздилов. — У меня кроме глаза, Димометр, чего только не ранено. И глаз, и таз, и Гондурас! Глазик-то мне Борис Николаич в девяносто третьем удружил, в Белодоме. Пулёшка, вишь ты, срикошетила и снизу мне прямо в зрачок. Зрачок почти весь состригла и, глянь, где вышла. — Он набычил голову, разгреб мелкую шерсть волос на голове, и Выкрутасов увидел на темени у генерала шрамы.
— И не убило? — ошалел от удивления Дмитрий Емельянович.
— Да я ж в камуфляжке родился! — захохотал генерал. — Но, брат Димоша, почти полтора года провалялся по госпиталям. А про голос ты мой почему не спрашиваешь? Иль не видишь, что у меня горло перерезано?
— Как перерезано? — начал уже потихоньку не верить Выкрутасов.
— Это мои друзья борзики учудили, — хрипел Гвоздилов, расплываясь в нежной улыбке.
— Борзики? — не понял Выкрутасов.
— Ага, чеченцы то есть. Они же себя волками называют. А волк по-чеченски «борз». Оборзели! Я их и называю ласково: «борзики». Хорошие ребята. Я их больше всех люблю. Лучшие друзья у меня в Чечне. Навоевался ж я с ними! А потом чего удумали — короче, взяли они меня в плен и горло перерезали. Хоро-о-ошие ребята! Но не дорезали. И такое бывает. Я ж говорю — в камуфляжке родился. Ты учись у меня. Короче, если случится тебе, что горло перережут, сразу постарайся на место его и башкой не мотай ни на миллиметр. Авось, как у меня, срастется. Давай, Димок, еще по крохотулечке за того борзика, который меня резал. Дай ему Аллах доброго здоровья! Нет, брат, генерала Кожемякина так просто на свет не отправишь. Как говорится, русского бойца мало убить, его надо еще и повалить!
— Как Кожемякина? — опешил Дмитрий Емельянович. — Вы же недавно назвались Гвоздиловым.
— И Кожемякин, и Гвоздилов — тоже я. Ничему не удивляйся. Такая профессия — Родину зачищать.
Тут Выкрутасов вспомнил, о чем хотел спросить:
— Погодите, Виктор! Вы сказали, что вашу жену зовут Галя. А точно, что не Надя?
Генерал задумался.
— Нет. До сих пор она была Галей. Насколько я помню. Вообще-то я ее редко вижу. Да мы и не расписаны. — Он тяжело вздохнул. — У меня, Димоноид, во многих городах жены есть. Я их всех Галями называю. Чтоб не ошибиться. Они, брат, не любят, когда их чужим именем случайно или во сне назовешь. Но ты не думай, что я прямо уж такой ветрофлюй. От которых у меня детишки, тех я полностью обеспечиваю. То есть у которых от меня. А как же, Дмитряночка! Генофонд надо восполнять, генофонд-то наш русский очень потратился за годы реформ!
— Простите, товарищ генерал, а от этой Гали… — Выкрутасов постучал кончиками пальцев по краю стола, — у вас нет детей?
— Здесь пока глухо, — покачал головой генерал. — Давай еще хряпнем за наш генофонд, да и поедем, пожалуй.
— Куда? — спросил Выкрутасов.
— Как куда! Счас поедем с парашютом прыганем, потом на полигон — постреляем малость, я тебя с ребятами познакомлю. Полетим в Сайгак-Сарай. Слышал о таком полигоне?
— Да подождите, у меня же тут дела в Волгограде, — возмущенный внезапно распахнувшейся героической перспективой, забормотал Дмитрий Емельянович.
— Все под мою ответственность! — махнул рукой генерал. — Дела мы законсервируем. Дела! Тебе выпало счастье подружиться с генералом Рокоталовым, а ты — дела!
