Гостем был не кто иной, как Длинный Хаим. Фамилия его Рабан, и он старший брат Берла Рабана, заведующего глазной клиникой доктора Ландау. В отличие от Берла, великого почитателя Иисуса Навина, интересовавшегося только тем, что написано в книге Иисуса Навина о захвате страны и ее разделе между коленами Израилевыми, в отличие от своего брата, погруженного в пустые грезы о сказках прошлого и о вымышленных героях, Длинный Хаим думает только о кратком и легком способе выручить много денег, дабы он мог проводить свою долгую жизнь во благе и с приятностью, а для этого ему, Длинному Хаиму, требуется лишь найти стоящее изобретение, обнаружить «подходящий патент». Всю свою жизнь он был занят поисками «подходящего патента». Такой вот «подходящий патент» Длинного Хаима разрушил папину жизнь, уверяла мама много лет назад, еще в те первые годы, когда папа начал обдумывать строительство храмового макета. Она признавала, что свою блажь папа заполучил от его учителя Маркела Когена, от того самого старика-плотника из Старого города, но идею изготовления деревянного макета Храма подал ему Длинный Хаим, и он же подтолкнул его к этому. Однажды, когда Длинный Хаим сидел в папиной мастерской, щеголяя своим галстуком-бабочкой (он всегда ходил в галстуке-бабочке, придававшем ему вид этакого вечного приглашенного на официальное торжество, человека, только что вышедшего со свадьбы дочери парагвайского консула или собирающегося вот-вот отправиться на день рождения супруги президента Ротари-клуба в Вифлееме), когда он вот так по своему обыкновению сидел и смотрел на папу, вытачивавшего на токарном станке навершие для шкафа, он вдруг воскликнул:
— Вот оно! Я нашел подходящий патент!
Сей подходящий патент, как все гениальные изобретения, предельно прост и способен принести громадные доходы и нам, и нашим детям, и детям наших детей. Папа вырежет из дерева модель Храма, а он, Длинный Хаим, наймет на улице Яффо большую роскошную лавку, которая будет служить своеобразным музеем Храма, и каждый пожелавший подивиться этаким чудесам будет платить входную плату. И даже если эта входная плата не будет превышать, скажем, полгроша на душу, и если ежедневное число посетителей не будет превышать пятьдесят человек, то уже и тогда нам обеспечен заработок без всяких хлопот, тягот, зависимости, притворства и разочарований. А по прошествии многих лет, когда весь народ, пребывающий в Сионе, пройдет перед Храмом, можно будет устроить турне по всему свету, а к тому времени, когда мы успеем вернуться в Страну Израиля из турне по большому миру, восстанет в стране новое поколение, которое не знало Храма Длинного Хаима[28], и так вся эта история начнется сначала, и так далее.
Короче говоря, не успел он еще полностью развить эту идею, а папа уже был им убежден, да не только убежден, а воспламенен и объят тем самым пламенем, которое наградило его прозвищем «Отстроится-Храм», которое опалило его жизнь и разрушило его семью. И ничего удивительного нет в том, что он убедил папу. Этот Длинный Хаим был способен силой своего воображения и красноречия, при помощи галстука-бабочки на шее, воспламенить своими патентами самого сухого из перекупщиков древесины и самого въедливого из оптовых торговцев пряностями. Для него трудности начинались не до того, как он убеждал, а после. Убедив кого надо и получив задаток в счет будущих доходов, он прежде всего отправился в Бейрут — отдохнуть от трудов убеждения и заранее вкусить немного, хоть два-три денечка, от хорошей жизни, уготованной ему после осуществления патента. Когда же минули два-три денечка, а вместе с ними иссяк весь задаток вкупе с еще несколькими мелкими суммами, взятыми в долг тут и там, он перестал интересоваться этим патентом, и вместо него в его мозгу начали складываться новые патенты, подходящие к другим начинаниям. Всякая унылая работа, все эти мелкие старания и пустые хлопоты, связанные с переводом патента из области воображаемого в действительность, попросту наводили на него скуку. Ни капли правды не было в утверждениях его кредиторов, будто он изначально намеревался обманом выманить у них деньги, заморочить им головы небылицами о своих будущих грандиозных предприятиях. С каждым новым патентом, забрезжившим в его мозгу, он давал себе слово уйти с головой в работу по его осуществлению и каждый раз заново обнаруживал глупость и скуку практической деятельности.
Что же все эти годы утверждала мама? Мама говорила, что все его кредиторы, все эти корыстолюбивые торговцы, надеявшиеся огрести денег на идеях Длинного Хаима, ничего не потеряли, кроме своих денег, в то время как папа, загоревшийся самою идеей, порушил свою жизнь и обездолил всю семью. Так она имела обыкновение говорить Длинному Хаиму в глаза, без злобы и без вызова, как констатацию непреложного факта, природного явления, которое именно таково, и ничего тут не поделаешь. Как если бы она рассказывала, что папа вернулся с работы весь до ниточки промокший, потому что вышел под проливной дождь без плаща. Так же как дождю свойственно состоять из капель воды, которые имеют обыкновение падать и мочить, так и папе свойственно работать без плаща и, работая, не замечать перемен погоды. Все они смеялись, когда она так говорила: и папа, и Длинный Хаим, и даже она сама.
— Да, а вода в лавке есть? — спросил Длинный Хаим, вставая и снимая свою шляпу со спинки стула.
— Конечно, там есть вода, — сказала мама. — Там есть кран и раковина.
— Это — главное, — сказал Длинный Хаим. — Живая вода там течет.
И, выходя, он радостно бормотал себе под нос:
— Живая вода там течет.
Услышав вопрос «Да, а вода в лавке есть?» еще до того, как мама рассказала ему о том деле, ради которого неожиданно явился Длинный Хаим, Срулик воспылал гневом, прежде всего на себя самого, а потом, в той же мере, — на свою мать и на этого долговязого изобретателя патентов, но сквозь дым перед ним замаячил спасительный выход. Длинный Хаим пришел попросить ключи от папиной мастерской «на некоторое время», и мама, конечно, тут же согласилась, не потребовав никаких объяснений: почему и для чего нужна ему мастерская и что означает его «некоторое время» — состоит ли оно из дней, недель или месяцев. И правда, как можно в чем-то упрекать маму? Мыслимое ли дело, чтобы она обращалась иначе с другом папиной юности, с годами ставшим другом всей семьи! В сущности, не все ли ей равно? Если он попросил, значит, лавка необходима ему для какого-нибудь патента, и она, со своей стороны, рада, что может помочь ему. И какая разница — надолго ли? Нечего опасаться, что Длинный Хаим навсегда остановится на одном из своих патентов.
— В доме нет ни гроша, а она спешит просто так отдать ключи от папиной лавки Длинному Хаиму! — закричал Срулик на мать, не в силах совладать с растущим в нем гневом на самого себя.
Как это мастерская совершенно вылетела у него из головы? При всех попытках пробить глухую стену, стоящую у него на пути, ему вовсе не приходила в голову папина мастерская, пустовавшая безо всякой пользы. А ведь плата за пользование ею, которую он мог бы получить, превышает все, что он был способен заработать за шесть месяцев в библиотеке вместе со всеми дополнительными работами, даже если предположить, что он сможет получить дополнительную работу в сиротском приюте и в других местах! Как это случилось, что даже он, ловкий Срулик, блистательный Срулик, Срулик с великими идеями, потрясающими саму Ориту, как это могло случиться, что и он барахтался в потемках, пока не явился Длинный Хаим — изобретатель патентов и не открыл ему глаза на самый простой, самый легкий, самый ясный, самый действенный и самый лучший выход! Завтра же он пойдет в лавку и заберет у него ключи! Но ему все же причитается награда, этому Длинному Хаиму, за этот его патент! Срулик заплатит ему определенный процент из арендной платы, как платят, например, посредникам. Скажем — три процента.
Назавтра, прежде чем уйти, он договорился с Розой, чтобы она побыла с мамой восемь часов. Четыре часа, которые он работает в библиотеке, и дополнительные четыре часа, которые ему потребуются, чтобы получить обратно ключи и сходить к маклеру. Если все пойдет гладко, он, возможно, еще успеет заскочить к Орит и сказать ей, что он собирается отправиться в большое путешествие не через пять-шесть недель, а через пять-шесть дней!
