Отец, заметив это, вернувшись домой, спросил старшего сына, намерен ли он жениться? Раймонд покорно осведомился, кого он должен взять в жены? Лорд Брайан внимательно посмотрел на Раймонда. После того, памятного им обоим эпизода, отец приказал доверенным людям не спускать в университете с сына глаз – и был доволен их отчётами. За всё время пребывания в Кембридже Раймонд ни разу не был замечен в местах, где порядочному человеку не место, если конечно, он уважает в себе образ Божий. Поведение юноши называли безупречным.

Сам Раймонд, достигнув зрелости, понял, что отец подлинно создал его, вложив в него запредельно высокие идеалы, никогда ничего не говоря об их недостижимости. Преподобный Хоуп, друг графа и наставник Раймонда в Кембридже, вторил милорду Брайану, и Раймонд, бесконечно любя отца и доверяя Хоупу, титаническим усилием воли и молитвой к Господу подавлял в себе зов плоти, дурные помыслы и искушения. Его воля и стремление к совершенству удивляли наставника и радовали отца. Теперь милорд без обиняков спросил сына, сохранил ли он чистоту? Шелдон чуть покраснел, но кивнул. Отец заметил, что при их богатстве, состояние его будущей жены существенной роли не играет, но на опороченных или бесприданницах не женятся. Безупречное поведение его невесты и состояние представляются обязательным. «Это должна быть девушка нашего круга». С этим согласился и Раймонд.

Лорд Шелдон внимательно посмотрел на сына, чуть прикрыв тяжёлые веки. Мальчик хорош собой, любой гордился бы им. Он воспитал свою гордость, совершенство ума, воли, веры. Милорд улыбнулся, опустив голову и скрывая счастливую улыбку. Потом обратил внимание наследника своего рода на красоту мисс Иствуд, на достоинства и таланты мисс Гилмор, на добродетель сестер Сейвари. Без комментариев упомянул о мисс Эннабел Тэлбот, Лилиан Лавертон, Эмили Вудли – и ещё некоторых. Раймонд про себя отметил, что все предложенные ему невесты располагают капиталом от двадцати до пятидесяти тысяч фунтов. Он давно не был в городе, сохранил самые смутные воспоминания о внешности упомянутых девиц, помнил лишь, что мисс Иствуд когда-то казалась ему и впрямь хорошенькой. Но о женитьбе думал с удовольствием. Его воображение рисовало ему близость с женщиной, матерью его детей, блаженство домашнего уюта с прелестной спутницей жизни, милой и преданной… Что может быть лучше?

Милорд меж тем добавил:

– Коль скоро женщины составляют значительную часть общества, мнение их много значит для репутации человека в свете. Вы должны знать, Раймонд, секрет общения с этим полом, но никогда не показывать, что знаете его. Женщины – странные существа, они порой бывают милы, но что касается здравого смысла, то я за всю мою жизнь не знал ни единой женщины, которая могла бы последовательно рассуждать в течение нескольких часов кряду. Исключение – женщины за пятьдесят, но это уже не женщины. Какое-нибудь пристрастие или прихоть всегда заставляет их изменить самые разумные решения. Если люди не признают за ними красоты или пренебрегают ими, дают им больше лет, чем им на самом деле, или недооценивают их мнимый ум, обида мгновенно оборачивается вспышкой гнева, которая начисто опрокидывает последовательность их мышления. Здравомыслящий мужчина лишь льстит им, но никогда не доверяет ничего значительного, хоть и старается убедить их, что относится к ним с серьезностью – этим они больше всего гордятся. Они до чрезвычайности любят совать свой нос в дела, которым вмешательство их только вредит и, подозревая мужчин в том, что те относятся к ним несерьёзно, начинают боготворить того, кто говорит с ними как с равными. Никакая лесть, помните это, Раймонд, не может быть для женщин слишком груба: и вы спокойно можете льстить любой, превознося в ней всё что угодно, начиная от её несуществующего ума и кончая изысканностью кружев её платья.

Раймонд внимательно слушал отца и молчал. Тот продолжил.

– Легче всего льстить женщинам неоспоримо красивым или неоспоримо безобразным. Уродине нечасто приходится слышать похвалы своей наружности, и она чувствует себя особенно благодарной тому, кто превозносит её красоту. Что же касается настоящей красавицы, то такая принимает дань своей красоте лишь как должное, но ей хочется снискать признание именно за то, что она умна. Слабость мужчин, Раймонд, приводит к тому, что женщины чеканят репутацию человека в высшем свете. Поэтому совершенно необходимо быть с ними обходительным и никогда не выказывать им и тени небрежения, ибо этого они не прощают. Тут они, впрочем, не одиноки, с мужчинами происходит то же самое: у каждого в душе достаточно гордости, чтобы почувствовать самое незначительное пренебрежение и затаить обиду. Поэтому вы должны тщательнейшим образом скрывать свое презрение к человеку, каким бы справедливым оно ни было, если не хотите нажить непримиримого врага.

Когда Шелдон, выслушав наставления отца, собирался уйти, милорд остановил его.

– Вас не нужно учить сдержанности, мой мальчик. Всегда лучше недоговорить, нежели сказать лишнее. – Граф замолчал, потом нехотя добавил, – вообще-то, по моим наблюдениям, наибольший успех у женщин имеют посредственности. Кругозор женщин ограничен: тупоумие они принимают за мужественность, глупость за величавость, в себялюбии видят благородство и в пошлости – остроумие. Не проявляйте же излишних эмоций, пока не поймёте, что нашли ту, что достойна ваших чувств.

Отец многого не сказал сыну. Последней зимой в Бате милорд неоднократно имел беседы и встречи с миссис Иствуд, сэром Винсентом Сейвари, с миссис Гилмор и некоторыми другими уважаемыми особами. Разговоры эти были ненавязчивы и вдумчивы. Отцы и матери невест во время неторопливых робберов наперебой расхваливали своих дочерей перед отцом богатейшего наследника графства. Шелдон понимал, что далеко не все сентиментальные рассказы о доброте и кротости упомянутых девиц правдивы, и потому, очертив перед сыном круг возможных претенденток, решил предоставить выбор ему самому. Всё-таки уединиться в алькове под одеялом сыну нужно будет с той, что заставит биться его сердце, а не той, что покажется приятной отцу. И теперь, отметив, что он весьма им доволен, милорд выразил надежду, что его сын своим выбором не оскорбит ни благородство их рода, ни чистоту крови. Напоследок тихо добавил:

– Я… горжусь тобой, Раймонд… – голос милорда задрожал, но тут же и выровнялся, – и искренне надеюсь, что будущая графиня Шелдон будет достойна продолжить наш род.

Раймонд вышел от отца растроганным, задумчивым и чуть растерянным. Про себя он подумал, что советы отца весьма противоречивы. Если женщины и впрямь столь ничтожны, как же найти среди них достойную-то?

Войдя в светское общество, Раймонд искренне стремился следовать советам отца, отметив, что женщины похожи на нарисованный им портрет. Суетные и пустые, болтливые и вздорные, они порой вызывали даже оторопь: ему казалось, что они специально прикидываются дурочками. Говорили девицы только о любви, закатывая глаза и вздыхая. И какую же из них выбрать-то? У него – виконта, сына графа Шелдона, была возможность сделать свою супругу виконтессой, а в будущем и графиней, но брак с ним – вот в чём была беда – не мог сделать глупышку умной.

Посетив пару званых вечеров, Раймонд утомился, ибо был слишком глубок для светской болтовни ни о чём, впрочем, его выручали титул и врожденная светскость. К нему мало кто рисковал обратиться с излишней фамильярностью, но даже если это случалось, молодой виконт всегда умел сказать нечто обтекаемое, приятное и ни к чему не обязывающее.

Теперь, когда лондонский сезон завершился, в город к Пасхе вернулись все знатные семьи. Вечер у Винсента Сейвари знаменовал начало новой весенней кампании сватовства и ухаживаний, открытие сезона в провинции, который обычно продолжался до Рождества. Раймонд надеялся, что на вечере у Сейвари, где впервые соберётся весь цвет общества, ему повезёт больше, чем на званом ужине у Салливанов. В этот вечер хозяева не сильно утомили его – у них не было дочерей, но они так лебезили перед ним, что он подлинно устал. Покидая гостиную и прощаясь с миссис Салливан, уже на лестничных ступенях парадного, виконт чуть посторонился, пропуская в дверях какого-то офицера, и тут взгляд его неожиданно упал на девушку, сопровождавшую пятидесятилетнюю, очень полную и явно нездоровую женщину, которую она называла миссис Грэхем и заботливо усаживала в старенький обшарпанный экипаж. Он почему-то не заметил её за столом, впрочем, вспомнил он, она сидела за вистом у окна, но не поворачивалась.