© Мороз А. Б., 2016

© Издательский дом «Неолит», 2016

Эта книга представляет собой исправленное, несколько расширенное и переработанное переиздание работы «Святые Русского Севера: народная агиография», вышедшей в 2009 г. С момента выхода в свет первого издания появился ряд исследований на ту же тему, которые вводят новый материал, демонстрируют новые исследовательские подходы, затрагивают новые темы. Однако в целом тема фольклорной агиографии (или агиологии, как предлагает называть ее А. А. Панченко) остается мало и фрагментарно исследованной. Между тем множество спекуляций, необоснованных и легковесных суждений, связанных с этой темой, попытки измерять фольклорную агиографию и «народную веру» мерками «канонического» христианства, поиски в них следов какого-то маловнятного «язычества», а то и самого этого «язычества», делают дискуссию на эту тему важной и требующей как фактов, так и их интерпретаций. Предлагаемое исследование представляет собой попытку понять, как формируются, живут и порождают тексты представления о святых, распространенные в крестьянской среде – современной и в недавнем прошлом.

Приведем с незначительными изменениями фрагмент предисловия к первому изданию этой книги.

Приступая к столь неоднозначной теме, мы хотели бы оговориться: наша работа ни в коей мере ни агиографическое, ни религиоведческое сочинение, мы не ставили перед собой задачи ни в очередной раз прославить святых, чьи жития в большей или меньшей степени известны, ни обсуждать проблемы религиозного сознания или истории канонизации – наши задачи носят исключительно этнологический характер, а труд посвящен не изучению истории святых и их почитания, а способам и механизмам их восприятия в традиционной культуре. Именно она, а не христианские подвижники является «героем» нашего исследования. Соответственно, все, что здесь сказано про народное почитание святых, представляет собой изложение, интерпретацию и анализ фольклорного понимания святости и почитания святых. Любое расхождение цитируемых или упоминаемых текстов с каноническими житиями или официальным их культом всего лишь демонстрирует расхождения в их восприятии фольклорной и официальной традиции и не ставит вопроса о правильности/неправильности почитания святых. Научное исследование различных проявлений религиозного сознания может вызвать отторжение у читателя, для которого святые неотделимы от текстов, в которых о них рассказывается, соответственно, любой критический подход к материалу воспринимается как критика и негативизм в отношении самого святого. В этой связи мы готовы солидаризоваться с иезуитским священником болландистом Ипполитом Делеэ, который еще в 1905 г. был вынужден оговорить в начале своей книги «Агиографические легенды», что может существовать принципиальное различие между жизнью святого и творением агиографа, который не всегда вполне адекватен поставленной перед ним задаче, и что критика в адрес последнего никак не затрагивает первого [Delahaye, x-xi]. То же можно сказать и в адрес тех, кто считает, что русский народ сохранил православную веру в ее нетронутой чистоте и каноничности, а все то, что в фольклоре не соответствует этой чистоте, – это инсинуации, клевета и подтасовки. Мы отнюдь не намерены измерять глубину и «правильность» веры наших информантов, оставив это дело их духовным наставникам, заметим лишь, что есть множество путей к вере и Богу и что активное существование в традиционной культуре разнообразных текстов агиографического содержания, пусть и не совпадающих с официальной агиографией, говорит об огромном значении почитания святых для носителей этой культуры и создателей народной агиографии.

Исследование посвящено главным образом «местным святым». Этим термином мы обозначаем не местнопочитаемых, а тех общецерковно или местно почитаемых святых, имена которых могут быть неизвестны широко в традиционной культуре и чей культ ограничивается регионом, с которым святые связаны или биографически, или через посвящение храмов, приуроченность святынь, распространение легенд. Список святых, почитание которых носит общерусский, общевосточнославянский и даже общеправославный характер, известных в крестьянской среде, крайне ограничен, фольклорные агиографические сюжеты, с ними связанные, широко известны и многократно описаны, в то время как почитание святых, менее известных, чей культ имеет ограниченный ареал, практически не исследовано. В основном изучению специфики их почитания и посвящено наше исследование. Существование таких культов в огромной мере поддерживается именно географической близостью, а через нее и ощущением причастности к святому и его подвигу. Выбор конкретных святых и их почитания в качестве предмета изучения мотивирован лишь привлекшими автора особенностями традиции и тем обстоятельством, что именно там ему посчастливилось проводить полевые исследования, материал которых лег в основу этой книги.

Литература, посвященная народному почитанию святых в различных его аспектах, чрезвычайно обширна. Научный интерес к фольклору на самой ранней стадии его изучения не мог не обратиться к особенностям народной религиозности в ее отношении к «официальной» религии и к народной культуре в целом, как она виделась в соответствующие эпохи. В этой связи возникает, получает крайне широкое распространение и долгую жизнь идея о преемственности культа языческих божеств и христианских святых. Отдельные главы, посвященные этому, находим в «Поэтических воззрениях славян на природу» А. Н. Афанасьева [Афанасьев, 1994. т. 1, 469–487], где автор утверждает: «Как Илья-пророк сменил в народных поверьях и мифических сказаниях Перуна, так точно древнее поклонение языческой богине весенних гроз и земного плодородия – Фрее или Ладе – было перенесено на пречистую Деву Марию» [Там же, 483]. С легкостью, свойственной эпохе и научной школе, к которой автор принадлежал, А. Н. Афанасьев настаивает на преемственности почитания Богородицы по отношению к культу малодостоверной (точнее сказать – вымышленной) древнеславянской «богини», относя на этот счет все сюжеты, мотивы, обряды и верования, которые, как кажется, не могут быть объяснены собственно исходя из традиций христианства.

Эта идея оказалась крайне продуктивной и популярной, ее не обошли в своих исследованиях и позднейшие ученые, хотя и более взвешенно подходившие к подобным отождествлениям. Так, в капитальном труде, посвященном культу св. Георгия, А. Н. Веселовский крайне осторожно утверждает, что в кавказских обрядах жертвоприношения быка, посвященных этому святому, усматривается связь с легендой о змееборчестве, которая, в свою очередь, может быть связана с древнеиранской мифологией [Веселовский, 61–70].

В советский период по вполне очевидным причинам концепция преемственности между языческими и христианскими культами стала едва ли не единственно возможным ракурсом исследования народного христианства, будучи одновременно использованной и в антирелигиозной пропаганде. Следование этой концепции позволяло вообще хоть в какой-то мере сделать христианские культы предметом научного рассмотрения. В 30-е гг. весьма успешно занимался исследованиями народного православия, в том числе и полевыми, Н. М. Маторин, в частности, посвятивший целую монографию народному культу св. Параскевы Пятницы и Богородицы. По утверждению автора, св. Параскева, равно как Богородица, Ксения Петербургская и ряд других женских христианских персонажей переняли в народном почитании черты и функции женских божеств [Маторин-1931]. Сопоставление, которое дает этнограф, имеет крайне широкий характер, привлекаются разнообразные мифологии других народов, правда, далеко не всегда оправданно и мотивированно: «Легенды о преследовании Пятницы или Богородицы лешим, дьяволом, наконец, пастухами примыкают к разбираемым нами сюжетам. Наиболее древним является первый вариант (леший-преследователь), который сопоставляется с мифом об Аполлоне, преследующем Дафну, и с украинской легендой о девушке, спрятавшейся в липу, подобно древнегреческой дриаде, древесной нимфе. Дьявол – уже элемент христианизации в легенде. Пастух сменяет закономерно охотника, который виден в Актеоне или даже Аполлоне, поражающем змея Пифона. Уже для христианского Востока интересен охотничий и пастушеский святой Созонт, которого в заклинаниях часто смешивают с Сисинием. Созонт был пастухом, назывался Тарасом или Тарасином и в крещении назван Созонтом. […] Охотники молились Созонту, оттягивая лук; пастухи чаяли от него “множество и здравие во стадех и кипение млека и сыры благоядный” [sic. – А. М.]». Вероятно, Созонт – наследник какого-либо местного героя, оставившего христианскому святому и свои реликвии. Обращаем внимание на сходство культа Созонта с нашими северными обычаями вешать на дереве пастушеский кнут, как это было в Пюхтице и Ильешах. Пастушеский кнут на дереве, посвященном Пятнице (береза), а впоследствии Богородице, сменившему ее христианскому божеству, означает ту «пугу», плеть, которой снабжен Перун, небесный пастух» [Там же, 94–95]. Если Богородица и женщины-святые соотносятся с женским божеством (женщина-небо, женщина-дерево, женщина-вода) [Там же, 23–32], то почитание других святых или обряды, исполняемые в связи с этим почитанием, являются продолжением, развитием, переосмыслением почитания других божеств и языческих обрядов [Маторин-1930, 16–28]. При этом Н. М. Маторин отказывается от термина двоеверие, полагая его неточным и научно, и идеологически как работающий на попов, отстаивающих свое, «чистое» православие от языческих примесей, в то время как никаких примесей нет. Православное богослужение есть, по утверждению исследователя, та же жреческая церемония. «Православие на русской или финской почве уже не то, какое оно было под греческим небом. Но и древние народные верования не исчезли начисто. Магические и анимистические представления старого язычества слились, амальгамировались с подобными же элементами христианского мировоззрения». На этом основании автором предлагается использование термина православное язычество [Маторин-1931а, 5–6].