Получа сие позволение, я без малейшего промедления отправился и на другой день под вечер приехал в Несвиж. Оставя свой экипаж в корчме, пошел я к артиллерии майору Н. И. Богданову; он удивился, меня увидев, и спросил, как я туда попал, а как я рассказал ему о моих обстоятельствах: «Братец, — сказал он мне, — уезжай как можно скорее отсюда; наш генерал Кнорринг самый грубый человек; он тебе сделает тьму неприятностей; поезжай в Пинск; эта дорога безопасна, потому что по ней идет сюда три батальона егерей, а в Пинске начальником Н. С. Ланской; ты знаешь, он самый добродушный человек; Брест оттуда недалеко, и тебе можно будет свободно доехать в полк».
Я, простясь с ним, тотчас пошел в корчму, чтобы в ту же минуту уехать; но капрал мой, встретив меня с печальным видом, сказал, что он только что пришел от генерала, который, потребовав его к себе, спросил: с кем он едет? А как он донес, что с экипажем и людьми Козловского полка майора Энгельгардта, то и приказал ему пожитки и повозки отдать под сохранение в комиссариатский цейхгауз, лошадей в козачий табун, а самому с людьми явиться к подполковнику Сакену (что ныне фельдмаршал), принять на всех солдатскую амуницию и ружья и состоять у него в команде. Услышав сие огорчительное повествование, пошел я опять к Богданову, который, погоревав со мною, сказал, чтобы я к Кноррингу на другой день не прежде явился, пока он с ним обо мне не переговорит, ибо-де он со мной [с Богдановым] только одним по приятельски обходится; в противном случае он [мне] наговорит столько грубостей, что я потеряю терпение.
На другой день, пока не известил меня Богданов, видел я большую суматоху, ибо и там [в Несвиже] получено известие, что поляки идут атаковать Несвиж. В замке поправляли брустверы, ставили на валкенг пушки. Там было тогда три роты артиллерии, три эскадрона Украинского легкоконного полка, две сотни казаков; пришло пять партий рекрут, и из Пинска шло три батальона егерей. Генерал долго занимался отправлением курьеров и партий в разные направления, уже около полудня Богданов мог переговорить с ним обо мне; «Ну, — сказал он, — ступай теперь; я упредил его о тебе, хотя несколько умягчил его угрюмость, но не вовсе уломал сего медведя».
Являюсь к генералу в кабинет, и вот наш разговор. Он спросил меня самым худым выговором по-русски: «Кто вы таков?» — «Козловского полка премьер-майор Энгельгардт». — «Когда приехал?» — «Вчера». — «Неправда, я не имел о вас записка, а приехал с экипажем майора Энгельгардта капрал Семенов». — «Это я, ваше превосходительство; я отпущен был от полковника партикулярно». — «А, это другой дел, явитесь в команду к подполковнику Сакену; я велю ему дать вам сотни две рекрут, и мы будем вместе драться с поляками». — «Ваше превосходительство, я бы за честь поставил себе во всякое другое время быть в вашей команде, но судите о моих обстоятельствах: я должен ответствовать перед военным судом за самовольную отлучку или показать себя неблагодарным моему полковнику, сделавшему мне одолжение; а притом его в полку нет, и я не знаю, как обо мне полк показывает». — «А, вы не кочите быть зо мной; вам в ваш полк не можно доехать». — «Я решусь на всякую опасность, только чтобы быть в полку». — «Нет, г<осподин> майор, вы не кочите з нами умирал и вы боитесь поляков». — «Я никогда не имел чести служить с В<ашим> П<ревосходительством>, и вы меня не знаете; но ото всех моих командиров я имел счастие заслужить лучшее о себе мнение, а быв так дурно предупрежден вашим превосходительством, почту за несчастие остаться здесь, почему, сделайте милость, отпустите меня». — «Вы тумал, что без вас обойтись не можно, изволь ехать хоть к шорту». Я не ожидал ничего более, будучи очень доволен любезным его приемом, а еще более милостивым его отпуском; вышел, запряг лошадей и погонял не оглядываясь, [пока не] прибыл благополучно в Пинск.
Николай Сергеевич Ланской принял меня самым добродушным образом, уведомил меня, что Козловский полк давно выступил из Бреста и пошел за Вислу в Сендомирское воеводство присоединиться к войскам, вышедшим из Варшавы, и что к полку мне проехать невозможно. Он советовал мне, чтоб я свой экипаж оставил у него, а сам бы отправился курьером к графу И. П. Салтыкову в Лабун, командующему всеми войсками в новозабранном краю, откуда уже можно будет чрез австрийскую Галицию пробраться в Сендомирское воеводство; но чтоб я дождался отряда полковника Чесменского из Бреста и узнал бы от него про тогдашние обстоятельства. Оный отряд послан был в Брест останавливать идущие разные малые команды к полкам остававшихся за болезнию в зимовых квартирах и препроводить их в Пинск. Почему и я имел случай показывать себя за болезнию оставшимся в Слониме. Итак, дождавшись через день того деташемента, отправился я Волынской губернии в местечко Лабун с несколькими тысячами червонцев, которые должен был Ланской переслать к графу Салтыкову.
Приехав в Лабун, у въезда заставили меня подписать реверс[166], чтобы ни под каким видом я не сказывал никому, откуда приехал, и ничего бы не говорил, что мне известно о польских обстоятельствах.
Явясь к его сиятельству и отдав казначею привезенную мною сумму, исправно лгал я о моем приключении. Граф еще повторил мне строгое приказание, объявленное мне при въезде, и обещал, по просьбе моей, при случае отправить меня к полку.
Смешно было, что на вопрос многих моих знакомых: «Откуда?» — [я] отвечал: «Не знаю?» — «Зачем приехал?» — «Не знаю». Тщетная предосторожность тогда, когда уже все знали о случившейся в Польше революции! Поляки распустили о ней слухи с прибавлением о своих геройских подвигах.
Через несколько дней прибыл из корпуса генерал-поручика Ферзена (получившего начальство вместо барона Игельстрома) Углицкого полка поручик Трейден, с которым я был знаком и знал, что Углицкий полк был в том корпусе. Я атаковал его, но и ему велено было говорить: «Не знаю». Однако ж он объявил мне, что корпус в Сендомирском воеводстве и что все бывшие наши войска там собрались и ожидают соединения прусского корпуса под личным начальством самого короля Фридриха Вильгельма для наступательного действия противу поляков. Я дал ему слово говорить, что он мне ничего не рассказывал. Но как зная Трейдена лично и что он служил в Углицком полку, который был в том корпусе, я просил графа [Салтыкова] с ним меня отправить. Его сиятельство разгневался и сказал мне, чтоб я впредь не осмеливался просить, дабы тем не подать повод отгадать о происшедшем в Польше[167].
Некогда его сиятельство сказал при всех, что генерал-поручик Загряжский с корпусом двинулся к Владимиру Волынской губернии. Я, вопреки запрещения, просил графа, чтоб отправил меня в оный корпус, что он мне и позволил, предписав тому генералу употребить меня на службу до соединения моего с Козловским полком.
Я уже нашел корпус генерал-поручика Загряжского при Буге; авангард его под командою полковника Рарока (находился) у самого местечка Дубенки. Его превосходительство принял меня благосклонно, оставя при себе, а по некотором времени я был им употреблен за обер-квартермистра. Полковник Рарок, как смольянин, снабдил меня для рыцарских подвигов подъемною лошадью из-под казенного ящика и дал мне в услуги одного солдата.
До начатия [описания] военных действий уведомлю о революции, в Польше воспоследовавшей.
Генерал барон Игельстром, видя буйство в Польше, требовал приведения в то положение польских войск, которое должно быть по силе последнего сейма. Полк Дзелинского, расположенный в Варшаве, прислал только 16 человек для определения в русские полки, представя, что затем осталось у него в полку комплектное положенное число. Бригада Мадали некого, расположенная между Бугом и Наревом, собрав свои эскадроны у Остроленки, явно отреклась распустить свои войска.
Барон Игельстром послал против сих мятежников с полком карабинер бригадира Багреева, при приближении которого Мадалинский пошел к прусской границе, а оттуда в Сендомирское воеводство с такой поспешности ю, что Багреев не мог его настичь.
