-Я ещё над эти думаю. – Скромно улыбаюсь и заправляю выбившую прядку, и тут же жалею о содеянном – ведь за свисшими волосами не видно лица! – ну как же, как же можно быть такой недалёкой.. Я как бы пытаюсь строить из себя птицу высокого полёта, которая избирательна с кругом общения. Надеюсь (только вот зачем), что Тэхёну интересно, что Тэхёну есть дело, почему я такая скрытная и своевольная. Только вот зачем, я ещё решаю. Глубоко верую, что не выгляжу простушкой с невыполнимыми амбициями. Только вот: зачем?
Ни Господин Ким, ни Тэхён, ни Чонгук, ни даже эта высокомерная блондинка не знают (я даже не желаю им этого знания), почему умирающие люди стремятся влезть в чужую шкуру и постараться не выглядеть жалкими. Не выглядеть жалким – это как клише на пути к успеху. Зачем людям, которые остаются, запоминать человека с невесёлой историей жизни и кучей жалоб на оную несправедливость. Исчезать – так с песней.
Вот я и исчезаю под инструментал скрипа двери, гробовой тишины и кинутое вдогонку наученной этикету секретарши «до свидания».
На улице разверзлось небо, грянул гром и опустился дождь. Он ко мне пришёл, он здесь – чтобы вылечить меня.
Не бойтесь. Я люблю дождь… Мне нравится, о чём он говорит. Перешёптывается с уличными фонарями, словно печальные заплаканные глаза в унылом сером тумане, этом сером давящем тумане, лоне печали, траурном покрывале. Из влажного покрывала капли дождя однотонно падают в тишину, эту гробовую тишину вокруг меня, все ближе и так зловеще, всё ближе, что я еще глубже ухожу в себя и словно уменьшаюсь, уменьшаюсь до песчинки и превращаюсь в вечность. И безысходность, словно молот по наковальне, бьет по сердцу, терзает его, шепчет и угрожает.
"Не бойтесь" - я всегда себе это повторяю. Временами страх теряется в руинах, и я выигрываю уровень сложнее – мне тоже по зубам упорство.
Вечером я ходила дома с босыми ногами, мяла и без того измятую пижаму с синими слонами и отходила в горячей ванне (Намджун мной умилялся!), изучая мысли в своей голове. Говоря простым языком – я любила не любить этот мир, и было что-то в моём диагнозе страданий ради. Окружить себя кучкой непримечательных серых лиц, которые оплакивали бы мой уход – эгоизм чистой воды. Только потерпеть: потом не страшно. Потом – уже будет всё равно.
Ночью я проснулась от дикой боли, сковывающей не только поясницу и левое подрёберье, но и распространяющуюся чуть дальше. Юнги говорила о повреждении соседних здоровых органов как следствие распространения метастазов, с немеющими последствиями, до поднявшейся температуры из-за сбитого учащённого дыхания, тяжёлых и мучительных секунд действия обезболивающего, которое сегодня перестало действовать. С жалобны писком я собирала вещи: натягивала поверх пижамы толстую длинную кофту, искала какую-то обувь и на ощупь брала телефон, чтобы вызвать такси. Самым сложным препятствием, оказалось, выйти бесшумно, дабы не разбудить своих соседей. Не ангел конечно, но сон охраняла, и даже чуть больше. По стеночке выползала из подъезда, и кто бы мог подумать, что местная «банда» молодняка кинулась мне на помощь, побросав окурки на асфальт, быстро сориентировавшись. Подкатили свою машину (я до последнего отнекивалась, боялась больше, чем чувствовала неудобство), помогли принять более-менее удобное положение, пока я находилась в полуобморочном состоянии, и довезли до моей онкологической больницы, где я ожидала попасть в смену Юнги, чтобы уснуть под успокоительным. Сухость во рту обезвожила весь организм, и благо я сдерживалась от спазмов в горле.
Кто-то из мальчиков дал мне свою куртку, хотя мне было очень жарко, и на руках нёс к регистратуре, чтобы уже там я бросила свою главную просьбу о вызове Мин Юнги, по счастливой случайности, которая сегодня была в ночную смену. Все остальное промелькнуло мимо сознания в быстром темпе: куртка осталась, люди исчезли, рядом путешествовала и маячила тёплая рука Доктора Мин, гладящая меня по волосам. Юнги шептала мне слова, и даже если опухоли как таковой было плевать, кто с ней разговаривает, я дышала присутствием знакомого человека. Чья-то забота забивала поры долголетнего одиночества. Не страшно, если рядом не было мамы, которая заменила бы весь мой мир. Не страшно, если рядом не было папы, зовущей меня принцессой. Мне было не страшно. Мои волосы намокли, были грязными и липкими, но их кто-то пригладил, расчесал и собрал по подушке ровно.
Сон отпустил меня утром, где я уже свежим огурчиком объяснила мамочке Джин, почему гуляю по ночам, и что.. честное слово: не сплю с кем попало! Я сказала, что поеду к сестре, и вероятно не появлюсь ещё денёк. Семейство Ким поверило, а даже если нет – выбора не оставалось.
-У тебя кожа характерно пожелтела, но выглядишь лучше, чем обычные больные, - стоя у капельницы, Юнги серьёзно вещала невесёлые прогнозы, которые я запускала отсутствием лечения. – Я ещё надеюсь, ты согласишься на госпитализацию.
Я поманила врача к себе на постель, похлопала ладошкой по одеялу, чтобы как-то совсем по-детски вцепиться в белый халат женщины, и помолчать о прекрасном (Юнги умела).
-У тебя поражение в печень пошло и частично в кости. Ещё немного, и может в мозг, а там песенка скорая. Хуан.. – я прикрыла глаза, отключаясь от диалога. Всем видом показывала свою безучастность.
-Я боюсь не успеть, хоть что-то успеть.
-Не планируй ничего грандиозного, Хуан.
Я любила Доктора Мин за честность и улыбнулась ей, потому что я знала, мы знали:
-Совсем-совсем?
-Чуть-чуть.. – она ответила тоном мягче, меня согрела и я заплакала.
Чуть-чуть не считается.
Опять же вечером, то есть ровно через сутки, Юнги разрешила мне отправиться домой, и принесла из кабинета свои сменные вещи: строгое глухое платье до колена и резинку для волос. Я стремительно переоделась и попросила женщину взять на передержку свою пижаму и кофту, а вот куртку спасителя надела с удовольствием.
На улице я вдруг провела по шее, ключицам, и не нащупала кулона. Память подбрасывала картинки, показывающие потерю в несколько дней (а не часов), и, кажется, я проследовала маршруту – забыла при бурной встрече. Расстроилась. Достала телефон, нажала кнопку и стала ждать. В груди бешено клокочет сердце, но я не внемлю. Обстоятельства вынуждают меня возвращаться к тому, от чего я импульсивно сбегаю.
Большая трагедия: попытка покончить с тем, что пытается покончить с тобой.
-В столь поздний час пироги не пекутся, дорогая Ан Хуан.
========== 16.хорошие девочки не умирают ==========
— иисус христос, я не боюсь умереть, но я немного боюсь того, что будет после смерти.
-В столь поздний час пироги не пекутся, Госпожа Ан Хуан.
Когда родился Дже Хёк, несколько дней лил дождь, без остановки и с морозной добавкой, заливая нашу худенькую крышу, и без того колышущуюся на ветру. А я любила эту крышу - быть под зонтом независимо от времени года и погоды прекрасное занятие. И чёрт знает, почему я помню так отчётливо то осеннее утро, где отец целовал меня в щёки и тряс на руках по всему дому, обещая залатать каждую трещинку и изъять скрип половиц. Помню наверняка, как отвергала рождение другого, можно сказать, нового ребёнка, который станет заменой меня, препятствовала какой-либо сестринской любви и надеялась остаться одной единственной. И с того самого времени дождь олицетворял память мучительных и по-своему личных воспоминаний, берущих начало из детства. Из детства вообще начинается все, и под «всё» я имею в виду действительно каждую мелочь. Построить человека заслуга невеликая. Сделать человека человеком – вот задача посложнее. Дождь всё испортил - взял и грянул, всучил молнией по темечку и дал пищу для столь юного глупого ума, не осудил за грубые мотивы и стал участником игры, вложившим в руку молот и наковальню – вечную борьбу с самим собой. А папа приговаривал, он повторял и весь горел своим энтузиазмом: дождь – это всегда хорошо, забыть зонт – это всегда хорошая идея, промокнуть – всегда прекрасная возможность состирнуть одежду.
