«Могли бы, хотя бы, сохранить немного порядочности, чтобы не делить моё имуществом в моём присутствии», –  подумала Катерина, хотя, конечно, ничего не сказала вслух.

– Ирмина! – Подогнала она служанку, которая уже бросила подушки и закрыла рот, но по-прежнему не двинулась с места.

– Да, госпожа. Слушаюсь, госпожа. Уже несу, госпожа.

– Где ребёнок? – Катерина окликнула её ещё раз на пороге.

– Не знаю, госпожа. Поищу его.

– Позаботься о нём, – попросила она, и её слова слились со скрипением открывающейся двери шкафа.

Зеедорф откинул заслоняющую ему путь одежду и исчез в тёмном нутре. Катерина почувствовала на заднице руку одного из стражников, обдавшего её запахом пива и лука.

– Может, позабавимся, ведьма? – Прохрипел он. – Я тебя ублажу на славу, таким...

Инквизитор, названный Зеедорфом Робертом, ударил его в лицо затянутой в перчатку рукой.

– Прояви уважение, хам! – Рявкнул он, – пока я тебя ему не научил.

– Роберт, –крикнул Зеедорф, который, видимо, уже добрался до лаборатории и осмотрел все секреты Катерины, – подойди ко мне, будь добр.

Второй инквизитор нырнул в тёмное нутро, и Катерина осталась одна со стражей. Тот, который недавно её коснулся, теперь рассматривал развешанные над постелью картины, изображающие сцены разнузданной мифологической любви. Потом повернулся в сторону Катерины.

– Придёт время, когда в подземельях не будет инквизиторов. И тогда, ведьма, вся городская стража побывает у тебя между ног.

– Она трахается с козлами. Что ей такой коротыш, как твой, – фыркнул второй стражник. Катерина прислонилась к стене и закрыла глаза, не слушая уже спор стражников, которые пререкались, чей член больше и кто лучше ублажил какую-то толстую Матильду. Она знала, что в будущем, которое её ждёт, изнасилование одним или даже десятью стражниками будет наименьшей её проблемой.

Она подняла веки, и тогда в золотом перстне, которое она носила на безымянном пальце, увидела красноватую вспышку. Прищурив глаза, она увидела лицо Берития.

– Надо было послушать вежливого совета, ведьма, – раздался в её голове спокойный голос, в котором проскальзывала нотка веселья. – Я вынес бы тебя отсюда на крыльях. Но теперь с удовольствием посмотрю, как они будут разрывать твоё тело клещами и жечь огнём. С радостью увижу, как красота, которой ты так гордилась, обращается в ничто. Они обреют тебя налысо, ведьма, и истерзают груди щипцами. Они разорвут тебе лоно на железном козле, тонкие лодыжки раздавят железными сапогами, а в сладкий ротик вольют кипящее масло. – Демон рассмеялся с неподдельной, искренней радостью.

– Я вижу, ты хорошо запомнил моего льва, – ответила ему также мысленно Катерина, а затем накрыла перстень ладонью.

Инквизиторы один за другим вышли из шкафа, и Катерина поняла, что то, что они там увидели, произвело на них впечатление. Зеедорф теперь даже не пытался быть вежливым.

– Снимите с неё наряды и оденьте приготовленное платье.

Стражникам не нужно было повторять дважды. Катерина не сопротивлялась, когда с неё срывали платье и нижнее белье, когда их липкие руки под видом раздевания ощупывали её груди, живот и лоно. Она знала, что сопротивление ничего не даст, а только разозлит охранников, которые станут ещё более безжалостны и ещё более жестоки. Она только зашипела, когда пальцы одного из мужчин нырнули ей глубоко между ног.

– Корову тебе лапать, а не даму, – прорычала она.

Когда она уже стояла голая, ей бросили под ноги ярко-жёлтое рваное платье.

– Надевай, – приказал стражник. – Живо.

– Пожалуйста, не делайте со мной этого. – Катерина обратила обезумевший взгляд на Зеедорфа. – Прошу вас, мастер, не делайте этого. Не при слугах, не при соседях...

– Надевай, – инквизитор холодным голосом повторил приказ охранника. – Пусть они увидят тебя такой, какая ты есть на самом деле. В жёлтом, как последнюю шлюху.

– Я не шлюха!

– А как же! – Стражник толстыми пальцами стиснул её грудь, но теперь инквизиторы не сделали ни одного жеста, чтобы его остановить.

– То, что ты была шлюхой для людей, ничего для нас не значит, – сказал Зеедорф. – Но ты заплатишь за то, что стала шлюхой сатаны. То, что ты осквернила божественный сосуд, которым является твоё тело, не наше дело. Ты заплатишь за то, что осквернила свою душу.

Катерина расплакалась и опустилась на колени на полу.

– Только не жёлтое платье, прошу. – Она склонила голову. Инквизитор взял под руку своего товарища. – Оденьте её, – приказал он охране. – Когда мы вернёмся через несколько молитв, она должна быть готова к выходу.

Катерина, услышав треск закрываемых дверей, сжала зубы на нижней губе так сильно, чтобы в течении этих нескольких молитв думать только и исключительно о боли, исходящей из разорванной губы. А потом легла на пол и раздвинула ноги, не желая, чтобы её били.

Герсард, стоя на углу улицы, видел, как под командованием инквизиторов стражники выводят Катерину, связанную и с кляпом во рту. Должно быть, с неё перед этим сорвали одежду, ибо теперь она была одета лишь в порванное жёлтое платье, словно наихудшая блудница.

– Я опоздал, – прошептал он про себя омертвевшими губами. – Боже мой, я опоздал.

Он знал, что уже не в состоянии ничего сделать. Его любовница и преследовательница сейчас просто исчезала из мира. В руках мучителей она скоро превратится в обрывки мяса, обезумевшие от боли и ужаса.

– Она меня выдаст, – на этот раз, пожалуй, он даже не прошептал, а лишь хотел прошептать.

Он задрожал всем телом, словно из июльского зноя попал прямо в бездны ледяного ада. Если следователи вытянут из Катерины всё, что она знает, то Герсард будет казнён! Блуд с прекрасной ведьмой ещё был бы ему прощён, отнеся это на счёт слабой человеческой природы и объяснив это тем, что его обманула женщина, которая самой природой была создана грешной соблазнительницей. И если им удалось ввести во искушение даже Праотца Адама, то как мог устоять Герсард? Но других делишек не простят. За волшебство и отравительство его отправят на костёр. Может, разве что, в виде особой милости, только запрут его в монашеской келье, чтобы на хлебе и воде он прожил до конца своих дней, в вечном мраке и вечном смраде собственного дерьма. И в этот момент он понял, что даже если Катерина не расскажет о преступлениях, которые они вместе совершили, то его всё равно ожидает печальная судьба. Ибо ведьма наложила на него проклятие. Проклятие, которое она теперь будет не в состоянии обратить вспять. И когда Герсард понял, что до конца жизни не познает теперь женских прелестей, будет мучиться подагрой, сыпью и геморроем, он опустился на колени, заломил руки, и из глаз его хлынули слёзы.

– Глядите! – Крикнул кто-то. – Каноник плачет.

Герсард понял, что его поведение пробудило любопытство толпы, но у него не было сил встать с колен. Не мог он и удержаться от слёз, которые ручьём текли по его гладко выбритым щекам.

– Смотрите! – Закричала какая-то женщина. – Ему жалко ведьму!

– Не ведьму ему жаль, – крикнул кто-то громким голосом. – Наш каноник плачет, что люди так подло обижают Иисуса своими поступками! Не о ведьме сожалеет этот святой муж, а о её грехах!

Герсард поднял голову, чтобы посмотреть, кто встал на его защиту, и глазами, мутными от слёз, увидел вспотевшего купца с налитым широким лицом, глазами, словно очищенные яйца, и огромным, вываливающимся из-за пояса брюшком.

– Позвольте, отче, я вам помогу. – Толстяк протянул канонику унизанную перстнями руку.

Герсард встал, и в этот момент кто-то рухнул на колени рядом с ним и схватил край его сутаны.

– Благослови меня, святой человек! Благослови меня, ты, кто проливает слёзы над грехами мира! – Закричал он так громко, что услышать его должны были, наверное, все в околице.

Обалдевший каноник сотворил в воздухе знак креста и пробормотал слова благословения. Он заметил, что инквизиторы со своей пленницей уже исчезли за углом улицы, и разрыдался ещё жалобней.