– О, мой милый друг! – Катерина протянула руку для приветствия. – Как я по тебе скучала.

Риттер глубоко поклонился и с благоговением поцеловал кончики её пальцев.

– И в моём сердце тоска уже заговорила громким голосом, – признался он. Посмотрел на Катерину с нескрываемым восторгом. – Всегда, когда я долго тебя не вижу, начинаю думать, что невозможно, чтобы ты была красивее, чем образ, который я ношу в сердце. – Он коснулся ладонью своей груди. – А когда ты встаёшь перед моими ослеплёнными глазами, я не могу себе простить, что я мог быть настолько глуп, чтобы спутать образ с его несравненным оригиналом.

– Ты смущаешь меня, друг мой. – Катерина лучезарно улыбнулась.

– Прости, госпожа, – Мельхиор сделал шаг в сторону, открывая тем самым стоящего за его спиной молодого человека, – что, видя тебя, я забываю о правилах хорошего воспитания. Позволь тебе представить: Хайнц Риттер, мой племянник, который путешествует со мной в Аугсбург и который умолял меня на коленях о милости увидеть женщину, владеющую моим сердцем.

– Здравствуйте, господин Риттер. – Катерина вежливо кивнула юноше, который покраснел и стиснул в руках уголок плаща. – Садитесь, прошу вас. Сейчас подадут ужин, и я надеюсь, дорогой друг, что ты расскажешь мне о далёких странах, в которых, как я полагаю, ты снова побывал.

– Это правда, дражайшая Катерина, что я скитался по миру, – сказал Мельхиор с улыбкой, указывающей на то, чтобы его слова о скитаниях не принимали так буквально. – Несколько месяцев я провёл в Венеции, а затем вместе с венецианскими купцами отплыл в Византию, откуда у меня было намерение отправиться в Иерусалим, чтобы поклониться земле, по которой ступал и на которой учил наш Господь перед своим славным Сошествием с Креста, но... – Он развёл руками.

– И что же случилось?

– Нас предупредили, что персы усилили гонения на последователей Христа, и вдобавок к этому злу в Святой Земле бушует чума, опустошая деревни и города, в равной мере уничтожая бедных и богатых, язычников и правоверных. А я надеялся на то, что привезу тебе в подарок кусочек камня, на который сошёл наш Господь... – он вздохнул.

«Честно говоря, я бы предпочла кусочек какого-нибудь алмаза», - подумала Катерина.

– ...но раз уж Бог не удостоил меня этой милости, то я вложу в твои руки эту безделицу, хотя и уверен, что её красота померкнет на твоей лебединой шее.

Склонив голову, будто стыдясь подарка, он вручил Катерине инкрустированную золотом продолговатую коробочку.

– Твоя память для меня достаточный подарок, – сказала ласковым голосом Катерина.

– Позволь мне настоять, друг мой.

Только тогда она протянула руку и открыла коробочку. И на миг потеряла дар речи.

– Это... это... просто чудо, – прошептала она.

В искусно выкованную золотую сеточку было вплетено несколько десятков бриллиантов и рубинов, которые, отражая пламя установленных на столе свечей, казалось, горели живым огнём. Это был дар, за который королева отдалась бы свинопасу.

– Надень, – попросил Мельхиор.

Катерина подняла ожерелье (какое же оно было тяжёлое!) и застегнула замок за головой.

– Как я выгляжу? – Спросила она горячечно, с почти детским волнением.

– Как богиня, – тихо ответил Мельхиор. – Или подать тебе зеркало, госпожа?

– Твои глаза – правдивейшее из зеркал, – искренне ответила Катерина и почувствовала на глазах слёзы. Никогда в жизни она не видела столь красивой драгоценности как та, что теперь обвивала её шею.

Несмотря ни на что, она встала и поцеловала Мельхиора в обе щеки.

– В последний так рада, как сегодня, я была год назад, когда я имела счастье тебя принимать. – Она села и вытерла ресницы тыльной стороной ладони. – Прости, – прошептала она, а потом хлопнула в ладоши. – Ужин! – Крикнула она уже твёрдым голосом. – Только быстро, а то наши гости умрут от голода!

Слуги внесли блюда с кушаньями, которые, как помнила Катерина, больше всего любил её гость. Особенно гордилась она паштетом, после разрезания которого из нутра вылетали шесть крошечных разноцветных птичек, и десертом, состоящим из фигурок из шоколада, теста и марципана, изображающих придворных господ и дам на охоте.

Когда они уже закончили трапезу, Катерина обратилась к молодому Риттеру.

– Чем вы собираетесь заняться, господин, когда достигнете совершеннолетия? Вы собираетесь путешествовать, как дядя, или, может, управлять землями, как отец? – Спросила она, зная, что брат Мельхиора является владельцем замка и обширных виноградников.

– Беда с этим оболтусом, – сказал Мельхиор, не давая ответить своему племяннику. – Представьте себе, дорогая подруга, он надумал стать скоморохом и песняром. Страшный стыд для всей семьи, но отец скорее с тебя кожу сдерёт, чем позволит такое безумие. – Обратился он в сторону Хайнца. Однако, несмотря на резкие слова, было видно, всё это скорее забавляет его, чем злит.

– Менестрелем, – тихо запротестовал юноша. – А никаким не скоморохом.

– Времена менестрелей уже прошли, дорогой господин Риттер, – мягко пояснила Катерина. – Теперь короли, князья и знатное дворянство уже не занимаются ни поиском рифм, ни распеванием песенок, а оставляют эту сомнительную честь людям из простого народа.

Парень молчал, уставившись глазами в скатерть. Катерина почувствовала к нему какую-то неожиданную симпатию, настолько он был уверен в своей правоте и настолько обижен, что другие не хотели за ним её признать.

– Кроме того, заметьте, господин Риттер, что нет человека более нелепого, чем неудавшийся артист. Тот, над которым смеются за спиной, а иногда и прямо в лицо, тот, который, защищая своё доброе имя, впутывается в судебные споры или драки. И чем больше он защищает свой мизерный талант, тем больше над ним издеваются. У вас так много способностей, господин Риттер, чтобы не стать подобным шутом?

Юноша поднял голову, явно удивлённый не столько словами Катерины, сколько тем, что нашёл их разумными.

– Я не знаю, госпожа, – ответил он просто. – Не кажется ли вам, что время это покажет?

– А у вас его так много, чтобы пробовать?

– Хайнц умеет красиво составлять слова, – сказал Мельхиор Риттер, – и складывать трогательные истории. Ну, если уж он предпочитает петь и бренчать на лютне...

– Это правда, господин Риттер? Вы пишете? И что же, позвольте спросить? Драмы? Комедии? Повести? Сонеты, воспевающие красоту дамы вашего сердца?

– Драмы, – ответил молодой Риттер. – Но кто бы их когда-нибудь поставил? Я пытаюсь передать красоту языка, на котором говорите и вы, госпожа, и мой дядя, и я сам. Меня не привлекают столь искусные фразы, что в их зарослях теряется смысл произносимых предложений. Я хочу, чтобы каждый меня понимал, даже будучи человеком необразованным. Чтобы простак нашёл в моих произведениях волнующую историю, а учёный муж - зеркало, в котором отразится истина нашего времени, человеческие стремления и слабости, трагедии и радостные моменты, боль и слёзы, но и радость повседневной жизни, и смех.

Катерина задумалась, а потом положила свою ладонь на руки Хайнца.

– Не упускайте этого, господин Риттер, – сказала она нежно и искренне, – если именно этого вы хотите. Помните, что героями мы называем людей, идущих к достижению мечты. Так будьте героем.

Она убрала руку, и настроение прошло. Она звонко рассмеялась.

– Хватит разговоров об искусстве! – Воскликнула она. – Расскажи мне о Византии, друг мой. О костюмах, о привычках, о танцах. По-прежнему ли в моде иметь в качестве подручного маленького негритёнка? Правда ли, что дамы носят платья со столь широкими рукавами, что напоминают взлетающих птиц? Как сильно загибают носки обуви? Правда ли, что самые модные платья должны почти оголять грудь и прикрывать её лишь шёлковым кружевом?

Мельхиор Риттер развёл руки в жесте притворной беспомощности.

– Погоди, дорогая Катерина! Помаленьку, помаленьку, ибо я уже не помню, какой вопрос был первым.

– Это неважно. Важно, чтобы ты ответил на все, и поверь, у меня их много!