- Интересно, - поднял брови Шмидт, ожидая пояснений. - Интересно будет узнать, что между нами общего.
- Вы помните "Кишинев"? Тот самый, который стоял во Владивостоке рядом с нами? Так вот: он, оказывается, тоже дал деру от господ Меркуловых! Что тот голландец - был и не стало... Господа в ярости, считают, что он идет на соединение с нами. Такая досада, что в Доброфлоте нет связи между судами. Вот бы покалялякали с кишиневцами!
Возгласы удивления и недоверия слились в один мощный всплеск шума.
- Заливаешь, Цедярицкий! - убежденно сказал Москаленко. - С него, братцы, станется...
Вместо ответа радист протянул Шмидту сложенный вдвое небольшой лист бумаги. "Его превосходительству господину адмиралу Старку, - прочитал вслух Август Оттович. - Настоящим доношу, что пароход Российского добровольного флота "Кишинев" покинул рейд Владивостока, уйдя в неизвестном направлении. Предполагается, что он возьмет курсом Чифу для соединения с ранее бежавшим "Ставрополем". Убедительно прошу оказать возможное содействие в перехвате беглого судна, дабы объединение это стало невозможным. Суда должны быть возвращены по принадлежности их законным хозяевам. Дальмормин, подписал Семенов..."
- К иностранщине на поклон пошло наше с вами морское министерство, - Шмидт аккуратно сложил листок снова. - Просят, чтобы его английской превосходительство адмирал Старк помог нас назад воротить... Плохо, однако, нам придется, если он и вправду пришлет за нами гонцов на паре крейсеров. Да нам и одного-то, честно говоря, с лихвой достаточно... Словом, надо думать, срочно принимать какие-то меры.
Он повернулся к Целярицкому:
- А вы, Владимир Иванович, просто гениальный радиотелеграфист. Виртуоз, Моцарт своего дела! Кстати, несколько минут ситуации не меняют, а я очень хотел попросить вас рассказать о колымском походе девятнадцатого года. Помните, вы тогда встречались с людьми из экспедиции Амундсена? Слышать-то я слышал много, но сам в том походе не участвовал. Вы уж расскажите, Владимир Иванович...
Целярицкий уселся поудобнее.
- Ладно, - сказал он. - Его превосходительство британский адмирал и вправду подождать может. Так вот, было это, значит, в конце октября девятнадцатого года...
Голос Целярицкого был негромкий, надтреснутый. Но рассказывал он столь интересно, что все оказавшиеся в кубрике вдруг почувствовали себя прямыми участниками событий, уже ставших достоянием истории. А события те были, и точно, достойными всяческой памяти...
Старая история
"Ставрополь" возвращался из очередного рейса к устью реки Колымы. После довольно беспорядочного трехсуточного блуждания вдоль кромки проточных припайных льдов капитан Грюнфильд понял: как ни печально, но зимовать придется в море. Отдалялись на долгие месяцы свидания с родными и близкими, куда-то за горизонт времени отодвигалось возвращение во Владивосток. Но обстоятельства есть обстоятельства. Вот почему, собрав команду, капитан коротко проинформировал ее о создавшейся обстановке.
- На зимовку попытаемся стать неподалеку от мыса Северного, там есть одна очень подходящая для этой цели бухта. Если нам удастся в нее войти, пароход будет в общем и целом независим от ледовой обстановки в океане, от ветра и погоды. Места эти населены чукчами. Народ темный, но довольно сердечный и по-своему гостеприимный. Так что мы вполне можем рассчитывать на меновую торговлю с ними. По крайней мере, голодать или питаться одной солониной нам не придется...
С мнением капитана все согласились молча, без возражений. Только один Вася Иваницкий - маленький конопатый матросик - тяжко-претяжко вздохнул: во Владивостоке у него осталась молодая жена, с которой и прожил-то он всего месяц перед рейсом. И вот...
- Терпи, казак, - рассмеялся боцман Иван Москаленко, - атаманом непременно будешь. А может, и капитаном даже!
Москаленко сочувствующе подмигнул матросику и отправился к капитану за получением инструкций по организации зимовки.
Через сутки "Ставрополь" бросил якорь в бухте острова Идлидля, у самой кромки припая. А еще через два дня открытая вода позади парохода оделась в прочный белый панцирь - "Ставрополь" оказался зажатым во льду, словно крохотная доисторическая мушка в сияющем куске янтаря.
Тщательно проверив все пароходное хозяйство, отревизовав угольные ямы, капитан приказал погасить топки. Он прекрасно понимал, что именно означает его приказ, но никакого другого выхода просто-напросто не было: черный уголь в таких случаях приобретает цену желтого золота. Постепенно температура в кубрике и каютах упала до минус восьми градусов по Цельсию. Понимая, что жить в подобных условиях в общем-то невозможно, капитан принял решение нанести "визит вежливости" береговым чукчам, или, по местному выражению, чавчу. Прихватив с собой в качестве подношения хозяевам острова несколько коробок с патронами и с десяток курительных деревянных трубок, они отправились по льду к берегу острова...
Поселение чавчу оказалось совсем недалеко, закрытое от холодных ветров склоном высокой голой горы. Убогий вид имело это стойбище! Десятка два яранг, чем-то напоминавших гигантские меховые шапки, лежащие прямо на продрогшей земле, чадили небо тонкими вырывающимися через отверстия в крышах струями сизого дыма. Яранги были почему-то разного размера - одни больше, другие меньше, третьи и совсем крохотные. Боцман не замедлил отметить это интересное, на его взгляд, явление:
- Тю, как-то чудно получается!
- Ничего чудного, - возразил капитан. - Все те же законы развития человеческого общества, что и в цивилизованной среде: кто богат - у того и яранга большая, а кто победнее - тот себе подобной роскоши позволить не может.
- Ишь ты! - причмокнул боцман. - А мы, Генрих Иванович, в какую ярангу пойдем?
- В самую большую для начала. К начальству пойдем.
Миновав упряжку дружно залаявших на моряков собак, они приподняли полы яранги:
- Можно, хозяин?
Никто не ответил, и капитан переступил порог без особого приглашения. Вокруг тлеющего дымного костра сидели до десятка мужчин и женщин в одинаковой одежде из меховых шкур. Было темно, жарко и дымно. Свет глиняного жирника вырывал из этой темноты только лица людей - сухие и изможденные.
- Здравствуйте, - сказал Грюнфильд. - Принимаете гостей?
Никто из сидящих не выразил по поводу визита моряков ровно никакого удивления: наверное, они уже давно обратили внимание на подошедший к берегу пароход и ждали гостей.
После короткого молчания навстречу пришельцам поднялся седой согбенный старик и, вежливо поклонившись, указал на место мгновенно образовавшееся среди раздвинувшихся людей.
- Моя налод лада тебе, лусскийматлоса, - сказал старик, медленно подбирая русские слова. - Моя слушай тебя холошо, моя очень твоя слушай!
Грюнфильд медленно, чтобы старик разобрал смысл сказанного, начал говорить о положении, в которое попал "Ставрополь". Пояснив, что русские моряки замерзают, что им нечего есть, он предложил чукчам имеющиеся в трюмах парохода на подобный случай товары - спички, патроны, металлические ножи, мыло, сукно. И, конечно же, порох и огненную воду - водку...
Старик выслушал капитана, не прерывая. Потом понимающе улыбнулся и кивнул в знак согласия головой:
- Моя твоя понимай, лусскийматлоса! Твоя получит за товал лисица, много песец.
Поняв, что старик договаривается с ним о торговле на принципах обмена, капитан отрицательно мотнул головой:
- Нет, я прошу взамен у вас совсем другого. Я хочу, чтобы вы разместили моих людей в своих ярангах. На одну только зиму. Иначе нам будет очень и очень плохо. Вы понимаете меня?
Долго молчал старик. Уже догорел костер, а он все молчал и молчал. Капитан и боцман тоже молчали, никак не решаясь торопить старика с ответом. Наконец чукча поднял голову, взял в морщинистые руки глиняную грубую трубку:
