Встаю. Босиком по холодным половицам к окну. Настежь… порыв ветра немилосердно отвешивает пощечину, следом штора ударяет в лицо, и сырой отвратительно пахнущий воздух с примесью озона от надвигающейся грозы забивается в легкие. Бесит. Сигарета прилипла к сухим губам. Бесит. Дым дерущий горло, которым почти давлюсь. Бесит. Но я стою и смотрю в окно. Любуюсь природными слезами. Зачем? Все элементарно просто. Сегодня год, официально чертов, мать его, год, как мы с Маркеловым не просто вместе, а живем под одной крышей. Вместе мы гораздо дольше. Сегодня день, когда я, заткнув орущее внутри «фе», согласился перейти на следующую ступень наших отношений. Как видите – зря.

Тихона я не видел уже около месяца. Он просто пропал, насколько я слышал, куда-то свинтил, но меня поставить в известность не посчитал нужным. Так как когда все устаканилось, когда с фирмой мы разобрались, и та часть, что под моим руководством, пришла в норму, я перестал обитать в главном офисе и перебрался к себе в гнездо. Во-первых, это было необходимо для того, чтобы Саша, он же рыжеволосая дрянь, то бишь бывший Тихона, мог без выебонов продолжать работать и не нагнетать. Во-вторых, Маркелов якобы в моем постоянном присутствии забывает о работе, и это сказывается на будущем, настоящем и бла-бла-бла компании. А в-третьих, поползли слухи, которые совершенно оказались не нужны нашему всея голова. Именно поэтому я не знаю точной информации, куда это чудовище могло деться. Узнать, конечно, могу, но для этого нужно пойти или хотя бы позвонить в его офис, что он просил меня не делать, опять-таки гребанная конспирация. Мне, так-то, похуй было, где работать, рядом с ним или нет, я все равно каждую свободную минуту тратил и трачу на восстановление, а точнее, на переделку старого материала, перезаписывал и переписывал песни, договорившись по старой дружбе на студии, правил тексты и тихо посмеивался, наблюдая за нетерпением Макса. Тот от меня не отходит ни на шаг. Выпытывает все до последнего аккорда, слова, ноты. С советами, правда, не лезет, но полнейшее удовлетворение на его лице и горящие глаза впечатляют.

Пашка его изменился. От бывшей белобрысой язвы не осталось и следа. Ранее постоянно распущенные волосы теперь собираются в нетугой хвост. Ерунда, так любимая им и вешаемая на все части тела исчезла, уступив место паре золотых украшений, одно из которых средней толщины литое золотое кольцо, самое простое из возможных, только что хорошей высокой пробы. Ну и, соответственно, такое же у Макса. Они у нас семья, отчаянно желающая завести… Ах, пардон, завести не получится, усыновить себе ребенка. Причем ладно бы Макс этого хотел, так нет, вся подача идет от Паши, который, похоже, оказался излишне ответственным и малость старомодным в отношении семьи. Ему стало мало просто существования под одной крышей, пусть и в любви и согласии. Помогать-то он мне по-прежнему помогает, только без былого рвения, ведь крах группы оставил неизгладимый след внутри каждого, и кто-то… как я, его ретуширует и скрывает. Пашка же наоборот, словно шрам, который якобы должен украшать мужчину, не прячет от наших глаз. Он им не бравирует. Не выставляет. Просто пусть и полунамеком или мимоходом дает понять, что удовольствие это для него сомнительное. А точнее, его вообще нет, но кайф нам не обламывает, все от себя зависящее делает и не упрекает. Хотя улыбаться стал куда меньше.

Наработки за год, а точнее, за почти два года должны принести результаты. Причем незамедлительно. Пускать дорожки на радио я отказался. Клип снимать пока еще рано, да и не знаю я, с какой конкретно песни начать, ведь все они часть меня, в каждую вложены пережитые, неподдельные эмоции и выделить лучшую или же худшую не получается. Давать же концерт с такой программой пока рано, да и имя мое настоящее на слуху не водилось, народ не придет… наверное. Разве есть те, кто идут к малоизвестному, а точнее, совсем неизвестному певцу на концерт? Только если как предлог скоротать слишком унылый вечер, не более. А мне такого счастья не надо. Совсем. Уж лучше петь в ванной, ну или на студии, чем перед кучкой безразличных к твоему творчеству людей.

Те, кто говорят, что поют для себя – врут. Для себя ты можешь под нос мурлыкать, готовя на кухне, принимая душ или от нехуй делать нервируя кого-то зачем-то. Для себя делая, ты не будешь выжимать максимум из возможного. Для себя… для себя вообще вряд ли кто-то будет столько убиваться. Всё, всегда… делается ради какой-то цели. Или же ради конкретного человека. Но точно не безоговорочно для себя. Блеф.

Для чего все это мне? А почему, по-вашему, наркоман тянется к дозе? Отчего у алкоголика трясутся руки? Я зависим. От музыки. От нагревающегося в руке микрофона. Зависим от восторга поклонников, чистых взрывных эмоций, эйфории. Мне это нужно, как доза кайфа внутривенно. Слишком нужно. Я без этого не смогу… и лечиться не собираюсь. Это стало неотъемлемой частью меня. Слишком близкое, вросшее в нутро. То, что пропитало собой каждую клеточку. Нет музыки - нет меня настоящего. Без нее существует только оболочка, холодно глядящая по сторонам и изредка реагирующая на окружающих. Без музыки почти все мои эмоции мертвы. Есть лишь отголоски. Но ведь этого мало?..

Холодно. Стоять вот так у окна, курить не в себя и думать… внутри холодно. Телу плевать, оно ко всему привыкает, рано или поздно адаптируется. А душа?

Любить оказалось сложно. Намного сложнее, чем я думал и представлял. Любить оказалось больно, ревновать дико. А привязать к себе кого-то – невозможно. Я понял свою ошибку позже необходимого. Давать полный зеленый свет Маркелову – нельзя. Он остывает, словно костер, в который больше не подкладывают дров, медленно, но уверенно затухает. Он теплится, тонкими язычками пламени облизывая накаленные угли. Он есть, но едва живой. Наши отношения мне как раз таки и напоминают этот чертов огонь. Ярко вспыхнувший и все порывающийся погаснуть в одночасье.

Сразу все было идеально. И по правде, я рассчитывал на то, что так оно и продолжится еще очень долго. Ссор не было. Накала также. Все стало тихим и мирным, размеренным. Тягучим. Местами слишком мягким. Но я молчал. Почему-то молчал, позволяя всему остывать. Молчал и он. Приходил. Звонил. Все так же с желанием целовал. Все также… но, как оказалось, внешне. Внутри у него произошли перемены, которые я не заметил вовремя.

Для меня все стало слишком важным. Он, музыка, жизнь… любовь. Тепло, совместное молчание, ужины и завтраки, секс в душе, чужие стоны, ставшие родными. Все стало СЛИШКОМ важным, и я забыл о себе. Совсем. Эгоист внутри снова умер, тот самый, которого я взращивал, потратив уйму времени, скончался в муках от моего телячье-нежного отношения к Маркелову. Да-да. Так оно и было… самому, блять, дико понимать, каким бесхребетным дерьмом я стал, не видя очевидного. Слепым тупым мудаком, позволившим дорогому для меня рушиться, но после пожара и хуй шланг, так что сожалеть и думать “а если бы…” не собираюсь. Глупо это.

Хлопком закрываю окно. Плетусь на кухню, ставлю чайник, завариваю себе крепкий чай, делаю пару тостов и безо всякого аппетита ем. Потому что надо. Жизненно необходимо. Как блядский робот, просто делаю и все.

…

- Позвони ему.

- И не подумаю, - прозвучало жалко. Чересчур жалко, так что Макс скривился, будто хлебнул лимонного сока.

- Потеряешь.

- А я не боюсь, - пожимаю плечами. Лежащие перед носом бумаги кажутся сгнившими осенними листьями. Противно пахнущие сыростью, затхлостью и гнилью. К подобному прикасаться – желания ноль.

- Не боишься?..

- Потерять его не боюсь. Уже, ну или теперь не боюсь. А смысл? Столько лет, столько разного дерьма. Аааа… к черту. Ему, блять, не надо, так мне подавно. Я прогнулся уже не раз, не два и даже не десять. И бегать за мужиком не буду, я за бабами-то не бегал никогда. Любовь - это, конечно, хорошо, но в меру. И отношения эти ебанутые себя изжили. Пуф - и нет их. Туда им и дорога. Так что, сорри, мой сердобольный друг, звонить этой скотине не буду стопроцентно, пусть идет на хуй, но не на мой. – К концу моей тирады у Макса лицо закаменело. В самом прямом смысле этого слова, а взгляд выражал лишь одно – «тебе пиздец», ну или «полный пиздец». Чем озадачил, к слову.