– Адриано, – сказал я, – Где Адриано?

Старуха сверкнула на меня глазами, двинула обеими руками так, что мне показалось, что за ее спиной зашевелились большие кожаные крылья, и пронзительно проверещала:

– Но Адриано, но!

Дверь захлопнулась. Наш хозяин хотя бы немного говорил по-английски и мог дать мне совет. Теперь он куда-то делся. «Ничего», – поддержал я себя мысленно. – «Во-первых, Пат сейчас вернется, а во-вторых», – я уселся на красный диванчик, – «…она сейчас вернется».

Сидеть в бездействии было невмоготу. Я побрился, принял душ, еще немного побродил по квартире, выкурил сигарету и решительно вышел на улицу.

Что мне было делать? Что бы вы предприняли на моем месте? Самое простое – сидеть и ждать – было для меня невозможным. Дело в том, что у меня воображение труса. Это когда в голове в случае возникшей опасности или неприятности вспыхивает такой фейерверк самых гнусных предположений, что хоть под кровать залезай.

Я начал бороться с этим еще в юности и достиг некоторых успехов. Рецепт, который пусть не всегда, но помогал мне, сводился к тому, что я начинал действовать. Могу и вам рекомендовать тоже. Страх, растерянность – это прежде всего бессилие, это потерянное время, в конечном итоге – это материализованная жалость к себе. Которая может породить только жалость. Разрушительная жалость к себе привела к совершенной импотенции многих из моих знакомых. Они просто предпочитали ничего не делать и медленно покрывались седыми волосами и жиром.

Вы можете возразить и сказать, что нет хуже зрелища, чем деятельный дурак. Но, во-первых, жалость к себе – хуже, во-вторых, думать – это тоже действовать.

Если Пат ушла в магазин, то ненадолго. Она захлопнула входную дверь, второго ключа у нас не было. Следовательно, если она пошла, например, за свежим хлебом, то вот-вот должна была вернуться. Магазин находился от нашего дома на прямом отрезке улицы. Значит, я мог смело двинуться по нему – никакого другого пути у нее просто не было.

Мимо меня шли по своим делам люди. Несколько раз попадались китайцы, которых я уверенно отличаю от японцев внешне, и несколько негров, которых я между собой вовсе не отличаю и не знаю, отличают ли они друг друга сами. На улице преобладали европейцы, и понять кто из них коренной римлянин, кто француз, поляк или русский не было никакой возможности. Пат, например, всегда принимали либо за француженку, либо за итальянку.

Ее не было видно. Я дошел до магазина, где рядом с входной дверью на стене были крючки на металлических пластинах в виде собачек, пригляделся – к одному из крючков была привязана собака Адриано. Она приветственно зарычала на меня.

Я опешил – ведь собаку я видел только что. Нет, не только что, я ведь вышел не сразу. Дело налаживалось. Я представил, что Пат встретила в магазине Адриано и они заболтались. Небольшая ревность возникла во мне, я толкнул дверь и быстро обежал все ряды. Ни Пат, ни Адриано. Еще один круг, и когда я вышел наружу, где напротив из массивной, с узорами чугунной водяной колонки беспрерывно текла вода, собаки уже не было.

Удивительно невезение! Значит, они ушли, пока я искал их внутри! В голове всплыл давешний сон про Дели, Ямуну и голову моржа. Становилось жарко. Еще перед отъездом Пат сказала, что в Риме первого октября будет двадцать пять тепла. Купив пол-литра пива «Перони» с красной этикеткой, я захватил также пакет чипсов с солью без всяких добавок. За все я заплатил два евро двадцать три цента.

Солнце светило так ярко, что когда я шагнул за порог нашей квартиры, то почти ослеп – так там было сумрачно. Внутри квартиры кто-то был – это всегда можно определить, даже если совсем тихо. Вне воли мой рот растянулся в улыбке – Пат вернулась.

Я осторожно притворил дверь, решив накинуться на нее врасплох, спустился по мраморным ступенькам вниз, опустил покупки на пол, снял туфли и на цыпочках пошел к кухне.

Мне оставалось сделать пару шагов, как ощущение кого-то живого в квартире неожиданно пропало – я вдруг понял, что в комнате ничего не изменилось, обувь стояла на прежнем месте, постель была не убрана. Прежние складки на смятом одеяле.

Быстро заглянув в ванную комнату, я прошел через кухню в сад. Ни о чем не думая, я открыл пиво, разорвал пакет с картошкой, но есть не стал, просто сделал несколько больших глотков из бутылки.

Какое красивое солнце небрежно бродило по головам всех тех небольших садиков, что виднелись с моего места, как уютно, зелено и прихотливо было смотреть на все это! Холодное неприятное ощущение возникло в животе, и я тут же вспомнил Лидо-ди-Остию. «Как странно», – подумал я, – «что сначала пропали все эти люди, а теперь пропала Пат».

Пора было бить тревогу, но я не знал как, поэтому решил привести в порядок кровать.

Итальянцы и французы, в чем я не раз убеждался, застилают кровать особым, не принятым у нас образом. Простыня, которой укрываешься вместе с одеялом, заправляется по бокам и в ногах так, что образуется нечто вроде спального мешка. Разгадка тут, кажется, в том, что они, в отличие от нас, не используют пододеяльников и вся эта конструкция создается с целью устойчивости. Словом, чтобы вы не оказались только под простыней, только под голым одеялом, и так далее.

Мне никогда не нравилось спать в мешке, и поэтому сразу же мы с Пат освободили одеяло из плена. Все сбилось в ком, и теперь на кровати лежала настоящая куча мала.

Я сбросил одеяло на пол, взялся за простыню, взмахнул ею, и простыня безвольно опустилась, как флаг на палубу сдавшегося корабля. С той стороны, где спала Пат, было большое, длиной примерно в метр и шириной сантиметров в сорок, пятно чего-то красно-черного.

Можно было не гадать – это была кровь.

Много крови, с оставшейся посередине полоской чистой материи. При небольшом воображении пятно напоминало глаз с узким зрачком.

Ужас вспыхнул во мне, как пламя перед тем, как угаснуть. Я потрогал пальцем кровь – врачи брезгливыми не бывают, – она была совершенно высохшей. Была ли это кровь Пат, я, конечно, определить не мог. Мысль эта поразила меня – получается, что это могла быть кровь чужого человека! Кого?! Но с другой стороны – не может же быть так, что мою любимую девушку убивали в той же постели и в то же время, когда я спал рядом.

«Вот!» – вдруг сообразил я, – «вчера утром Пат осталась в постели, и я пошел в магазин один – у нее начались месячные». Месячные у Пат были очень обильными – она страдала от этого. Я снова посмотрел на черное поблескивающее пятно – слишком много крови, не говоря уже о том, что Пат убрала бы испачканную простыню тут же.

На улице было то же яркое солнце и беззаботные люди. Я шел, чувствуя себя тенью, почти ничего не замечая, и даже себе кажущийся незаметным. Вот уже привычный магазин остался позади, стали попадаться мелкие лавки, в которых преобладали китайские. В одной из них я купил и тут же выпил большую бутылку пива «Циндао» за один евро пятнадцать центов.

Улица была переполнена пешеходами словно в выходные, но я не мог вспомнить, какой сегодня день. Может быть, и в самом деле даже выходной.

Начав свой путь по улице Порта-Маджоре, на очередной табличке я увидел, что название ее поменялось – теперь это была улица принца Евгения. Я знал, что не перестаю думать, но это происходило где-то глубоко внизу головы, в верхней же ее части царила пустота и даже покой. Я вертел головой как игрушечной. Так мне попала улица Мраморная, не пройтись по которой я попросту не мог. Да и к чему было отказываться, потому что она привела меня на Эсквилинский рынок.

Он назывался «Новым», но внутри, конечно, все было так, как и положено во все времена – горы всякой зелени и фруктов, внушительные куски отборного мяса, самая свежая рыба с самыми красными жабрами, сыр, ветчина – что может быть лучше? В голове всплыл вчерашний рынок и девушка, у которой мы покупали вино. Может быть, она здесь, может быть, она знает, где Пат? Словно завороженный, я стал кружить по длинным переходам рынка, и было ощущение, что ни разу не прошел прежним путем. Девушка в зеленой блузке так мне и не встретилась.