– Дети от первого брака? – Ехидная улыбка появилась на лице Сабаха. – Они на него в обиде за развод с их матерью. Какой смысл им платить? Остается молодая жена? Вот уж к кому следует обращаться за выкупом в последнюю очередь! Ей тридцать два, ему шестьдесят пять. В случае гибели супруга за ней остается их дом в Гренобле и она же получает страховку в триста тысяч евро. Да она спит и видит себя молодой завидной вдовой.

– Пристрелить его надо, зря хлеб жрет, – скоропалительно вынес приговор Диб.

– Инженер – товар, который надо продать, вот только покупателя правильного найти следует, – продолжал ухмыляться Сармини.

– Ты же сам сказал, что он никому не нужен. Пусть подавится страховкой его жена-шлюха.

– Я не говорил, что инженер никому не нужен живым. Я только отмел тех, кто не станет за него платить.

– Тогда я отказываюсь понимать, – развел руками Хусейн. – Жене, детям, фирме он не нужен. Единственное применение – расстрелять на глазах у других пленников, чтобы знали: так будет с каждым, за кого не заплатят. Пусть сами подсказывают, к кому обращаться за выкупом. Буду я еще голову себе ломать.

– Я не просто так базу данных составлял. Не от нечего делать информацию собирал. Ты забыл о страховой фирме, где застрахована его жизнь. В случае смерти они должны выплатить его жене-шлюхе триста тысяч. А теперь подумай, если мы зарядим страховщикам сумму выкупа в двести тысяч, выгодно будет им заплатить нам, а не ей?

– Думаю, начнут торговаться, но на сто пятьдесят тысяч согласятся, – просветлевшим лицом сказал Диб. – Повезло мне с заместителем. Да о таком варианте даже сам инженер не подумал. Головастый ты, Сабах.

– Аллах не обидел – наградил, – самодовольно произнес Сармини.

– Ну, так пошли, прижмем «лягушатника», – оживился Хусейн. – Он трусливый, обмочился сегодня.

– Инженера я только как пример привел, – Сабах продолжал «колдовать» с планшетником. – Чтобы у тебя мозги совсем уж на место стали, я тебе покажу, каких пленников ты сегодня чуть было на тот свет не отправил.

Сармини поднял планшет и развернул экраном к командиру. С фотографии ему счастливо улыбались Данила с Камиллой.

– Русские тележурналисты, работают на один из центральных телеканалов России. Ты знаешь, сколько на этом канале одна минута рекламного времени в прайм-тайм стоит?

– Я же воин, – напомнил Диб.

– Я тоже не только бизнесом занимаюсь, но тем не менее уточнил. И в России не зря учился, язык знаю. Тридцать тысяч долларов за одну минуту показа рекламного ролика. Пока мы с тобой тут говорим, на счет канала уже миллион баксов упал.

– Круто, – занервничал Диб и стал перебирать в пальцах сердоликовые четки. Так за них же можно по миллиону за каждого зарядить.

– Можно, – кивнул Сабах. – Такие деньги они могут выложить. К тому же неучтенных бабок на телевидении проворачивается больше, чем легальных. Взятки, скрытая политическая реклама, кинопроизводство…

– Так давай, звони владельцу, пусть деньги готовит. – Хусейн так воодушевился, что даже вытащил из кармана сотовый телефон.

Сармини упивался своим умственным превосходством над командиром. Хусейн не искал сложных ходов, не выстраивал комбинаций, он предпочитал рубить сплеча. Все его действия просматривались от первого шага до последнего во всей своей незамысловатости. Звонок владельцу – требование выкупа, а затем, в зависимости от результата, освобождение пленников или же их показательная казнь.

– Чего еще ждать? Я сейчас прикажу, чтобы эту парочку притащили сюда, пусть сами красочно и расскажут владельцу о своем положении, – стал поторапливать Диб, теперь его глаза сверкали, как две новенькие десятицентовые монетки.

И вновь Сармини пришлось остудить пыл своего вспыльчивого командира.

– Хусейн, – вкрадчиво произнес он, будто втолковывая неуспевающему школьнику то, что дважды два может быть только четыре, но никак не семь или восемь. – Связываться с журналистами всегда стремно. А тут нам предстоит противопоставить себя целому телеканалу огромной страны, который вещает и на многие другие страны, его смотрят, верят ему сотни миллионов людей по всему миру.

– И что из того? – пожал плечами несообразительный Диб.

– Они мгновенно слепят из нас образ не благородных повстанцев, борющихся с диктатурой семейства Асадов, а террористов, разбойников с большой дороги, похитителей женщин и детей, работорговцев. Что, кстати, почти полностью соответствует правде. У нас мало конкурентов, желающих занять наш сегмент рынка? Несколько конкурирующих отрядов мгновенно объединятся и сметут нас с лица земли под благородной вывеской освобождения журналистов. Даже если этого не случится, подумай, как нам потом оправдываться пред нашими западными спонсорами? Мы погубим свою репутацию. А репутация в бизнесе дорогого стоит.

– Замкнутый круг? Тогда зачем ты мне говорил про огромный выкуп? – не понял Диб.

– Замкнутый круг можно разорвать, – улыбнулся Сабах. – Представь, что мы захватили не журналистов, а российских шпионов, помогающих Асаду. На чьей стороне будет симпатия?

– На нашей. Мы – борцы с кровавым режимом, а они его пособники.

– Дело остается за малым. Российские журналюги должны сами признаться в том, что, коварно прикрываясь неприкосновенностью прессы, на самом деле шпионили в пользу Асада.

– Развязывать языки я умею, – хохотнул Хусейн.

– За десять минут они сами во всем признаются. Имея на руках такое признание, мы навяжем свои правила игры. Только ты постарайся держать себя в руках. Предоставь в основном действовать мне. И еще раз повторяю: еще раз застану тебя с пистолетом в руках за дурацкой считалочкой, делить деньги мы с тобой будем уже по-другому. Я вычту из твоей доли стоимость испорченного товара. Ясно?

– Да все будет нормально, не сомневайся.

– Хочу в это верить. Держи себя в руках и прекрати курить дурь, – Сабах спрятал планшетник в саквояж, затем пристально посмотрел в лицо Хусейну. – Ты слишком беспечно относишься к своей безопасности, – сказал он.

– Меня на нашей базе никто не достанет, – самоуверенно заявил Диб.

– С этим я не спорю. Но на любого человека можно надавить через его родственников.

– Ты о чем?

– Твоя семья по-прежнему на юге?

– Да. Обе жены и дети.

– Их кто-нибудь охраняет?

– Я приставил к ним трех надежных людей, – пожал плечами Хусейн.

– Этого недостаточно. У меня есть информация, что Файез планирует их похитить, – упомянул имя главаря конкурирующего отряда Сармини.

– После того, как я выбил его, безродного исмаэлита, из Абу-эд-Духура, он не отважится на такое, – заявил Диб.

– Схватиться с нашими людьми в открытом бою он не посмеет. А вот совершить подлость – спокойно. Тебе давно нужно было перевести свою семью сюда.

– Ты же сам знаешь, времени на это не было. Думал, обойдется, – уже серьезно обеспокоился Хусейн, все же свою семью он любил. – Информация проверенная?

– Это только слухи, но, зная Файеза, я не удивлюсь, если он похитит твоих жен и детей, – Сабах положил руку на плечо командира. – Я этим займусь, перевезу их в Абу-эд-Духур. Здесь они будут в полной безопасности. Ни один волос не упадет с их голов.

Данила с Камиллой, конечно же, понимали, что просто так их не отпустят. Но они не могли подумать, насколько далеко зашли планы их похитителей.

Солнце клонилось к западу. Его косые лучи прорезали заводские руины, золотили их. Первый стресс после попадания в плен уже прошел. Ключников и Бартеньева в первые дни старались не упоминать в разговорах Москву, свои прежние ошибки, не пытались докопаться до причин, по которым оказались пленниками.

Мужчина и женщина сидели под стеной на прогретой солнцем земле. Днем им хотелось быть поближе друг к другу, потому что ночью их загоняли в общие камеры. Данилу в мужскую, Камиллу – где содержались женщины.

– Мне спокойно рядом с тобой, – проговорила Бартеньева. – Хоть ты и сволочь. Променял меня на эту тупую Лидку из театра.