Вскоре Зенкевич знал обо всем, что происходило в подпольной организации. Можно было приступить к ее ликвидации, но тут кому-то пришла в голову мысль: «А не вырвать ли у змеи жало? Не вызвать ли из-за границы Волошина и взять его?»

– Товарищи, – заместитель начальника погранотряда Варивода медленно прохаживался по кабинету, – главное сейчас – Волошин. От имени заговорщиков нам удалось его вызвать сюда. Брать будем на нашей территории. Думаю, о важности этого задержания говорить не стоит. Детали операции – у Зенкевича.

Зенкевич четко и ясно указал каждому из нас место засады, распределил, кто кого из заговорщиков будет задерживать сразу же после ареста Волошина. Я слушал его и понимал: свадьба, которую мы с Тоней назначали через три дня, в воскресенье, срывается.

На следующий день я был уже на заставе. Последнее совещание проводил Зенкевич.

– К задержанию все готово. Наряды предупреждены, проход сделан. С Волошиным придут еще двое. Выделяем три группы. В первой, ударной, буду я сам, мы будем брать Волошина с людьми. Две другие группы – страхующие. Один из бывших заговорщиков помогает нам – он и выведет всех в нужный район.

Вечером мы сидели в горнице маленькой теплой избы неподалеку от нужной нам лощины. Едва стемнело, надели полушубки, маскхалаты и двинулись по глубокому снегу. Залегли. Впереди – группа по захвату Волошина, левее от нас – вторая страхующая группа. Тихо. Лишь изредка из деревни долетал лай собаки да потрескивали деревья на морозе. Лежать пришлось долго. Холод сковывал тело.

В три часа ночи мы услышали шаги. Район задержания был выбран точно – Волошин уже успокоился, граница осталась позади, и грозная команда Зенкевича «Стой! Руки вверх!» застигла трех нарушителей врасплох.

Возвращаясь на заставу, я испытывал даже легкое разочарование: матерый враг, мастер стрельбы, отличный борец и так просто был взят.

– За службу всех благодарю, – Зенкевич, стоя перед строем нашей группы, подводил итоги операции. – Сработали все звенья отлично.

А потом мы возвращались в розвальнях в Благовещенск. Зенкевич лежал в одних санях с нами, молодыми командирами, отслужившими на границе лишь по нескольку месяцев, и говорил:

– Вот вы расстроились, что тихо так вышло. Без стрельбы, без погони, без крови. А я рад, что все живы. В этом и заключается высшее мастерство пограничника – взять врага, перехитрить его, обезвредить и вернуться домой…

Заговорщиков брали на следующую ночь. Аресты провели одновременно во всех деревнях, где были члены контрреволюционной организации. Никто из них не ожидал такого оборота дела и потому сопротивления не оказывал.

Наконец, я смог увидеться с Тоней. В ее глазах было столько тревоги, нежности, заботы, что поспешил ее успокоить:

– Все хорошо, все целы.

Она обняла меня и заплакала.

Шли дни за днями, где были допросы, очные ставки, оформление документов. И вот наступил тот день, когда мог пойти в гости к Тоне. Теперь уже ничто не сможет отменить нашу свадьбу. Она будет в ближайшее воскресенье.

Но я был все еще слишком самонадеян: слишком мало прослужил на границе. Ночью меня подняли по тревоге: сбежал Верзила. Так мы звали между собой ярого антисоветчика Михайлова. Пока наша группа занималась Волошиным, другая взяла Верзилу. Это был огромный человек, сутулый, с тяжелым и мрачным взглядом из-под полуопущенных век. Бывший офицер царской армии, он не раз переходил границу и оставался неуловимым. Но вот взяли и его. Поместили в штабе, у дверей комнаты поставили часового. А ночью меня разбудил связной:

– Вас – к Вариводе. Михайлов ушел…

Когда я прибежал в комнату Вариводы, тот, покачиваясь с носка на каблук, стоял перед часовым:

– Видал орла? Заснул на посту. Марш на гауптвахту! Он повернулся ко мне:

– Я в штабе сейчас один. Ты первый подоспел. Глянь, куда он мог уйти, а я соберу людей…

Я осмотрел все возможные пути выхода из штаба. Михайлов мог уйти по лестнице на чердак, оттуда через слуховое окно на крышу, с крыши по ветвям перелезть на дерево, оттуда спуститься на землю. И – поминай как звали!

Я вернулся в комнату Вариводы. Здесь уже было полно народу. Доложил свои наблюдения.

– Берите собак, живым или мертвым, но Михайлова надо взять.

…Я глянул на часы. Прошло уже 36 минут, как мы бежали. Собака ровно и уверенно вела нас по следу. Нам повезло, что Михайлов ушел ночью, и следы его никто не затоптал. Они вели нас через город, по набережной, по чистому полю.

– Придержи собаку, – попросил я на бегу проводника.

Силы надо беречь.

Сапоги, галифе намокли, потяжелели. Бежать становилось все труднее. Во рту пересохло. На окраине села, далеко за Благовещенском, решили передохнуть. Нас было трое. Остальные отстали по дороге.

– Мы возьмем его, – успокоил меня проводник. – Днем он через границу не сунется, а до ночи – догоним.

– Хорошо бы. Пора!

И вновь собака тянула нас ровно и настойчиво. Кусты, овраги, мелкий подлесок… Я сбросил шинель и шапку. Бежать стало легче. Выскочив на опушку леса, мы увидели два сарая для сена. И тут наша собака зарычала, шерсть у нее поднялась дыбом.

– Спокойно, Елена, спокойно, – успокаивал ее проводник, но она рвалась к сараям.

Михайлова мы взяли на чердаке одного из сараев. Оружия у него не было, сил сопротивляться тоже.

Назад возвращались на двух подводах. Я лежал на сене, блаженно вытянув ноги, стараясь не пропустить тот овраг, где оставил шинель. В ту ночь и утро мы пробежали почти два десятка километров.

Встречал нас Комаров, командир из погранотряда.

– За службу спасибо, молодцы, – и он обнял каждого из нас. Михайлова увели.

– Зайди ко мне, – кивнул он мне. Я выпил три кружки воды и пошел. Комаров меня сразу же, с порога озадачил:

– В Москве давно был? Домой хочешь?

– Больше двух лет мать не видел…

– Вот и решили мы тебя в столицу командировать за отличную службу. Задание у тебя будет не совсем обычное: вручить красноармейскую книжку, форму и шашку секретарю ЦК партии Павлу Петровичу Постышеву. Здесь, на Дальнем Востоке, он участвовал в революционной борьбе. Вот и избрали мы его Почетным пограничником. Выезд – завтра.

– Как завтра? – ахнул я. – А Тоня?.. Свадьба же у меня.

– С Тоней сам поговорю. Вернешься – три дня дадим.

Весь день я боялся попасть на глаза моей невесте. И все же она нашла меня сама.

– Я все понимаю, Толя. Служба… Маме своей привет передавай. Я буду ждать…

Я понял тогда, что офицерской женой, наверное, надо родиться. А потом была дорога, Москва с ее перезвоном трамваев, шумом площадей, огромным строительством. Мама в первый миг меня не узнала, а потом, ахнув, всплеснула руками и села: ноги ее не держали.

…Через день я был в приемной Постышева, волновался, конечно.

– Товарищ Горшков, вас ждут, – и я вошел в кабинет.

– Товарищ Постышев, – голос у меня едва не сорвался. – Представитель краснознаменного пограничного отряда прибыл для вручения вам красноармейской книжки Почетного пограничника, обмундирования и оружия.

Постышев улыбнулся, принял наши подарки, положил их на маленький столик, но не удержался, взял шашку, вынул из ножен, потрогал лезвие. А потом пригласил меня сесть. Разговор был долгий. Я быстро успокоился, рассказал о делах на границе, о службе, о нашем отряде. Постышев не перебивал меня, и уже потом, записывая дома эту беседу, я вдруг с удивлением обнаружил, что Павел Петрович незаметно и точно направлял нашу беседу по нужному руслу, не давал мне углубляться в мелочи.

В Благовещенск поезд пришел ночью. Я добрался до квартиры, которую обещал выделить мне Комаров после отъезда на учебу одного из офицеров. В мое отсутствие сюда должна была переехать Тоня. Я подошел к двери и почувствовал вдруг, как забилось сердце. Постучал. Знакомый милый голос отозвался из-за двери: «Это ты, Толя?»

Через три дня мы сыграли свадьбу. И потянулись дни, наполненные для молодой жены постоянной тревогой, ожиданием. Граница в то время на Дальнем Востоке была, как говорят пограничники, активной. Меня зачисляли в разные группы, я участвовал в работе по разным «делам». Были перестрелки, погони, задержания. Я чувствовал, что становлюсь хладнокровней, расчетливей, бережливей к людям.