«Миллионы прибыли и в нашу страну», ответил Саид. «Когда у них были войны».

«Там было по-другому. Наша страна была бедной. Нам казалось, что ничего особенного не теряли».

За балконом дождь стучал по горшкам и кастрюлям, и время от времени Саид и Надия вставали, открывали окно, несли два сосуда к душевой комнате и выливали их в заткнутую пробкой ванну, как решил Совет на случай аварийного хранилища воды, которая больше не поступала по трубам.

Надия посмотрела на Саида и не в первый раз задалась вопросом: не увела ли она его в сторону с его пути. Она подумала, что он, возможно, колебался в принятии решения покинуть их город, и она подумала, что, возможно, она могла бы подтолкнуть его к любому решению, и она подумала, что он был добрым и порядочным человеком, и ее объяло чувство глубокого сочувствия к нему в тот момент, смотря на его лицо, вглядывающееся в дождь, и она поняла, что в своей жизни не из-за кого никогда не переживала таких эмоций, какие возникли в ней из-за Саида в первые месяцы, когда в ней вспыхнули сильные чувства к нему.

Саид со своей стороны тоже хотел бы сделать что-нибудь для Надии, как-то защитить ее от приходящего, даже если бы он и понял, в какой-то момент, что любить — это войти, однажды, в неизбежность того, что не сможешь защитить самое драгоценное для тебя. Он считал, что она заслуживала гораздо лучшего, чем это, но не видел возможности изменить, решившись не уходить, не играть в рулетку с еще одним убытием. Уйти навсегда — недоступно многим: даже загнанное охотниками животное в какой-то момент остановится и станет ожидать своей участи, хотя и ненадолго.

«Что ты думаешь происходит, когда умираешь?» Надия спросила его.

«Ты — о загробной жизни?»

«Нет, не о потом. А тогда. В тот момент. Все становится черным, как выключишь телефонный экран? Или попадешь в некую странность где-то посередине, как если засыпаешь, и ты находишься и там и тут?»

Саид решил: что зависело от причины смерти. Однако, он увидел, как Надия смотрела на него, напряженно ожидая, и он сказал: «Мне кажется, это будет, как засыпаешь. Придут сны прежде, чем тебя уже нет».

Лишь такую защиту он смог предложить ей тогда. А она улыбнулась в ответ теплой, светлой улыбкой, и он спросил себя: поверила она ему, или она решила, что нет, дорогой, это совсем не то, что ты подумал.

* * *

Прошла неделя. И затем — еще одна. И затем местные и их вооруженные силы отошли.

Возможно, они решили, что у них не было того, что необходимо для совершения задуманного, чтобы согнать и, если необходимо, убить мигрантов, и нашли какое-то другое решение. Возможно, до них дошло, что двери невозможно было закрыть, и новые двери постоянно открывались, и они поняли, что отвергать сосуществование требует необходимости уничтожения одной стороны, и уничтожающая сторона тоже должна была бы измениться в этом процессе, и многие местные родители после этого не смогли бы смотреть в глаза своих детей и гордо рассказать о том, что совершило их поколение. Или, возможно, количество мест, где появились двери, делало бессмысленным любую войну.

И поэтому, вопреки смыслу, порядочность в этом случае взяла верх и храбрость, когда вопреки страху решаешь не атаковать; и вновь вернулись электричество и вода, и возобновились переговоры, и появился тот слух, и среди вишневых деревьев на Пэлас Гарденс Террас началось празднование до самой глубокой ночи.

Часть девятая

Тем летом, как казалось Саиду и Надии, вся планета начала передвигаться, и весь юг направился на север, и также южане направились в другие южные места, а северяне — в другие северные. В зеленой зоне вокруг Лондона, которую раньше строго охраняли, началось строительство кольца новых городов, которые могли бы принять больше людей, чем сам Лондон. Это строительство назвали Нимбом Лондона — одно из бесчисленных человеческих нимбов, спутников и созвездий, развернувшихся в стране и по всему миру.

Там обнаружились Саид и Надия в те теплые месяцы, в рабочих лагерях. В обмен на их работу по очистке местности, постройке инфраструктуры и сборке жилых домов из блоков мигрантам были обещаны сорок метров и труба: дом на сорока квадратных метрах земли и присоединение ко всем современным удобствам.

Был принят добровольный временный налог, по которому часть от денежных поступлений и заработка тех, кто недавно прибыл на остров, шла проживавшим здесь много лет, и этот налог работал в обе стороны, уменьшаясь по прошествии лет и становясь через какое-то время субсидией. Много было волнений, и конфликт не исчез за одну ночь, продолжался и тихо бурлил, но сообщения о тех продолжениях и бурлениях перестали казаться апокалиптичными, и пока какие-то мигранты продолжали цепляться за собственности, им не принадлежащие, и какие-то мигранты и местные жители продолжали взрывать бомбы и стрелять, у Саида с Надией возникло ощущение того, что большинство людей, по крайней мере в Англии, стало более терпимо относиться друг к другу.

Рабочий лагерь Саида и Надии был обнесен по периметру забором. На территории расположились огромные павильоны из серой материи, выглядящей словно пластик, натянутой на металлические фермы по краям, и внутри было просторно, защищая от ветра и непогоды. Они занимали небольшое, ограниченное занавесями, помещение в одном из этих общежитий, и занавеси держались на тросе, протянутом на высоте, еле доставаемой Саидом, и, глядя сверху, павильон был похож на лабиринт или операционные комнаты огромного полевого госпиталя.

Питались они скромно, и их еда состояла из мучных, овощных и, иногда, молочных продуктов, и, если был удачный день, фруктов и немного мяса. Они никогда не наедались досыта, но спали крепко из-за тяжелой продолжительной работы. Первые дома, которые строили рабочие их лагеря, почти были готовы ко вселению, а Саид с Надией не были далеко в списке получающих, и поэтому к концу осени они рассчитывали въехать в их собственный дом. Их мозоли затвердели, и дождь более не беспокоил их никак.

Однажды ночью, когда Надия спала на раскладушке рядом с Саидом, ей приснился сон — сон с девушкой из Миконоса — и ей приснилось, как она вернулась в тот дом в Лондоне, куда они сначала прибыли, и как она пошла наверх и вышла назад в греческий остров, и, когда Надия проснулась, она дышала с трудом, и ощутила все свое тело, несмотря на все его изменения, из-за сна, показавшегося таким настоящим, и после этого она стала часто вспоминать о Миконосе.

* * *

Саиду же часто приходили сны о его отце, о чей кончине рассказал Саиду родственник, недавно сумевший сбежать из их города, и с которым Саид связался по интернету, и тот родственник обосновался неподалеку от Буэнос Айреса. Родственник рассказал Саиду, что его отец умер от пневмонии после нескольких месяцев борьбы с болезнью, начавшейся обычной простудой, и в отсутствие антибиотиков он не смог выжить, но он никогда не был одиноким, и его родственники оставались с ним, и его похоронили рядом с женой, как он и хотел.

Саид не знал, как оплакивать, как выразить свое сожаление, находясь так далеко. Тогда он взял на себя двойную работу и дополнительные смены, хотя у самого еле хватало сил, но скорость получения жилья для него и Надии не ускорилась, хотя и не замедлилась, поскольку и другие мужья и жены, и матери, и отцы, и мужчины, и женщины работали так же — в дополнительные смены, и усердие Саида лишь сохраняло их с Надией высокое место в листе.

Надию очень расстроила новость о смерти старика, больше, чем она ожидала. Она попыталась заговорить с Саидом об его отце, но столкнулась с трудностью найти нужные слова, и Саид со своей стороны оставался тихим, неразговорчивым. Ее охватывало иногда чувство вины, хотя при этом она не понимала причины этой вины. Все, что она знала: когда пришло это чувство, то ей было легче не быть рядом с Саидом, на ее работе, отдельной от его, легче, пока она не стала думать об этом, посчитав, что легче от того, что его нет рядом, потому что как только она начала думать об этом, то чувство вины сразу же появилось за ее спиной.