Услышав такие слова, Иосиф затрепетал от гнева. Он бросился бы на Тахтамыша и умертвил бы его с такой жестокостью, что залил бы кровью всю нашу квартиру, но побоялся, что весть об этом злодеянии докатится до участкового милиционера Голощапова Александра Давыдовича, а тот бы стал роптать.
— Бог мой! — горестно возопил тогда Иосиф. — Под сенью крыл твоих найдем защиту и прибежище! Убереги язык мой от злословия, разве я не понимаю: весна, отсутствие витаминов, и в то же время повышенная возбудимость. Но, Господь, наш оплот и избавитель, скажи, что она нашла в этом лице кавказской национальности?
— Я хочу счастья, Иосиф! — ответила я. — Мне уже сорок лет, а скоро будет пятьдесят. Я отцветаю, тут разве до национальных распрей и религиозных предрассудков?! Дашь ты мне, черт возьми, отлепиться от вас с Фирой и прилепиться к Тахтамышу, ибо он — существо, что светится во мгле, незапятнанный, незатемненный, вон как он отмыл чашки содой, и все кастрюли твои подгорелые, а посмотри на плиту?!
Все! Я твердо намерена с вот этим Тахтамышем слиться в единое целое, так как в «Огнях Сибири» в ноябрьском номере за прошлый год я прочитала, что секс, чтоб ты знал, Иосиф, благотворно влияет на организм человека, даря ему чувство глубокого удовлетворения, жизненную силу и душевный огонь.
Там также говорится, я точно не припомню в каких именно выражениях, но, Йося, при гармоническом соитии в момент наивысшего подъема могут, Иосиф, не удивляйся, исчезнуть время и пространство, предметы со стола и со шкафов сами собою станут падать на пол, а комнату наполнит голубое сияние, особенно интенсивное над позвоночным столбом партнера. Только не надо стремиться к эякуляции! — выдала я последнюю свою, козырную, информацию, почерпнутую в каком-то, убей не помню каком, органе печати, — поскольку если партнер стремится к эякуляции, то в тот момент, когда она имеет место, теряется точка контакта.
— Это еще что такое? — спросил бедный Йося, беспомощно глядя то на меня, то на Фиру, то на Тахтамыша.
— Эякуляция, Иосиф, — ответила Фира, снимая соломенную шляпу и легким движением руки бросая ее на холодильник, — это то, что происходит у тебя сразу, как только наступает эрекция…
— Ты видишь, что моя жена выкамаривает? — воскликнул Иосиф, невольно ища поддержки у Тахтамыша. — Никак не привью ей сознания бренности мира. Вот женщины! От зари до зари твержу я и Милочке и Фире: ищите бессмертное! Чтите заповеди, данные нам Торой. Не тратьте времени на то, что тленно. Вы разве не видите?..
— Чего? — спросил Тахтамыш, простодушно озираясь.
— Того! — грозно ответствовал Иосиф, — что наступает конец системы. Пока идет проповедь. А потом начнутся страшные дни, и те, кто не штудировал Тору, просто исчезнут, стоял — и нет его.
И Йося злобно воззрился на Тахтамыша, явно надеясь, что тот, проникнувшись Йосиными речами, начнет уже потихонечку исчезать, не дожидаясь, пока грянет гром, засверкают молнии, а главное, вострубят в большой шофар, и придут потерявшиеся в земле Ашшур и заброшенные на землю Египта, и падут они ниц пред Господом на святой земле в Иерусалиме.
Но Тахтамыш как стоял, так и стоял, даже волоска не слетело с его головы.
— Не надо портить праздник жизни! — вымолвил он наконец. — Ваша дочь — мягкая, теплая и нежная, она женственная и застенчивая, и абсолютно доступная для меня, а я такой ранимый — просто ужас. Если мне скажут: пошел вон! — я уйду. Уеду в Америку и женюсь на певице Уитни Хьюстон. Но, Иосиф Аркадьевич, имейте в виду, холостых сейчас нет. Кто-то в армии, а все остальные погибли на сенокосилке.
И он начал жарить пирожки с капустой, в десятый раз пересказывая мне добрые сказания былых времен на персидском языке.
— Вообще-то я перс, — говорил он о себе.
— Ладно пыжиться, — отзывался Иосиф из ванной комнаты.
Йося, Йося, как ты не понимаешь, вот этот вот Тахтамыш — последний шанс не дать угаснуть веселому и безалаберному роду Пиперштейнов.
— Так он же басурманин, — никак не мог успокоиться Йося, — его надо долго отмачивать в Днепре…
— Вы лучше жуйте, — увещевал его Тахтамыш, потчуя всех пирожками, — хорошо пережеванная пища — наполовину переваренная.
— За мужчин! Наших поклонников и обожателей! — подняла Фира рюмочку крымского портвейна.
Мир и благоволение воцарились после ее слов, а также атмосфера удивительного покоя, покорности и тихой грусти. С тех пор, когда нашего Иосифа видели с Тахтамышем, идущими в булочную или овощной, соседи спрашивали с умилением:
— Выдаете дочку замуж?
— Выдаем потихоньку, — со вздохом отвечал Иосиф.
И когда пришла пора Тахтамышу исполнить свой мусульманский долг, отправившись ненадолго в Мекку, Йося даже слегка затосковал.
— Мекка — это по какой дороге? — спрашивал у Тахтамыша Иосиф. — А то у меня в туалете карта, я буду следить за твоим путем.
— Следи через Саудовскую Аравию, — уклончиво отвечал Тахтамыш. — Я быстро, Аркадьич, одна нога там, другая тут, к тому же скоро приедут мой брат с отцом, и вам не будет так одиноко.
— Но это же такие дали… — вздыхал Иосиф.
— Разве на Земле есть дали? — отвечал Тахтамыш.
— Что-то хочется сказать тебе хорошее, но ничего в голову не приходит, — он заявил мне на прощанье.
В ответ я взглянула на него столь страстно, что он чуть не упал. Я это умею, просто никогда не пускаю в ход. Но тут дело затягивалось, а мне уже поскорее хотелось начать продолжать род, причем не сумасшедших Пиперштейнов, это я нарочно сказала, чтобы уважить Йосю, а великих богатырей Забулистана.
И вот, не прошло и месяца — я не хочу затягивать повествование, — нам кто-то громко позвонил в дверь.
— Кто там? — спросил Йося.
— Это мы, — ответили из-за двери, — Ваши родственники.
— А по какой линии? — стад допытываться Иосиф.
— По линии Тахтамыша!..
Иосиф открыл. На пороге стояли два горбуна и карлика — приземистые, коренастые, в очень длинных брюках, с огромными сумками и чемоданами. Их вид заставил оцепенеть Йосю с Фирой, да и меня это пригвоздило к месту. Добрых пять минут мы пялили друг на друга глаза. Космическое безмолвие повисло у нас в прихожей, пока они заносили к нам свои вещи. Но Афросиаб — так звали отца Тахтамыша — мгновенно разрядил обстановку.
— Дай мне обнять тебя, дружище! — сказал он Йосе с уже знакомым нам по Тахтамышу радушием. — Кум! Кума! Пойдите ко мне, я вас обниму, чтобы косточки затрещали! А где красавица? — спрашивал он, поочередно заключая Йосю с Фирой в свои объятия. — Где наша белая лилия?
Тут я подхожу к нему, пусть не красавица, но с образованием. Серьезный человек, потрепанный житейскими бурями.
— Царица Тамара! — довольно-таки потрясенно воскликнул Афросиаб, чем вмиг, разумеется, покорил мое сердце.
Надо отметить, что Тахтамыш был наиболее респектабельный из всего их семейства. Он просто низкорослый, плотного сложения, но от него так и веяло солидным достоинством. В то время как его брат и отец являлись самыми натуральными лилипутами. Мы сразу даже не поняли, кто отец, а кто брат — карлики вообще все молодо выглядят.
— А это мой Тахтабай, — сказал Афросиаб.
— Я — вы нал — кар — мыр — лы, — хрипло произнес Тахтабай.
— Что он сказал? — спросил Иосиф со смесью ужаса и подозрения.
— «Мир вашему дому!» — приветливо перевел Афросиаб. — Он говорит по-русски, но у Тахтабая немного нарушен двигательно-речевой аппарат. По нему даже диссертацию защищали, — с гордостью добавил отец. — И снимок дали в энциклопедию — его ног!
— Вы большие люди! — сказала Фира, с трудом и не сразу обретая дар речи.
— У меня есть еще один, младший, как две капли воды похожий на меня, — сообщил Афросиаб. — Я могу благодарить судьбу за таких сыновей.
Он вел себя естественно, как хомячок. И сразу всюду начал совать свой нос.
— Хорошая у тебя комната — картошку хранить, — сказал он Йосе. — Светлая, холодная.
Иосиф напрягся и сглотнул.
— А что? У нас в Средней Азии, — сказал Афросиаб, — была дома одна комната специально для хранения яблок. Я помню, яблоки на столе кончатся, отец откроет дверь — и оттуда — не то что дух, а прямо яблочный ветер. И яблоки — красные, большие, целая комната! До февраля лежали, потом начинали гнить. Их ведь надо снимать с дерева руками, — втолковывал Иосифу Афросиаб. — И подвешивать за черенки, каждое в отдельности, тогда можно сохранить до лета.
