После этого засел Конрад за рисование плана участка - для этого предварительно тем же сантиметром промерил расстояния между постройками, вписал в оставшиеся пустоты лесопосадки, клумбы и огород, посчитал количество деревьев, прикинул опять же расстояния между ними. Концы с концами не сходились, дерево налезало на сараи, а дом на палисадники, и приходилось вновь и вновь переизмерять. Работу затрудняло то, что измерения Конрад проводил по большей части в темноте - бóльшую часть светового дня он, как водится, спал. Поэтому и потратил на работу полных четверо суток. А когда новоявленный топограф худо-бедно всё же составил подробный план сухопутного Острова, Анна не позволила ему заняться штриховкой и раскраской, так как предвидела, какая выйдет мазня. Отобрала чертёж, быстренько перечертила и стала свежей, твёрдой рукой наносить на новый лист ладненькие объекты. Получилось хорошо.

Сама Анна уже вовсю хлопотала по саду - например, высаживала морозостойкие, потенциально голубые цветы пролески, которые должны были зацвести в середине апреля.

Как-то раз Конрад зашёл в телекомнату. Анна уже приникла к экрану и, затаив дыхание, следила за коллизиями передачи в "винрарном", как выразился бы Стефан, жанре телеспектакля. Конрад тоже вгляделся. По сцене академического театра коленопреклонённо елозил зрелый бородач в буром пыльнике и горестно ныл о собственном ничтожестве. При этом он судорожно цеплялся за длинный подол тоненькой томненькой барышни с сомкнутыми устами и милосердно-сострадательными очами. Задник изображал яблочно-вишнёвый сад, похожий на сад Анны Клир в лучшее время года.

- Что это? - удивился Конрад.

- Макс Горький, "Дачники", - быстро ответила Анна.

И Конрад всё понял. Он вспомнил, что, как и позорник из "Дачников", был воспитан на великой русской литературе. А потом эту же литературу ещё глубже впитывал в университете. И потому не считал зазорным прильнуть со стенаниями о собственной сущности к первой же попавшейся юбке. Правда, под юбкой почти всегда скрывалось что угодно, только не тургеневская и не макс-горьковская барышня. Потому что даже русалки-русофилки в то же время были в первую очередь сволочанками. И студенты-русисты - в первую голову сволочами.

И только он один годами пестовал свою сопливо-слюнявую, склизкую больку. На противоположной чаше весов - только кисельно-кисейное мечтательство. При этом он патологически был не способен на сильную страсть (не считая животный страх). И чуть что - преклонял колена.

То, что он видел сейчас на телеэкране, было экземплярно, эталонно, эмблематично. Но он, конечно же, знал это и прежде. Он символизировал и олицетворял. Так было легче.

Едва ли не каждый вечер Конрад ходил на рандеву с урлой. Он садился одесную Дитера и часами слушал рассказы о том, кто где чего спиздил, кто кого отпиздил, кто кого выебал и кто кого как наебал. По тону и сценарию эти истории ничем не отличались от тех, что в своё время лились из уст логососов, вот только многие детали ускользали от понимания Конрада. Слишком многое было упрятано в глубокий подтекст "блянах" и "ёба", слишком многое, что для рассказчиков казалось очевидным, не было таковым для внемлющего. И это при том, что он практически не чувствовал страха в этом обществе, потому что стряхнул с себя страх ещё на Масленицу.

А однажды на аллее, ведущей прямо к участку, заслышался громогласный матерный гомон. Конрад поспешил к калитке и ещё издали заметил на аллее многолюдную толпу урлы. От гогочущей толпы ловко отделилась сухопарая фигура, подошла вплотную к забору и выкрикнула несколько грязных лозунгов в адрес "шибко культурных". Это был стриженный под ноль, безлобый и бесстрашный типовой урел в телогрейке и лихо заломленной на затылок трикотажной шапке.

Урел по-паучьи вскарабкался на забор и перемахнул в сад. Соприкоснувшись с поверхностью Острова, он что-то достал из-за пояса - типа бутылки с зажигательной смесью.

И тут появилась Анна. В распахнутом демисезонном пальто, с развевающимися кудрями, она смело направлялась навстречу злокозненному вторженцу. Конрад бегом бросился ей наперерез - он должен был встрять, поучаствовать, не допустить. Увы, дыхалка его не слушалась и ноги путались - он никак не успевал оказаться между урелом и Анной. И вот те сошлись лицом к лицу и с вызовом уставились друг на друга. Урел словно застыл с воздетой дланью, в которой держал смертоносную бутыль, а Анна рысьим взглядом как бы сверлила его естество - в этом взгляде не было человека.

Конрад подбежал, запыхавшись, и остановился подле дуэлянтов вроде как третейский судья. Из-за забора за поединком наблюдало человек восемь грозно-молчаливых урелов.

- Ну что, крокопиздел мой еблоглазый? - как бы нехотя, с расстановкой произнесла Анна, густоголосо и ласково. Это слышали все по другую сторону забора.

- Да я так... - сказал урел и вручил Анне то, что было у него в руках.

После этого он с ловкостью членистоногого вмиг перелез обратно и исчез за спинами тенеподобных соратников. Те ещё минут пять недвижно постояли у калитки, после чего бесшумно рассосались в спускавшихся сумерках.

Конрад же также долго не трогался с места и тупо таращился вслед удалявшейся Анне. Его поразила не столько внезапная покорность незваного гостя, сколько нехорошие слова из медоточивых уст прекрасной хозяйки.

А ещё он вспоминал неписаный футбольный закон - если мяч побывал в воротах и не засчитан, то он побывает в них ещё раз, и на сей раз он будет забит по всем правилам. Самое печальное - себе при этом Конрад примерял роль вратаря.

Спустя два дня он опять видел урлу под забором сада. На сей раз среди молодняка легко был узнаваем Дитер в сине-коричневом шарфе. Он руководил, а молодые пацанята приколачивали к забору какую-то табличку. Вышед за ворота, Конрад прочёл: "Абьект ахраняецца гасударством". - "Поручик Петцольд велел повесить. Мы теперь кореша. Не ссы", - обнадёжил Дитер. После этого сексоту было позволено час расспрашивать урелов о их житье-бытье.

Конрад записал собранную информацию и в тот же день сходил к Поручику похвастаться. Увы, тот быстро погасил его энтузиазм, сказав, позёвывая:

- Молоток ты, сексот Мартинсен, только вот нужда в твоих интервью отпала. Нынче Дитер поступил к нам на службу, и вся его команда тоже. Не будем же мы собирать компромат на самих себя! Ну, ну, не кисни... Лучше порадуйся, что наши ряды растут и крепнут. Какое, говоришь, новое задание тебе дать?.. Погоди маленечко, придумаем. А пока расслабься и отдыхай.

В посёлке теплело. По придорожным канавам звенели ручьи, рыхлый снег похлюпывал при каждом шаге, долгожданные перелётные пернатые обживали разваленные скворешни. На улицах, особенно прилегавших к железнодорожной станции, появились незнакомые лица - в частности, бродячие торговцы костным мозгом и портянками.

Один из этих торговцев привлёк нешуточное внимание Конрада - уж больно необычен для этих краёв был его товар. Он торговал гадальными картами и гороскопами - сухонький ладный старичок. И мелькнуло у Конрада смутное подозрение, что однажды он этого дедка уже видел, и даже где он мог его видеть, хотя в тот момент он был абсолютно не в состоянии фиксировать лица встречных. Но его так и подмывало задать гороскопщику прямой вопрос, хотя, скорее всего, тот уклонился бы от прямого ответа.

- Прости, отец... - по-простецки начал Конрад, не прибегая к красному удостоверению. - Это случайно не ты осенью торговал книгами в киоске в губернском центре?

- Я-то? Может, и торговал. Чем только заниматься не приходилось - как тут всё упомнить?

- Не у тебя ли я купил большую и толстую книгу о Землемере? - в лоб попёр Конрад.

Старик испытующе уставился на допросчика и молчал.