И как уши не затыкай, всюду слышался голос Хозяина. Я мог убить его тело, расчленить его к ядрене фене, а дух его всё равно давил бы мой собственный. Кто знает - кабы не Он, может я прожил бы год за два...
Анна спала тихим сном праведницы. Говорят, гнев Божий минует селение, где схоронился хотя бы один праведник. Поди зря говорят. Брешут.
Вон дрожит землища, дребезжит небосвод - идёт состязание: кто больше поубивает. Профанные когти запущены в сакральное тело. Грядут последние из людей, бухари-субпассионарии, сироты казанские, волки тамбовские. Бредут, бредут они сюда; водянисто-белёсые буркала зияют на их серо-бурых грызлах. Внуки хлебопашцев, дети пролетариев, а у самих по одной записи в трудовом билете - "мародёр". Их дедушки спились, их батюшки сторчались, сами они скурвились. У них нет ни легитимации, ни понятий - у них лишь обида на свою нетрадиционность. Они бредут сюда, чтобы разрушить всё до основанья, а затем затеять на обломках дискотеку под рэйв и рэп.
Анна, сможешь ли ты ослепить их небесной красотой своей? Оглушить ангельским голосом своим? Подкосить их ноги, дабы пали они перед тобой коленопреклонённые? Обесточить наэлектризованные мышцы пальцев, сжимающих финки?
Я спрятался бы в тёмный чулан, дабы не оттенять великолепие твоё, я... сгинул бы с лица земли, лишь бы не пахло и духом моим смердящим здесь, на твоём Острове, я... кинулся бы на их лезвия... чтобы жертвой своей подчеркнуть божественность твою, я...
Да ведь, Анна-Анна-Анна, они тоже хотят от тебя этого жара, этого света, этого звука. Они чуют жар, видят свет, слышат звук, но они никогда не поймут - откуда это и во имя чего это. Им хочется греться об тебя всем телом, ибо у них дома не топят. Им хочется, чтобы ты светила им ночью на расстоянии эригирующих членов их, ибо давным-давно у них дома перегорели лампочки. Им хочется слышать звук твоих рыданий после их преждевременной эякуляции, ибо звуки выстрелов немелодичны, а птички стороной облетают их дом.
Я, я махонький, я никудышность, на жирных слабеньких ножках не отдам тебя им, ибо...
...ибо почему?... Ибо чтой-то вдруг...
...Ибо собственник? Ибо ревнивец? Ибо -
Изучающий связные тексты знает слова великолепная, светоносная, божественная, он в состоянии соединить их со словом "Анна", но он видит, как видит и ничего не изучавший - ты женщина из плоти и крови, баба, самка, осколок единого совершенства, но не совершенство.
Анна, я не люблю тебя. Я люблю традицию. Но она не любила меня. Теперь она погибла, и ты... похожая на неё... тоже... должна погибнуть... Но не достаться этим, ни за что на свете...
...вы понимаете, оно прорывается не шелестом, а скрежетом. В прокуренные лёгкие поступает кислород. Божьи коровки садятся на клейкие листочки. Копошащиеся червонные черви жаждут быть съеденными дятлом. Дрожат чашечки цветов под неуклюжим натиском грузно-мохнатых шмелей. Вибрируют кусты и деревья. Недостоверный, зыблется окоём. Мрак молчит. Лишь чуткому от отчаянья уху постепенно открываются потаённые звуки, сокрытые в густеющей тьме. Увесистое порханье бражников. Ухватливое порсканье ловчих. Заливистый лай гончих и борзых. Клёкот калек, стрёкот стрекоз, утробное урчанье ýрок. Скрип ступиц колесницы бога солнца. Храп, хрип и кашель остальных богов. Всхлипыванье чудовищных чудищ и гарканье гарцующих героев. В отблесках ночных светил восприемлется свистящий мимо со скоростью света свет. Во множащихся, сливающихся друг с другом лоскутьях света много чего происходит. Топочут толпы термитов, точащих зубья на материальные артефакты. Сражённые пулями поселенцев рушатся с ног на пряные травы прерий многоглавые стада неуклюжих бычар-бизонов. Стаи голых баб, пронзённых стрелами, с криком пикируют к горизонту, гулко бухаются оземь, в бурьян голодных степей. Освобождённое небо зарится заревом, ярится во всю ширь и во всю глубь, по нему трассируют пунктиры пульсирующих световых игл. Нанизать себя, прободить, продёрнуть. Изойти гноем, мерзостью и гнусью. Изблевать из себя кровавые клочья лёгких. Испражниться смотанным сгустком кишок. Лечь на бугристую чёрную землю и дать ей всосать тебя без остатка. Испустить из себя равнодлинные нити лазерных лучей. Нырнуть в зияющие бреши пространства, окунуться в лагуны лакун, заполнить собой небытие. Разлиться по венам бытия, внедриться в поры Абсолюта, впиться зубами в пупырышки вымен Великой Матери. Разотождествить себя с хрупким своим материальным коконом. Впрыснуть свой сок в сухожилия сущего, прорасти корабельными соснами к зениту и надиру, прорвать парусину небесного шатра. Сбыться остохренелой мечтой осатанелых мономанов, до искр в глазах наотмашь ёбнутых вечностью. Осуществиться, стать, быть. Уподобиться сиянию. Продлить сияние, сколько возможно, ведь: мимолётна интервенция дня. Слишком яркий свет ослепляет. Нельзя не мигая смотреть на солнце. И возвращается здесь и сейчас, ночь предельного одиночества, канун Армагеддона. И надо всем - око луноликой богини Селены, властительницы ночи, королевы нечета, командирши звёздных парадов, пастýшки планет, кроткой сокрушительницы солярного миропорядка, собеседницы самоубийц, покровительницы извращенцев, наставительницы лузеров, разлучницы и разделительницы, подсказчицы и свахи...
Момент зазвенел и ушёл. Его никто не выразил.
24. День защиты детей
С утра над Островом стоял туман. Ватный и пустой свет стелился над садом. Тянуло пронизывающим холодом, травы умылись росами, полифония малиновок и горихвосток оглашала окрестность, поздравляя её с новым днём, первым днём очередного терпко-ласкового провинциального лета.
Из дома в сад выскользнула полуодетая сутулая фигура. В руках у неё был лук. То Конрад Мартинсен вышел на тропу охоты. Он весь дрожал, объятый утренним дубняком, и плотоядно стучал зубами, но на ногах стоял твёрдо. Он так и не уснул минувшей ночью. Он всё обдумал. Он принял решение, может быть даже, несколько судьбоносных решений - судьбоносных для себя и ближних.
Конрад присел под кустом, вложил в лук стрелу и принялся ждать. Он знал, что ждать осталось недолго. Он не думал о том, дрогнет ли в решающий момент его рука. Всё сложилось так, как он хотел. Он был само спокойствие.
Постепенно пробивались лучи и разрезáли туманный студень. Проступали контуры дома с его балконами и террасами. Запах вчерашнего пожара уподоблялся пряному аромату костра. Готовились взойти семена первых цветов. Чечётка зубов слабела. Сад дышал.
Не кричали петухи, не лаяли собаки - все сварены, все съедены. Тишь, гладь, благодать. И никаких мыслей - вечный думатель заглох, картины прошлого померкли, над землёй повисло вечное, нескончаемое настоящее. Бесконечное Здесь и Сейчас.
И сквозь последние клочки умирающего тумана, параллельная световому столбу, в белой ночнушке и белой шали с кистями, горделивой павой выплыла на крыльцо Анна, хозяйка сада и хозяйка Традиции, дабы принести себя в жертву Текущему Моменту.
Лицо её было торжественно и невозмутимо, но в самых уголках её губ играла джокондова улыбка всеведения. Она сходила по ступеням, и это сошествие длилось века.
Конрад едва заметными покачиваниями лука сопровождал каждый шаг Анны, не сводя остриё стрелы с виртуальной точки её сердца. Она приближалась навстречу стреле на удобное расстояние, и Конрад медленно начал оттягивать тетиву на себя. Прохладные волны со слабым шуршаньем бежали вдоль оси тетива - стрела - сердце, и Конрад почти не чувствовал напряжения в набрякших мускулах, слушая ток эфирных частиц.
Стрела летела долго, её посвист навсегда повис в ушах стрелка. Подобно грудному младенцу она слепо ткнулась в гостеприимно расставленные перси Анны. Ток заземлился. Движенье Анны прервалось на полушаге. Хозяйка Острова рухнула навзничь, уязвлённая в самую суть.
