Горел серпентарий. Пронзительно голосила его хозяйка. Обитавшие в нём гады, как шептались в толпе, предварительно были отпущены на все четыре стороны. Отпущены деревенскими - те и не скрывали, что именно они подожгли дачный очаг культуры. Деревня объявила войну культуре как ненужной конкурентке Традиции - объявила во всеуслышанье; доблестный гогот и ухающий ритм эйсид-хауса сплетались с треском разрываемых перекрытий и рушащихся балок.
- Мотайте отсюда, оккупанты! Это наша земля! Всех подожжём!
И что-то ещё, вроде пресловутого "Сяо бие".
В канаве лениво переливались и перекатывались чьи-то упругие кольца.
Конрад понял, что прогулки не выйдет.
Назад, на Остров.
За повёрнутой к пожару, удаляющейся спиной Конрада обвалилась центральная опора серпентария. Огонь перекинулся на соседнее здание. Выли погорельцы. Выл рэйв.
Дым Отечества стелился по округе, приятно щипал носоглотку. Конрад лихорадочно тасовал документы своего ведомства. Он искал бумагу, в которой значилась дата решающей расправы деревенских с дачным посёлком, включая дом Клиров с Волшебной Комнатой.
Он нашёл её. Показания лидера "деревенской" группировки, снятые за день до отъезда Петцольда, после очередной кровопролитной битвы с "дачными". На тридцать первое мая - последний день лета - планировалась широкомасштабная демонстрация силы, а на первое июня - День защиты детей - полное уничтожение посёлка с его главными достопримечательностями - ненавистным детдомом и не менее ненавистным домом проклятущих снобов и гордецов Клиров. В последнем, кстати, собрано до фига дорогостоящего, но никого из "деревенских" не греющего барахла, которое можно переправить за кордон и на котором "деревенские" сколотят себе стартовый капиталец для последующих бизнес-проектов.
Тридцать первое мая было сегодня, первое июня - завтра.
Вечерело.
Этим дымным вечером свеженазначенный полицай-комиссар выкурил суточную норму сигарет.
(Конрад лежит на диване, белея из-под одеяла фрагментами голого торса. Входит Анна со свечой в руках. На ней белая кружевная ночная рубашка, и поверх оной - шаль. Конрад делает резкое движение, метнувшись всем телом под одеяло. Лишь рука с горящей сигаретой выглядывает наружу).
- Вы всё скребётесь, это невозможно... - прошептала Анна.
- Хотите спеть мне колыбельную? - спросил Конрад.
- Я... я открою окно... накурено как...
- Не надо открывать окно, - гаркнул Конрад. - Ну... Я жду колыбельную.
- Конрад, осталась бутылка вина. Хотите?
- Мучительница! Вопросики тоже...
Конрад вскочил, сверкнули лоснящиеся от спермы трусы. Анна извлекла из-под шали бутылку.
- Не хотите предложить мне сигарету?
Конрад не хотел, но предложил.
- Вам... не помогают таблетки?
- Я просто не пил их сегодня.
- Они не более опасны, чем ваши сигареты...
- Я знаю.
- Что с вами?
- А с вами?
Анна пробовала пускать дым колечками, не выходило.
- Расскажите что-нибудь, Конрад. Я знаю: скажете - нечего...
- Ну, если очень постараться, будет чего. Но будет ли вам интересно?
- Простите меня, если...
Конрад рухнул на диван, сделал почти эпилептическую дугу и простуженным волком завыл: "Уууууу..."
- Конрад, простите меня.
- Уууу... - пока хватило дыхания, а хватило, разумеется, ненадолго. - Вас? Помилуйте! Я никого не прощаю: никто не виноват.
- А... ну да, вы же не человек. - "Откуда знает?" - Откройте, наконец, бутылку, не человек. Вот штопор.
Конрад вполне по-человечески откупорил бутылку.
- Я настаиваю, чтобы вы приняли мои извинения.
- Приму. К сведению.
Анна с размаху погасила сигарету и прокудахтала:
- Вы... хотите сказать... я веду себя, как глупая девчонка?
- Ничего не хочу сказать. Что, тянуть из горла будем?
- Вы не хотите сказать... что вы хотите меня? - вульгарно-бульварно сказала Анна и - фокус-покус: откуда-то из-под подола ночной рубашки появились два маленьких фужера.
- Вглядитесь - под моими трусами тишь да гладь. Изобрели бы лучше тост.
- Конрад... можно подумать, к вам каждую ночь...
- Анна, вы меня в петлю толкаете? В петлю нельзя. Мне именно сегодня - никак нельзя. Ждёте моей инициативы - для начала предлагаю брудершафт.
- О чём вы?.. Какую петлю? - Анна поддела оголённой мякотью руки локоть Конрада. - Я не понимаю... столько жить под одной крышей со смазливой бабой и ни разу не полезть в петлю... Я просто восхищена...
- Уууу, не метите пургу... Кто ж этим восхищается... Это - признак...
- Знаю, кое-кто называет это "комплексом"...
- Мгм, - сказал Конрад, замыкая кольцо и выпивая. По усам потекло, в рот не попало. - Ты спятила?
- Да... я...
- Ложись, - застонал Конрад, кидая фужер об пол - тот разбился. - На счастье...
И Анна легла.
Конрад вставил новую сигарету в рот.
- Раздевай меня... - сказала Анна.
- Да тут особо нечего раздевать... - сказал Конрад, смотря на противоположную стену и лишь отросшими когтями босых ног ощущая шёлк рубашки. Шаль висела на стуле, накрывая начатую бутылку и переполненную пепельницу.
- Командуй, - просила Анна. - Дело в том, что я... я... девушка.
- Фигня, - невозмутимо дымил Конрад. - Ну а я - мальчик.
Анна подтянулась на локтях.
- Как?.. Ты же был женат... Дважды...
- Ну да. А как ты думаешь - почему? Думаешь я был прям совсем козёл, не понимал... что из меня за супруг? Трахаться хотел...
- И что?.. Для этого обязательно надо было под венец?
- Ну, не одна же ты на свете...
- ...двинутая?
- Угу. Со мной только такие и водились. Мамаши воспитали: до свадьбы не давать...
- Ну!.. Ну а после свадьбы?
- Ну а там - в первом случае редкий вариант вагинизма, во втором - обычная функциональная импотенция.
Анна не переспросила - всегда была в ладах с латынью.
- Импотенция как таковая была у меня с полгодика... Колёса! А дальше... дальше - психологический порог. Вне постели, пардон, стоит - не повалишь, а как легли - повис.
- Ну а к врачу?..
- Ой, видел я их, сколько ты воробьёв... А что врачи? Что они могли? Они внушали: ты большой, сильный, хороший, можешь... а я маленький, слабый, плохой... И обратного мне никто доказать не мог.
- Тебе нужны были доказательства?
- А по-твоему - молитвы?
Конрад уже докурил и лёг рядом с Анной, не касаясь её. На спину, руки за голову. Перевернуться на бок его заставил странный, не слыханный им прежде звук.
Анна плакала.
Не плакала - почти хныкала. Искажённое хныканьем лицо школьной отличницы, обиженной двоечником, пыталось было занавеситься густыми чёрными волосами от постороннего взгляда. Бретелька ночнухи съехала, Конрад осторожно тронул коричневый родимый островок на оголённой спине. Анна дёрнулась, как ужаленная.
- Отчего, - сказал Конрад на одной глухой ноте.
Он приобнял Анну и легонько прижал к себе.
- Хотя нет... - задумчиво произнёс Конрад. - Был один случай. Ещё в школе. Не знали мои родители, что делать с запойным моим онанизмом. И стали искать мне женщину. Опытную, в возрасте. Чтобы всему научила, типа. Нашли. Ей лет сорок было. Провёл я у неё целую ночь - и всё без толку. Не вставало, хоть отруби. Я - истерить. Она мне сопли подтирает. И лишь под утро отважился я рассказать ей о своей особенности. Накинула она шаль, и... И тут сразу всё получилось, хотя я сам и не понял, как. Всё в какие-то секунды кончилось.
- И больше ты с ней не повторял?
- Старая она была, страшная, с усищами... Но главное не в этом. Стыд меня заел, совесть одолела. За истерику, за то, что только с подачи родителей что-то могу, ну а пуще всего - за "особенность". С тех пор ничего и ни с кем...
