Эти рассуждения Пашуканиса оторваны от реалий послереволюционного развития, которым весьма некритически и догматически навязывается практически не сработавшая прогностическая схема Маркса и Ленина. Разве до нэпа, в условиях "военного коммунизма", распределительные, да и иные общественные отношения строились на началах эквивалентности и права? Разве вынужденное после краха "военного коммунизма" ограниченное допущение буржуазного оборота и соответствующего буржуазного права подтверждает, а не опровергает названную марксистскую прогностическую схему? И разве диктатура пролетариата (все равно — при "военном коммунизме", при нэпе или потом) как форма политической власти была организована в правовой форме и является именно всеобщей, общественной, публичной (т. е. государственной) формой власти, а не внеправовой формой политического классового господства, осуществляемого через правящую пролетарско-классовую коммунистическую партию?
Исходя из развитых им самим общих положений о праве, государстве, публичной власти и т. д., Пашуканис, очевидно, должен был бы дать на все эти вопросы однозначно отрицательный ответ.
При такой необходимой последовательности в развитии своих взглядов Пашуканис (да и все марксисты, выводящие право из экономических отношений, а не из актов политической власти, приказов диктатуры класса и т. д.) должен был бы признать, что там, где нет товарно-денежных отношений, товарного обмена и, следовательно, права (частного и публичного), там нет и государства, нет публичной власти, а есть неправовое классовое насилие, диктатура класса, его внеправовая, политическая власть, насильственное классовое господство над обществом и его членами, не являющимися правовыми субъектами, свободными, равными и независимыми индивидами. Это, в частности, означало бы, что одни классы (например, буржуазия) осуществляют свое господство в формах эквивалентного товарообмена, права и государства, а другие (например, пролетариат) — при отрицании и отсутствии таких форм, путем различных средств и способов классового политического подавления, словом — посредством диктатуры пролетариата. Если, как верно считал Пашуканис (вслед за Марксом и Лениным), нет и не может быть какого-то особого, послебуржуазного "пролетарского права", то ясно, что нет и не может быть также и какого-то особого, после-буржуазного "пролетарского государства" в качестве действительного государства как такового (отсюда и ленинский термин "полугосударство").
Ведь для государства (в его отличии от простого классового насилия, диктатуры и т. д.) необходимо наличие соответствующего минимума объективно всеобщего права, оформляющего политическую власть как абстрактно всеобщую, равнозначную для общества в целом и всех его членов публичную власть.
Диктатура пролетариата — это завоевание, удержание и использование пролетариатом (во главе и через коммунистическую партию) политической власти. Это не новое право и не новое государство, а радикальное и самое последовательное, насколько это вообще возможно, отрицание всего предшествующего (т. е. по сути и фактически — буржуазного) права и государственности для революционного движения к неправовому и безгосударственному коммунизму. И если Маркс в "Критике Готской программы" и Ленин в "Государстве и революции" и говорят о каком-то остаточно-госу-дарственном характере диктатуры пролетариата, то это концептуально последовательно лишь постольку, поскольку подобные дения высказываются в контексте представлений о сохранении после пролетарской революции буржуазного "равного права" до его полного отмирания. А буржуазное право, отмечал Ленин, предполагает неизбежно и буржуазное государство, так что при коммунизме в течение известного времени в силу сохранения буржуазного права остается "даже и буржуазное государство — без буржуазии!"[226].
По данной концепции, диктатура пролетариата — это государство в той мере и постольку, в какой мере и поскольку вообще сохранятся право (в виде соответствующего буржуазного права). И даже буржуазный характер такого государства определяется, как это видно из слов Ленина, буржуазным характером сохраняемого права.
В действительности, как мы знаем из исторического опыта, диктатура пролетариата не стала ни "буржуазным государством без буржуазии", ни вообще государственно-правовой, публичной формой организации политической власти. Ликвидация частной собственности на средства производства, их социализация, не говоря уже о монополизации при диктатуре пролетариата всей политической власти в руках правящей коммунистической партии, полностью исключали возможность сохранения буржуазного "равного права" в том виде, как это предполагали Маркс и Ленин.
Буржуазное право, но совсем в другом смысле и значении, чем! это имели в виду Маркс и Ленин, было вынужденно (в силу того, что "военный коммунизм" не привел, вопреки большевистским ожиданиям, к доктринально спрогнозированному коммунизму) допущено диктатурой пролетариата в силу как раз отступления от социализма в сторону частнособственнических (буржуазного и мелкобуржуазного) укладов. Это практически доказывало абсолютную! несовместимость социализма и права (неизбежно — буржуазного! права в силу отсутствия пролетарского права как права), поскольку допущение права (буржуазного права при нэпе) было лишь неизбежным следствием вынужденного допущения несоциалистических укладов, требовавших правовых форм опосредования. Между тем ясно, что Маркс и Ленин говорили о буржуазном праве при коммунизме для правового опосредования (регуляции) не отношений буржуазного сектора после пролетарской революции, не буржуазных товарно-денежных отношений производства и рыночного оборота, а лишь самих социализированных отношений — отношений в сфере распределения в условиях уже ликвидированной частной собственности, отмены товарно-денежных отношений и рынка, обобществленности средств производства и т. д.
Получилось как раз наоборот: буржуазное право было допущено (и вообще возможно) лишь вне социализированных отношений. Временное допущение буржуазного права при нэпе означало не буржуазное право и "буржуазное государство — без буржуазии", а буржуазное право для буржуазии (для узкого, строго контролируемого диктатурой пролетариата круга товарно-денежных, частно-правовых отношений) при политической власти пролетариата, которая также и при нэповской "рецепции" некоторых институтов частного (но не публичного) права оставалась неправовой диктатурой, а не государством, не публичной властью.
Пашуканис же трактует перспективы нэповского буржуазного права в духе "отмирания" того фактически не состоявшегося буржуазного "равного права", о котором говорили Маркс и Ленин. Помимо всего прочего, это диктовалось ведущей марксистской идеей его книги о наличии внутренней связи между общественными отношениями в форме товара и основными понятиями и характеристиками в области частного и публичного права. Разумеется, он как последовательный марксист стремился этот негативный марксистский подход к праву как к буржуазному явлению (это марксистское правопонимание в виде правоотрицания) распространить не только на право до пролетарской революции, но и на все послеоктябрьское право. Это последнее, по логике такого марксистского подхода, вообще не может быть небуржуазным (пролетарским, социалистическим и т. д.) правом; оно может быть правом, лишь будучи именно буржуазным правом, т. е. тем, что подлежит социалистическому отрицанию.
Из практического опыта "военного коммунизма" и нэпа Пашуканис не мог не знать, что допущенное при нэпе буржуазное право — нечто совершенно другое, нежели то буржуазное "равное право", о котором говорили Маркс и Ленин. Хорошо должен был бы он понимать и неправовой (следовательно, и негосударственный, непубличный) характер политической власти в условиях диктатуры пролетариата и строящегося социализма.
