Пашуканис подчеркивает, что именно благодаря появлению и \ развитию отношений, связанных с меновыми актами, т. е. Частными; отношениями, фактическое властвование (и в целом отношения классового господства и подчинения) приобретает отчетливый юридический характер публичности. И выступая в качестве гаранта меновых и вообще частных отношений, "власть становится общественной, публичной властью, властью, преследующей безличный интерес порядка"[215].
Здесь, по Пашуканису, находится ответ на вопрос о том, почему "господство класса не остается тем, что оно есть, т. е. фактическим подчинением одной части населения другой, но принимает форму официального государственного властвования", или, иначе говоря, "почему аппарат господствующего принуждения создается не как частный аппарат господствующего класса, но отделяется от последнего, принимает форму безличного, оторванного от общества аппарата публичной власти?"[216].
Классовое господство, подчеркивает Пашуканис, гораздо шире официального господства государственной власти. Наряду с прямым и непосредственным классовым господством в рыночном обществе вырастает косвенное, отраженное господство в виде официальной государственной власти как особой силы, отделившейся от общества.
Из этих и других аналогичных суждений Пашуканиса о государстве как о форме публичной власти (а не просто классовом подавлении или классовой политической власти) казалось бы следует, что государство — это правовая организация, поскольку в понятии публичной (государственной) власти присутствует (также и по признанию Пашуканиса) правовой аспект: ведь именно момент правового опосредования придает классовому политическому господству характер публичной (т. е. государственной, абстрактно всеобщей для общества в целом и всех его членов в отдельности) власти. Будучи последовательным в своем разграничении политической власти, с одной стороны, и публичной (государственной), с другой, Пашуканис должен был бы с позиций разделяемого им классового подхода к политике, власти, государству, праву и т. д. отметить, что классовое господство возможно как в форме политической власти (т. е. неправовым путем, в тех или иных формах прямого, внеправового классового подавления, диктатуры класса и т. д.), так и в форме публичной (государственной) власти (т. е. в правовой форме, в виде правового государства и т. д.). Иначе говоря, он должен был бы признать, что отнюдь не всякое классовое господство, не всякая классовая организация политической власти над обществом и его членами, а только правовая форма организации власти есть публичная власть, есть государство. В таком случае, как максимум, его классовый подход, логически говоря, позволял бы ему утверждать лишь следующее: государство (т. е. публично-правовая власть) тоже носит классовый характер, но эта классовость состоит не в классовом подавлении, не в классовой политической власти, словом, не в диктатуре класса, а в господстве права (с его принципом формального равенства и свободой индивидов при их фактических различиях), в классовой природе этого права, которое по сути своей для Пашуканиса является буржуазно-классовым феноменом.
Но вопреки этому Пашуканис, прибегая к методологическому приему "удвоения действительности", использовал понятие "государство" в двух совершенно различных значениях — и как организации фактического властвования (классовой диктатуры и господства, аппарата внутреннего и внешнего насилия по принципу классовой целесообразности, а не права), и как организации публичной власти (правового порядка власти, правового государства и т. д.).
"Государство как организация классового господства и как организация для ведения внешних войн, — писал он, — не требует правового истолкования и по сути дела не допускает его. Это — области, где царит так называемый raison detat, т. е. принцип голой целесообразности. Наоборот, власть как гарант рыночного обмена не только может быть выражена в терминах права, но и сама представляется как право, и только право, т. е. сливается целиком с отвлеченной объективной нормой"[217].
За подобным отрицанием единого понятия государства лежит фактически признаваемая Пашуканисом невозможность сформулировать такое общее понятие с тех принципиально антиправовых, правоотрицающих позиций, которые он защищает и развивает как ортодоксально марксистский критик всего буржуазного.
Проистекающая отсюда теоретическая непоследовательность и связанная с ней понятийная неопределенность ведут к смешению в категории "государство" разнородных, противоположных феноменов — права и произвола, неправовой (диктаторской) политической власти (целесообразного насилия) и власти правовой, публичной.
Однако свою собственную непоследовательность и смешение понятий Пашуканис (в русле принципиальной марксистской материалистической и классовой борьбы против права, юридической идеологии и государства как по сути сугубо буржуазных явлений) выдает за пороки, двойственность, иллюзорность и права, и правовой теории государства как таковых. "Поэтому, — полагает он, — всякая юридическая теория государства, которая хочет охватить все функции последнего, по необходимости является неадекватной. Она не может быть верным отражением всех фактов государственной жизни, но дает лишь идеологическое, т. е. искаженное, отражение действительности"[218].
Здесь все, как говорится, валится с больной головы на здоровую. Из всех этих суждений Пашуканиса прежде всего следует лишь тот вывод, что ему самому не удалось наметить сколько- нибудь последовательную, внутренне непротиворечивую, понятийно единую, логически целостную, словом, научную теорию, в рамках которой определенная концепция права, опирающаяся на марксистские (исторические, экономико-материалистические, классово-пролетарские, коммунистические) представления, объективно сочеталась бы с соответствующими марксистскими представлениями о государстве. Это и не могло ему удастся уже из-за нестыкуемости, в конечном счете, самих марксистских представлений о праве как форме экономико-товарных отношений и о государстве как организации классовой диктатуры, классового насилия и т. д.
Кстати говоря, логически и фактически не стыкуются и не согласуются между собой также и различные марксистские положения о самом праве (например, характеристики права то как формы экономических отношений, то как воли класса, то как общегосударственной воли, то как средства принуждения, то как продукта общества, то как продукта государства и т. д.) или о государстве (например, толкование государства то как организации публичной власти всего общества, то как диктатуры класса и комитета классового господства, то как института, связанного объективно экономически обусловленными правовыми формами, нормами и отношениями, то как не связанного никаким правом и никакими законами аппарата классового подавления, то как порождаемого экономическими отношениями общества вторичного, "надстроечного" явления, то как исходного и решающего "внеэкономического фактора", посредством прямого политического насилия подчиняющего себе общество, изменяющего сущность и характер общественных отношений, определяющего "базис" общества и т. д.). Причем вся эта разнородность суждений об одном и том же объекте усугубляется и доводится до полной неопределенности в силу того, что в одних случаях марксистской трактовки соответствующий объект (в нашем случае — право, государство) берется то как реальное явление и факт действительности (как объективно необходимая, фактически наличная и-действительная форма отношений), то лишь как некий идеологический, т. е., согласно марксизму, ложный, иллюзорный, нереальный, недействительный феномен.
Отсюда, кстати говоря, и многочисленность различных подходов, школ, направлений, претендующих на выражение "подлинного" марксизма, ленинизма, коммунизма в вопросах общества, права, государства, власти и т. д.
