Эти чёртовы фотографии, этот волшебный фонарь и камера!..

Эмма Игнатьевна умолкла. Смотрела отрешённо, словно меня не было рядом. Она говорила уже минут пятнадцать. Я снова предложила ей прерваться, но она остановила меня нетерпеливым жестом.

– Лиля, не прерывайте меня, пожалуйста. У меня осталось очень мало времени, и отойдите к окну. Мне так будет легче.

Я подчинилась ей, настолько властными были её голос и жесты. За окном разгорался яркий летний день, и мне захотелось распахнуть окно, вдохнуть свежего воздуха, но голос Эммы Игнатьевны вернул меня в ту ночь, которую вспоминала она.

– Я уснула мгновенно. Очнулась ото сна, ощутив какой-то ужас… Я всю жизнь помню этот ужас, охвативший меня. В темноте я ничего не могла видеть, но я слышала сопение отца и ощущала касание чего-то непонятного. Я ощутила его руки, снимающие с меня плавки, и подскочила с кровати от ужаса и омерзения. Я не помню, как я оделась. Помню, как летела по лестнице, а бабушка с верхней площадки кричала что-то вслед… Только на улице я опомнилась. Едва занималось холодное октябрьское утро. Я без пальто, без чулок, в одном платье и ботинках прибежала к школе. Двери были открыты, и уборщица тётя Нюра гремела вёдрами. Это меня и спасло, наверное. Но в больницу с воспалением лёгких я всё же попала…

После события закрутились как в калейдоскопе. Менялась жизнь вокруг меня с сумасшедшей скоростью, менялась я сама. В свои четырнадцать лет я узнала, что мир вокруг зыбок и иллюзорен. Я почти не бывала дома. Часто оставалась на ночь у подруги.

Однажды в наш дом пришли какие-то люди. Что-то искали в комнате отца. Забрали пачки фотографий и увели его. Оказывается, родители девочек, которых фотографировал отец, написали жалобу. Его судили за порнографию и отправили куда-то отбывать наказание. Он писал мне письма, но я их не читала. Бабушка рассказывала, что его признали больным и отправили в специализированную больницу. Она говорила, что у меня жестокое сердце. Оно у меня и, правда, окаменело. Я вычеркнула из своей жизни теперь и отца.

После школы я уехала из этого города, бабушки к тому времени уже не было. Ничто меня здесь не держало. Когда поступала в институт, поменяла все документы: имя, отчество, фамилию. На мужчин смотрела с презрением, особенно на ровесников. Без сожаления расставаясь после нескольких встреч. Заметила, что все мужчины, которых я выбирала, были похожими чем-то на моего отца и значительно старше меня. Я даже прибавляла себе годы, при знакомстве. Мне казалось, что это оградит меня от лишних вопросов.

Только однажды мой роман затянулся на год, и я даже решилась на ребёнка. Я представляла себе дочку, с которой мы будем подругами, но родился мальчик. Я оставила его в роддоме…

Вот – итог одной странной жизни. Я не знаю, где сгинул мой отец, не знаю где сын. Я, по сути, не знаю, кто я сама… Фамилия матери слишком громко звучала в театральных кругах Москвы, чтобы не знать, где она…

Но я ни о чём не жалею. Жизнь у меня была насыщенной и интересной. Со стороны, она, наверное, даже казалась блестящей. Я строила её, как хотела, никого не подчиняла себе, но и не подчинялась никому, потому что это – слишком больно и страшно.

Эмма Игнатьевна умолкла, а я сидела ошеломлённая и не могла вымолвить ни слова.

– Теперь Вы, Лиля, можете назвать меня монстром и даже презирать, – услышала я сквозь туман в голове слабый голос, почти шелест, – но это совершенно ничего не значит…

Эмма Игнатьевна лежала с закрытыми глазами, на её красивом лице, мраморной белизны, застыла улыбка умиротворения. Приблизившись к ней, я ощутила лёгкое дыхание. Эмма Игнатьевна уснула.

Тихо выйдя из палаты, я пошла в кабинет главврача. Мне казалось, прошла вечность. На самом деле прошёл всего час. Говорить ни о чём не хотелось. Я попрощалась с Маратом и пошла домой. В вестибюле он меня догнал и вручил небольшой свёрток.

– Совсем забыл, Эмма Игнатьевна ещё вчера просила передать тебе…

Я взяла свёрток и пошла на остановку. В автобусе развернула подарок. Даже не удивилась, увидев сборник Владимира Набокова. «Лолиту» я читала и никогда не разделяла восторгов, а вот «Камера обскура» как-то не попадалась на глаза. Открыла страницу, отмеченную закладкой.

Ярким фломастером отчёркнуты слова:

«…жизнь мстит тому, кто пытается хоть на мгновение ее запечатлеть – она останавливается…»

Я поспешно закрыла книгу. Нет никаких сил сейчас вдумываться в эти слова. Скорее бы домой…

Как иногда несколько минут в жизни человека могут изменить всё.

Вдруг сойдутся планеты, цифры… Что там ещё должно было сойтись, чтобы доктор сказал ей в это утро: «Пришли стёклышки и анализ неутешительный, операцию назначаю на завтра». Внутри у Инны что-то оборвалось после этих слов. Потемнело в глазах…

До этого момента в городе сияло лето. Он был таким красивым с улицами-террасами, спускающимися по склонам сопок к голубой бухте. Инна с лёгкостью сбежала по лестнице от остановки автобуса к параллельной улице, где располагалось здание онкоцентра. Она была уверена, что произошла какая-то ошибка, случайно ударилась, вот и появилось неприятное ощущение, а маммолог просто слишком подозрителен. Он так и сказал при прошлом обследовании: «Проверимся, милочка моя, и забудем наши волнения». Он по-отечески приобнял её тогда за плечи и попросил прийти через неделю за результатами.

А теперь назначает срочную операцию, правда, опять успокаивает, что опухоль может быть и доброкачественной, но: «Чем раньше мы исключим все подозрения, тем лучше.» Инна понимает, что это – всего-навсего уловка сердобольного доктора, иначе почему так срочно операция…

Тёмный день встречает Инну за дверями больничного корпуса.

Тёмное небо, серые деревья, лестница крутая и бесконечная, она с трудом преодолевает её и выходит на остановку автобуса… Мозг атакуют чёрные мысли. Она смотрит на свинцовое шоссе и понимает, что самое простое – сейчас выбежать на него, только нужно улучить момент, когда на остановке никого не будет.

Вот она осталась одна у павильона, только большая белая собака, вдруг откуда-то появилась рядом и стояла, почти касаясь её своим тёплым боком и, вдруг ринулась на мостовую… Визг тормозов… Глухой удар.

Инна забежала за павильон. Её тошнило. Желудок мучительно вытряхивал боль, страх. Наконец конвульсии остановились, и Инна вышла из-за павильона. По шоссе мчался непрестанный поток машин.

Никаких следов на дороге и ни одного человека на остановке…

Вскоре подошёл автобус, и Инна поехала домой. Там ждали её муж и дочь… Нужно готовиться к завтрашнему дню.

Операция прошла успешно, к счастью, как и предполагал доктор, маленькая опухоль оказалась доброкачественной и её быстро удалили.

Оказавшись в роковом месте, Инна с ужасом вспомнила событие далёкого дня. Ей было жутко представить, что с ней могло никогда не случиться всего того прекрасного, что после испытания приготовила ей судьба.

Нам не дано узнать, до поры до времени, что ждёт нас за поворотом.

А была ли собака на остановке Инне не узнать никогда…

В больничном коридоре послеобеденная тишина. Только две медсестрички: одна совсем молоденькая, лет двадцати, вторая – значительно старше, взволнованно обсуждают последнее событие.

– Клавдия Ивановна, как Вы только работаете здесь столько лет? Я вот всего месяц в этом аду, но меня и зарплата не удержит, уйду, как только найду что-нибудь поспокойнее. Они же ничего не понимают. А Вы с ними – Валечка, Ниночка, готовы сопли и слюни вытирать…

– Эх, Лена, Лена. Никто ни от чего в жизни не застрахован. Поддержать человека в трудную минуту, знаешь, тоже радость. Хоть и сопли вытереть, как ты говоришь. Вот смотри, женщина, ещё молодая совсем, сорока нет. Заметная актриса в нашем театре, муж красавец, предприниматель, депутат, а судьба какая… Доктор сказал, что изменения сознания у неё необратимые.